— Еду, — ответила Ксения, подошла к открытой дверце машины и, не влезая на сиденье, спросила ни с того ни с сего: — Александр Иванович, почему за мной постоянно ходят какие-то люди?
— Не за тобой, а с тобой, — уточнил Смирнов. — Садись.
Ксения послушно села. Но вопрос продублировала:
— Почему со мной постоянно ходят какие-то люди?
Миновав ворота, Смирнов затормозил, вылез, покряхтывая, из-за баранки, хозяйственно закрыл ворота на брус. Вернулся, и они поехали зеленой с проплешинами колеей дачной улицы.
— Вы мне не ответили, Александр Иванович, — напомнила Ксения.
— А что мне тебе ответить, когда ты и без моего ответа знаешь, почему ходят с тобой эти люди. Просто ты считаешь, что начинать с прямого возмущения менее эффектно: сначала, так сказать, недоуменье, затем изумление, растерянное негодование и, наконец, уж возмущение на всю железку. Минуй этапы, девочка, начинай сразу возмущаться.
— Вы — дьявол! — Ксения непроизвольно рассмеялась. — Ехидный, зловредный, хромой дьявол.
— Хромой бес, — в очередной раз уточнил Смирнов.
— Нет, дьявол. Бесы, по Достоевскому, бесстыдны, наглы и лишены каких-либо принципов. А у вас — принципы. Дьявольские, но принципы.
Смирнов не торопился отвечать: делал крутой поворот к Клязьме. Миновали мост, свернули направо, остановились у закрытого шлагбаума. Без эмоций, глядя на пробегавшую мимо электричку, он сказал:
— Тебя надо стеречь, Ксюша. На всякий случай.
— Эти люди — милиционеры?
— Ага.
— Значит, тратятся несусветные государственные средства для того, чтобы уберечь весьма посредственную аспирантку от весьма и весьма проблематичных похищений или покушений?
— Ребята дежурят в свободное от основной работы время. Эти дежурства оплачиваются из тех денег, которые ты выделила нам на расследование случившегося с тобой в Испании. Мы с Лидой считаем, что, охраняя тебя от всяческих неприятностей, возможных или проблематичных — неважно, есть одна из линий этого расследования. Компрене, аспирантка? Сечешь, дочка?
До Ярославки Ксения переваривала сказанное Смирновым. Возразишь, начнешь отказываться от охраны, не надо, мол, я и сама за себя постоять сумею, подумают, что денег ей жалко. Не подумают, конечно, знают они ее, но, во всяком случае, посчитают вздорной и капризной девицей из богатого дома. Но и это не так, не посчитают. Скорее всего, воспримут ее демарши как проявление комплекса вины перед ними, перед людьми, перед страной, которой ее родители и дед сильно навредили.
На путепроводе над железной дорогой она сдалась.
— Ну если расследование… Здесь вы мастера, вам и карты в руки.
Смирнов ернически подмигнул скошенным на нее правым глазом и, не теряя времени, быстро укрепил завоеванные позиции:
— И не рыпайся. А то тут еще одна дура уже успела вчера наворотить.
— Еще одна дура — это Дарья? — вмиг сообразила Ксения.
— А кто же еще?
Ксения молча думала до Северянина и додумалась наконец.
— Остановите, пожалуйста, Александр Иванович.
— Это еще зачем? — удивился Смирнов, но на автомате прирулил к обочине. Остановились.
— Я думала, думала, — радостно сообщила Ксения, — и придумала. Зачем нам с моей охраной вдвойне на дорогу тратиться? Я же сильно распустилась в последнее время — все такси да такси. Ребята-то все равно за мной едут. А что, если они просто будут меня возить? И мне удобнее, и им спокойнее.
— Может, ты и права, — неохотно согласился Смирнов, глядя в зеркальце на то, как становилась им в хвост неприметная «Волга» с форсированным двигателем.
Ксения тоже заглянула в зеркало.
— Это они?
— Они, они… — Смирнов, бормоча, открыл дверцу, ступил на тротуар и махнул рукой.
От «Волги» заспешил паренек. Подбежал:
— Теперь в открытую играем, Александр Иванович?
— Забирай ее, Гудков. Надоела она мне, — сказал Смирнов и сморщил нос от удовольствия, наблюдая за тем, как легко выпрыгивает из «гранд чероки» Ксения.
Гудкову она, видно, тоже нравилась.
Он протянул ей хваткую ладонь, мужественно пожал тонкие пальцы, представился, поздоровался, предложил:
— Станислав Гудков. Здравствуйте, Ксения. Поедем в университет, да?
— Слишком хорошо обо мне думаете, Станислав. Сначала в парикмахерскую смотаемся, — пококетничала Ксения, подхватила Гудкова под руку и потянула к «Волге».
Пристроил девочку. Теперь по делам. Через пятнадцать минут «гранд чероки» свернул направо и мимо Дома моды Зайцева пробрался к Мещанским. У двенадцатиэтажного барака остановился. Здесь жил беллетрист и пьяница Витька Кузьминский. Непрестижно жил. Ему бы по рангу в кондоминиуме обитать, а он в однокомнатной ячейке грязно-белого совкового чудища ютился. Не по бедности — по разгильдяйству, некогда ему все было. То литературная поденщина взахлеб, то пьянка беспробудно.
Он открыл Смирнову и, не здороваясь, предупредил:
— Сцепились уже.
— Тоже мне, удивил! — Смирнов небрежно хлопнул по Викторову пузу, обтянутому тельняшкой, и фальшиво удивился: — Да ты ж трезвый, матросик!
