— Хотел сказать вам, Юрий Егорович, спокойной ночи, но, судя по вашему сигналу, ночка-то как раз беспокойная. Встречаться надо обязательно?
— Да, — безапелляционно подтвердил Юрий Егорович. — Форс-мажор.
В одной из стен шале, которая была и частью ограды соседнего участка, существовала дверь-невидимка. Она открылась, и на пороге предстал Иван Вадимович Курдюмов в вечернем костюме, сверкающих штиблетах, будто фарфоровой сорочке, при галстуке-бабочке.
— Присаживайтесь, Иван Вадимович, — предложил Юрий Егорович. — Выпьем по малости.
— Форс-мажор — это ваш запой, Юрий Егорович? — спросил Иван Вадимович, не отходя от дверей. — Я проникал сквозь стены, как граф Монте-Кристо, не для того, чтобы принять участие в заурядной пьянке.
— Не хотите пить, не пейте. Но все-таки присаживайтесь. Мой рассказ и ваш совет.
Иван Вадимович уселся в кресло и в ожидании, от нечего делать поднял бутылку, рассматривая веселого сквайра на этикетке.
— Они засекли мои встречи с Марковым, — мрачно сообщил Юрий Егорович.
Продолжая любоваться джентльменом в красном рединготе и коротких сапожках, Иван Вадимович невозмутимо ответил:
— Что и следовало ожидать. Они же совсем-совсем неглупые люди и многопрофильные профессионалы. Им ничего не стоило просчитать канал, по которому пройдут логуновские суммы. Просчитать — просчитали, а ничего не докажут. Поддержка движения «Патриот» — инициатива состоятельных акционеров крупного частного банка, только и всего. Вы, надеюсь, умолчали о том, что в курсе того, как ушли из швейцарского банка эти сорок процентов?
— О чем вы говорите! — убежденно возмутился Юрий Егорович. Получилось вполне правдиво. Не рассказывать же, что, доведенный казаряновской беспардонной атакой до трусливого ступора, он вступил с ним в полемику о правонаследии, тем самым полностью подтвердив все догадки смирновской команды.
— В общем, нам пока не о чем беспокоиться, Юрий Егорович. — Иван Вадимович взял чистый стакан и налил-таки себе, как положено воспитанному человеку, немного, граммов пятьдесят. Юрий Егорович дождался, когда гость выпил и закусил, и добавил малоприятного:
— Они знают, что Маркову ушла только малая часть, и почти точно ее определили.
— Они не знают, они предполагают. — Иван Вадимович не утерпел, налил себе еще, посмотрел виски на просвет. — Ну и пусть себе предполагают.
— Они грозились обнародовать всю историю с письмом патриарха и дактилоскопическим ключом. Представляете, какой будет скандал?
Иван Вадимович выпил и вторую. Отдышался и спросил:
— Кто из них с вами работал? Кто, так сказать, вас трепал?
— Казарян.
— Все ясно. Психическая атака на устрашение. И вы, конечно, сильно испугались. Нет, нет. Я ни в чем вас не виню. Такого крокодила не мудрено испугаться. Но испугались вы все-таки зря. Скандала быть не может уже только потому, что отсутствует главная фигурантка — Ксения Логунова.
— Как отсутствует? — ужаснулся Юрий Егорович. От слова «отсутствует» все опустело внутри. Остановилось сердце, не шумели легкие, упал куда-то желудок. Вилы. Вилы, обещанные Казаряном всерьез. Представил вживую эти вилы, блестящими своими четырьмя остриями входящие в его мягкую беззащитную грудь. От воображаемого удара ушла пустота. Остался только страх. Он крикнул тому, кого сейчас не боялся: — Вы убили ее!
— Побойтесь Бога, Юрий Егорович, — интеллигентно возмутился Иван Вадимович. — Я сказал — отсутствует. И будет отсутствовать несколько дней. Только и всего.
— Мне теперь не Бога надо бояться, — мрачно заметил немного успокоившийся Юрий Егорович. — Она — заложница?
— Ну какая она заложница! Мы что — выкуп за нее требуем? Просто изолировали для того, чтобы смирновской команде было чем заняться помимо поиска в наших краях.
— Ну а что может измениться за несколько дней?
— Все. За это время будут бесповоротно ликвидированы концы в любой, в самой малой мере ведущие к нам.
— Вашими устами да мед пить.
— Кстати, давайте выпьем, — весело предложил Иван Вадимович. — Когда вы в первый раз предложили, вроде и не хотелось. — И укорил сам себя: — А теперь вон как раскочегарился!
Он разлил по стаканам. Юрий Егорович тускло поинтересовался:
— А за что?
— Хотя бы за нашу встречу. — И сразу же выпил. Закусив, дополнил: — И за завтрашнюю вашу встречу с Марковым.
— Это еще зачем?
— Я успел прочитать вечернюю газету. Первую, так сказать, ласточку издевательски ироничного выпада против младороссов. Во-первых, неостроумно, во-вторых, злобно-тенденциозно и, в-третьих, в связи с самыми последними событиями не к месту.
— Но уже начали. Завтра по телевидению гневное интервью писателя Чернавина…
— Все отменить. Завтра по телевидению должно быть выступление Маркова, в котором он выразит соболезнование…
— Кому соболезновать, себе, что ли? — не выдержав, перебил Юрий Егорович.
Иван Вадимович рассмеялся.
