— Не надо… — невнятно попросил Колобок, не открывая глаз.
— Надо, Федя, надо, — не согласился Сырцов.
На голос Колобок открыл глаза и узнал:
— Сырцов?
— Ты меня дубинкой по темечку, а я тебя копытом по челюсти. Слегка поквитались, Колобок. Слегка, но не до конца.
— А где Кент? — спросил Колобок, твердо понимая, что Сырцов должен все знать.
— Это пидар Викентий, что ли? Сбежал твой пидар, сбежал.
— Сука, — грустно констатировал Колобок.
— Ходить можешь?
— Не знаю.
— Давай узнаем. — Сырцов приподнял его, прихватил под мышки. Колобок, шатаясь, поднялся. — Стоять уже можешь, значит, скоро пойдем.
— Куда? — тупо поинтересовался Колобок. Еще не ориентировался в ситуации до конца.
— На Цветной бульвар. Посидим, отдохнем.
Вот сейчас Колобок кое-что стал понимать. Спросил безнадежно:
— Что со мной собираешься делать, Сырцов?
— Я и говорю: посидим, отдохнем, побеседуем. Тогда и к делу.
— В ментовку сдашь?
— А есть за что?
— Я в розыске.
Не мог Сырцов врать уголовнику, никогда им не врал. Просто высказался помягче:
— Ничего тебе не могу обещать, кроме одного: достать тех, кто на тебя все повесил и гон устроил.
Колобок улыбнулся правой стороной лица (левая не действовала) — представил, как Сырцов достает Хана и Хунхуза. Помечтал:
— Мне бы посмотреть, как ты их достанешь, — больше ничего в жизни не надо. А достанешь?
— Рано или поздно. Пошли.
Колобок шел на полшага впереди. Шел, сбиваясь с ритма, — пошатывало его, водило. Сырцов, оценивая его походку, поотстал на шаг. Оценил и понял:
— Переигрываешь, Колобок. Если бы у тебя серьезное сотрясение мозга было, блевал бы ты сейчас через каждые десять метров. Ровнее иди и быстрее!
— Иду, как могу, — отбрехнулся Колобок, но зашагал бодрее.
— И учти, шансы у тебя сегодня со мной нулевые. Так что зря не рыпайся, чтобы мне тебе больно не делать, — предупредил Сырцов.
На Цветной бульвар вышли переходом что у цирка Никулина. Глубокая ночь была в переулках, а здесь — вечернее оживление. Светло, шумно, беспечно. И, к сожалению, все скамейки заняты парочками. Пришлось дойти почти до Садового, прежде чем нашли сломанную, а потому и свободную. Уселись по краям: сблизиться мешал пролом в диванных рейках.
— Говори, — приказал Сырцов.
— Сапог, мент червивый, вертухай немазаный, сволочь триперная, гад, — подвывая, перечислял обидные слова Колобок.
— Это ты про кого? — невинно осведомился Сырцов.
— Про тебя, — расстроенно доложил Колобок: не такой реакции ждал.
— Что ж, говном покидался, теперь говори.
— А мне больше говорить не о чем!
— До чего же вы все однообразны в своем дешевом блатном гоноре! Хоть один бы что-нибудь новенькое придумал, — устало признался Сырцов. — Рассказывай, и быстро.
— А чего?
— По какой причине тебя так ретиво погнали.
— У них спроси, а я не знаю.
— Так-таки не знаешь? А я догадываюсь.
— Раз догадался, сам себе и рассказывай.
— Расскажу, — согласился Сырцов. — Но не себе, а тебе. Ты меня в Мельниках дважды не кончил и, следовательно, операцию бездарно провалил. Да к тому же Смирнова упустил. Мы оба живые, и твои хозяева понимают, что самое слабое ваше звено — неприкрытый и, в общем-то, не ваш Аркадий Колтунов, в которого мы вцепимся в первую очередь. Тебе дают последний шанс: уберешь Колтунова — будешь прощен и вознагражден. Тебе деваться некуда, и ты соглашаешься. Когда ты понял, что твоя подстава и страховка после того, как ты Колтунова застрелишь, должна ликвидировать тебя, — не знаю. Хотя догадаться было нетрудно: раз у меня, Сырцова, нашлись силы вырваться из сброшенного с обрыва горящего автомобиля, значит, этих сил хватило и на то, чтобы засечь тебя, руководившего операцией. А так как ты, в отличие от портяночников, личность известная, следующий выход на тебя. Ты второе слабое звено в их цепи. Но ты, кончив Колтунова, оторвался от подставы и ушел. И гон начался.
— На вышку меня поднимаешь? — врастяжку спросил Колобок.
— Я-то при чем? Ты сам на нее забрался.
— Докатился Колобок, — все про себя понял Колобок.
— Пока ничего не доказано, — не успокаивал, объективно оценил ситуацию Сырцов. — Еще потрепыхаешься.
— Конь в наличии, а уж оседлать в МУРе сумеют. — Колобок откинулся на извилистую спинку скамьи. Посмотрел в звездное небо. — Финдец котенку.
— А им хорошо! На свободе, в безопасности!
— Не очень-то им хорошо, — не согласился Колобок. — Ушел я от них.
— Кто они, Колобок?
— Хан и Хунхуз.
— Кто сверху?
— Хан.
— Про Хунхуза мне кое-что известно, а про Хана — нет.
— Он, как я понимаю, в ментовке ни разу не светился.
— Как ты под ним оказался?