— Восьмую серию через пять дней сдавать, — мрачно сказал Кузьминский, — а тут вы своими играми отвлекаете.
— Небось рад, что есть объективная причина не работать, — проницательно заметил Дед, прислушиваясь к невнятному рокоту в комнате.
— Подсознательно, естественно, рад, но незамутненным алкоголем рассудком твердо понимаю, что радоваться нечему, — четко отрапортовал Виктор.
— Так замути его на сегодня, рассудок-то.
— И это советует мне принципиальный борец с необязательным пьянством! — Кузьминский в лучших традициях романтического театра воздел вверх руки.
— А что — есть обязательное? — поинтересовался Смирнов.
— Есть. Которое ты себе позволяешь.
Дверь в комнату приоткрылась, и сырцовское лицо в щели пожаловалось:
— Он меня достал, Александр Иванович.
— А он — меня. — Дверь распахнулась во всю ширину, и произнесший эти три слова предстал во всей красе. Неотразимо обаятельный «хозяин жизни» в восхитительном легком пиджаке и безукоризненных брюках смотрелся как картинка из «Плейбоя». По совместительству «хозяин жизни» работал в МУРе в чине полковника начальником самого важного и самого страшного отдела. Звался он Леонидом Маховым.
— Артаньян и Арамис, — определил Смирнов.
— Кто из нас Артаньян, а кто Арамис? — азартно поинтересовался Сырцов.
Ответил вальяжно-утомленный Махов:
— По хитрожопости и увертливости Арамис, безусловно, ты.
— Но ты-то, во всяком случае, не Артаньян!
— Я — Атос в данном случае, — без ложной скромности признался Махов. — Если судить по благородству и аристократической терпимости, с которой я с тобой общаюсь.
— Ха! — презрительно выдохнул Сырцов перед контраргументом, но Смирнов не позволил продолжить дискуссию:
— В чем проблема, мушкетеры?
— В ней без пол-литра не разберешься, — чисто фигурально выразился Сырцов. Но обрадованный Витенька Кузьминский фигуральных выражений не понимал:
— За чем же дело стало? Айда на кухню! У меня в холодильнике заветная!
— Мы нынче непьющие, Витя, — предупредил Смирнов.
— Но не я, — уточнил Кузьминский. — Вы — кофейку, я — водочки.
Трое напряженно наблюдали за тем, как обстоятельно принимал первую жаждущий писатель. С некоей тоскующей симпатией наблюдали. Кузьминский крякнул и с треском откусил от яблока.
— Хорошо, Витя? — любовно поинтересовался Смирнов.
— Еще не знаю.
— Узнавай, — посоветовал Смирнов и, чуть отхлебнув кофейку из светло-коричневой прозрачной чашечки (французский кофейный сервиз был подарен Кузьминскому надеявшейся на матримониальный исход очередной дамочкой), распорядился: — Говори ты, Жора.
— Я не хочу светится показаниями по поводу самоубийства Колобка. Я не хочу, чтобы те подонки узнали, что я успел потрепать Колобка до его смерти.
— Они и не узнают, — не хотел вроде бы, но не сдержался, встрял-таки Махов. — У меня не протекает.
— Кабы ты один был… — миролюбиво помечтал Сырцов.
— И за своих ребят ручаюсь, Жора. Прошу как человека, помоги. Ведь без твоих показаний у нас лишний висяк.
— Мои показания к следователю уйдут, в прокуратуру. Ты за них ручаешься?
На этот вопрос Махов не ответил. Просто переменил направление атаки:
— Тебе же все равно нам исповедоваться придется. Ведь пистолет, из которого был застрелен Колтунов, и машина, в которой это произошло, — твои, голубок.
Смирнов про них все понял и про дела их тоже. Почувствовал повтор:
— Вы, как я понимаю, об этом уже говорили.
— Мы не говорили, мы орали, — признался Махов. — На разговор только при вас вышли, Александр Иванович.
— Не надо никакого разговора. Ты же сам понимаешь, Леня, что Жорка в данном случае прав. Береженого…
— Только не надо про небереженого, который караул стережет! — в раздражительном ужасе вскричал Махов.
— Не буду, — поспешно повинился Смирнов. — Но и ты меня, старика, уважь. Будь добр, не наезжай на Жорку, а? Он сделал нам с тобой одолжение, пришел по первому зову, а мог и не приходить. И, кстати, не рассказывать тебе о своем свидании с Колобком. А теперь подумай, зачем я решил встретиться с вами двоими.
— С троими, — уточнил Кузьминский. Он, прищурив левый глаз, наливал себе вторую.
— И ты здесь нелишний, — успокоил его Смирнов. — Может, по писательской своей сообразилке удивишь нас неожиданным свежаком.
— Обязательно удивлю, — пообещал Кузьминский и принял вторую.
— Этим — не удивишь, — Смирнов притянул к себе опустошенный писателем объемистый лафитник, поиграл им на пластиковой столешнице. — Подумал, Леонид?
— Подумал, — серьезно ответил Махов. — Вам, Александр Иванович, очень хочется просчитать их дальнейшие шаги в связи с недавними событиями. Как то: смерть Колобка, слежка за Дарьей, покушение на Жорку. У вас мало исходных, и вы думаете, что я могу подкинуть вам кое-какие необходимые детальки. Но у меня нет этих деталей, в первую очередь, потому, что вы сами спрятали от нас все свои дела. Что есть у