— Пить меньше надо. Оговорился. Пусть выразит сожаление по поводу излишне резких высказываний патриотов в адрес «Молодой России», вызванных только шоком от этого немыслимого злодеяния.
— Я все понял, Иван Вадимович. Но время, время!
— Сославшись на Остапа Бендера, можно сказать: время, которого у нас нет, это деньги, которые у нас есть. Ну, по последней, дорогой друг? Что нам говорит народная мудрость? Посошок на дорожку?
…Пришла голая Люська. Она ползала по нему, гладила, ласкала, целовала сверху донизу. Вроде полегчало.
Глава 45
Костя Ларцев жил в одном из трех гулливерских фаллосов, что вознеслись в конце Мосфильмовской улицы. Смирнов с трудом пристроил «девятку» частично на узкой дорожке, частично на тротуаре. Жильцы этих труб прятали свои супербрички в подземных гаражах, гадюки. Взлетать надо было на двадцать шестой этаж. Взлетел на молниеносном лифте.
В пустоватой, неоправданно большой гостиной его ждали. Хозяин, в прошлом знаменитый футболист, а ныне тренер, познакомил его с еще одним своим гостем — Героем России полковником Корнаковым. Втроем устроились за обеденным столом, сервированным с мужским размахом и непритязательностью. Пока Костя разливал по первой, Смирнов для порядка затеял светскую беседу:
— Как ты решился жить в таком пенисе, Костя? А вдруг опадет?
— Архитекторы утверждают, что его эрекция рассчитана на сто лет как минимум. Так что на мою жизнь хватит, — откликнулся Ларцев.
— Ну, ну. Только мне помнится, что специалисты по эрекции — не архитекторы, а сексологи.
— Выпьем и разберемся, — решил Костя. — Со свиданьицем.
Выпили, конечно, водки. И, естественно, закусили селедочкой. Мрачноватый полковник Корнаков, промокнув рот черняшкой, сразу же после первой — торопился, наверное, — без преамбул вступил в деловой разговор:
— Я согласился на встречу с вами, Александр Иванович, по настоятельной просьбе моего друга Константина. Но, если честно, особого смысла в этой встрече я не вижу. Ничем не могу быть полезен вам. Да и вы мне, наверное.
— Вы, Василий Федорович, даже ошибаетесь с солдатской прямотой, — лениво отозвался Смирнов, уже за хозяина разливая по второй.
— Я — офицер, Александр Иванович.
— Не просто офицер. Вы — полковник. А я всего лишь капитан.
— Насколько мне известно, вы — не капитан, а тоже полковник. Только милиции.
— Мой последний армейский чин — капитан.
— Вы служили в армии? — удивился Корнаков.
— Я воевал в армии.
— Это когда же? — удивился сбитый с толку Корнаков.
— С сорок второго по сорок пятый, — ответил Смирнов и горько добавил: — Прошлого века.
Неуютно стало Герою России, неловко. От смущения задал еще один бестактный вопрос:
— Простите, Александр Иванович, а сколько вам лет?
— Знаешь, сколько лет народному артисту Владимиру Зельдину?
— Неужто… — начал было армейский полковник, но вовремя умолк.
— Откинь десятку и попадешь в десятку.
— Вы со мной на «ты»?
— Я, Василий Федорович, старый, очень старый человек. Все кажется, что вокруг меня то ли детки мои, то ли внуки. Прошу простить за стариковскую бестактность.
Опять старый хрен держал верх. Пришлось отступать.
— Это вы меня извините, Александр Иванович…
— Да что уж там. Мне по душе хороший офицерский гонор. Погоны следует уважать не менее, чем печальную старость.
— Старость разве обязательно печальная?
— Если не печальная, то противная. Помните у Тютчева? «И старческой любви позорней сварливый старческий задор».
Константин понял, что первый раунд за явным преимуществом выиграл Смирнов, и быстренько развел боксеров по углам.
— Вася, я же тебя предупреждал, что он мудрый, как змей, и неожиданный, как Мухаммед Али. Первый раунд ты проиграл. Давайте перед вторым для восстановления сил выпьем. Давно уже нолито.
Выпили по второй. Корнаков закусывал и незаметно поглядывал на Смирнова: сильно заинтересовал его старичок. Старичок же, делая вид, что его ничто не интересует, кроме закуски, старательно жевал магазинный салат. Первым не выдержал молодой:
— Александр Иванович, я не понравился вам?
— Не в этом главное, Василий Федорович.
— В чем же главное?
— Главное, чтобы я понравился вам.
Трудно продолжать беседу после такой реплики. Пришлось сыграть интермедию. Как бы впервые заметив богатую камышовую трость Смирнова, зацепленную за спинку стула, Корнаков уважительно спросил:
— Ногу вам повредили на войне, Александр Иванович?
— Кто бы тогда меня в милицию взял? Это уж среднеазиатские жиганы расстарались. Из больших тамошних начальников… — Ответил и в чарующей улыбке показал свои красивые искусственные челюсти. — Значит, пока не разобрался, нравлюсь я тебе или нет? — И испуганно спохватился: — Смотри ты! Опять на «ты»! Извините еще раз, уважаемый, Василий Федорович!
— Что тут поделаешь! — посочувствовал Корнаков. — Как сказал еще один поэт: «…привычка свыше нам дана». Не отказываться же вам от своих привычек!