— Я в группировке у Тенора состоял, у Андрюшки Серикова. А Хан там за умного Ивана ходил. Когда Андрюху прихлопнули, Хан в глубокий подпол залез. А три месяца тому назад меня разыскал. С тех пор я под ним.
— В миру Хана-то как зовут?
— Денис Ричардович Косых. Как еще — не знаю.
— Какой афишкой прикрывается?
— Директор туристического бюро «Гольфстрим».
— Хозяин, — поправил его Сырцов.
— Директор, — не согласился Колобок.
— Тогда хуже, — решил Сырцов. — На кой хрен ты в Испании оказался? Ведь, по сути, тебе там делать было нечего.
— За Аркадием присматривал, чтобы не начудил.
Сырцов хлопнул себя по коленям и встал.
— Пошли, Колобок.
— Меня сдавать будешь?
— Некуда мне деваться, Колобок. Сдам, уж извини. У меня машина на стоянке у Сухаревской. Дойдешь?
— Дойду. — И Колобок поднялся. — Пошли.
Обсуждено, решено и подписано. Осталось только печать поставить. Они молча поднимались некрутой горкой к Сухаревке. Сырцов глянул на часы. Всего-то половина двенадцатого. Вот и «Форум», вот и знаменитый колбасный магазин. Мимо журчали легковые автомобили. Журчали, журчали и перестали, потому что их нежное журчание перекрыл мощный и глубокий гул. От моста над Цветным и Самотекой шла неизвестно куда колонна мощных военных грузовиков. Промелькнул ведущий колону «газик», шедший на непрерывный зеленый свет светофора у Сухаревской площади. Не гул, а грохот с подвыванием — мимо проносились многотонные яростные, братоубийственные снаряды.
— Убей их, Сырцов! — громко, перекрывая гул, прокричал Колобок и рванулся на проезжую часть.
Не успел перехватить его Сырцов, не успел. Колобок сделал несколько стремительных шагов и бросил себя под громадные колеса. Колеса смяли его, протащили, отпустили для того, чтобы задние занялись ошметками. Зарыдал клаксон тормозившего грузовика.
Не удался Колобку бросок в ноги Сырцову. А этот бросок удался. Все, что осталось от Колобка, лежало под остановившимися грузовиками. Колонна замерла. Грузовики стояли и вразнобой сигналили. Со всех сторон прилетали истерические милицейские свистки. Вот и экстренные сирены.
Мерзко, конечно, и подло уходить отсюда. Но надо уходить, иначе сутки, а то и двое придется жить не по своему, а по гаишному расписанию. Он успел, не выказывая спешки, быстро добраться до стоянки. Мимо «фольксвагена», в который он влез, частично по встречной полосе, частично по тротуару промчались к месту происшествия милицейский «мерседес» и «рафик» скорой помощи. Делай ноги, Сырцов.
Из ловушки (односторонняя Сретенка, перекрытое Садовое) он выбрался только потому, что хорошо знал этот район. В арку, во двор, пешеходной дорожкой меж домами, еще арка — и он на Трубной улице.
Глава 24
Даже тогда, когда дела вынуждали ночевать в городе, Юрий Егорович не мог себе позволить отступления от режима. Здоровье — прежде всего, а бег трусцой — залог здоровья, заряд бодрости, гарантия работоспособности и отличного самочувствия.
Но трусить по Москве до одиннадцати часов вечера — самоубийство: смог, автомобильная вонь, ядовитая пыль, бьющие по нервам звуки. Юрий Егорович затрусил ровно в двенадцать — время, когда ночной ветерок, свежий уже, ровный в своем постоянстве, тщательно проветрил набережные Москвы-реки. От высотного дома в Котельниках потрусил он вдоль парапета. В некотором отдалении трусили двое молодцов — охрана. Военное училище, гостиница «Россия».
…И Егора Тимофеевича дела заставили задержаться в Москве. И Егор Тимофеевич не любил менять свои жизненные правила. И Егор Тимофеевич был убежденным приверженцем оздоровительного бега. Ровно в двенадцать Егор Тимофеевич бодренько выскочил из уединенного в тихом Остоженском переулке дома, где он, еще при совке, тогда очень сильненький, весьма вовремя пообнюхал себе квартиренку. Спустился на набережную и мелко зарысил вдоль парапета. На должном расстоянии рысили двое здоровенных — охрана. Дом купца Перцева, храм Христа Спасителя, Большой Каменный мост…
Они встретились под Кремлевской стеной именно тогда, когда обоим необходима была пешеходная пауза. Юрий Егорович ждал Егора Тимофеевича, полуприсев на ноздреватый камень парапета. Не добежав до него метров сто, Егор Тимофеевич перешел на шаг — усмирял дыхание. Усмирил, потому что, приблизившись, почти плавно процитировал из озорного Пушкина:
И перешед чрез мост Кукушкин,
Упершись жопой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
— Здравствуйте, Егор Тимофеевич, — не принимая игривого тона, строго произнес Юрий Егорович. Но нет, все же не оставил марковский укол без ответного выпада: — Давно хотел вас спросить, забывал все, к сожалению: почему, когда вы генералом КГБ были, вас Игорь Тимофеевичем величали, а теперь вот — Егор?
— Вам так важно это знать?! — не найдя что ответить, задал встречный вопрос Марков.
— Во всяком случае, интересно, — заметил Юрий Егорович. — Я готов вас выслушать, Егор Тимофеевич.
Интонацией и решительным движением головы выделил имя «Егор», старый мерзавец. Егор Тимофеевич лучезарно улыбнулся.