Я не собираюсь рекомендовать научный стиль мышления всем писателям. Овладеть им, во-первых, не так-то просто. Очень многие люди десятками лет профессионально работают в области социальных наук, а фактический метод их мышления так и не становится научным. И применение его, во-вторых, не всегда целесообразно. Он уместен лишь в тех случаях, когда писатель затрагивает важные социальные проблемы или пытается описать общество в его целостности и внутренней расчлененности, – как органическое целое. Это – лично мой стиль мышления как писателя. Мне кажется, в таких широких масштабах и вполне сознательно в художественной литературе его использовал впервые я. Впрочем, если обнаружится, что у меня были предшественники (а в таких случаях их всегда стремятся найти), я нисколько огорчен не буду. Я лишь скажу, что это – аргумент в пользу тезиса о естественности этого метода для художественной литературы.
Наконец – о фантастике. Фантастика, вообще-то говоря, есть вранье. Но не всякое вранье есть фантастика. Например, когда советская пропаганда утверждает, что в Советском Союзе есть свобода слова, это – вранье, но не фантастика. Но когда классики марксизма, руководители коммунистических стран, бесчисленные теоретики коммунизма и пропагандисты утверждают, что при коммунизме все жизненные блага польются на людей как из рога изобилия и наступит рай земной, это – типичная фантастика. И вранье, конечно. Но вранье специфическое. Вот специфика вранья такого рода и дает нам фантастику. Назову некоторые черты ее. Это – вранье о будущем нашего мира или отдаленных мирах, в общем – о том, чего пока нет, чего никогда не будет, чего мы никогда не увидим и т.д. Это, далее, вранье по законам эстетики. В тенденции – красивое вранье и занимательное в этом качестве. Например, если вы советскому человеку пообещаете каждой семье отдельную квартиру, свободный доступ всем выпускникам школ в институты, дешевое и доброкачественное мясо во всех магазинах, свободные туристические поездки на Запад и т.д., он вам ни за что не поверит. Он скажет, что это вранье, и только. Но если вы будете сулить удовлетворение всех потребностей, развитие всех творческих потенций, жизнь без болезней до пятисот лет, полеты на Венеру, то тут уже будет чувствоваться элемент фантастики, и если люди вам и не поверят (а многие поверят, ибо вы сулите явно невозможное!), то во всяком случае с любопытством выслушают, отнесутся к вашим речам как к литературному творчеству – как к фантастике, причем не столько научной, сколько псевдонаучной.
Но о фантастике можно говорить и в другом смысле, а именно – не как о стремлении наговорить людям всяческой ерунды в привычных литературных формах, а как об определенном литературном средстве сказать правду о действительности. И в истории литературы таких примеров было довольно много – Вольтер, Свифт, Щедрин, Замятин, Оруэлл. Но если правда, которую вы хотите сказать, добыта благодаря приемам научного исследования, о которых я говорил, вы получите новый тип литературы в этом направлении. Я причисляю себя к этому направлению. И если термин «научная фантастика» вообще уместен, то литература этого направления вполне может быть обозначена им.
Брюссель, октябрь 1978 г.
О СОЦИАЛЬНОМ СТАТУСЕ МАРКСИЗМА.(Доклад в университете Алкала, Испания)
Вопрос о социальном статусе марксизма приобретает особо важное значение в связи с тем, что со всей очевидностью обнаружились отвратительные язвы коммунистического общества, которое строилось и строится якобы по марксистскому проекту. Чтобы разобраться в этом вопросе, надо произвести предварительно по крайней мере следующие различения:
1) между наукой, религией и идеологией;
2) между претензиями марксизма и его реальными делами, между его приспособительной формой и маскируемой его сущностью;
3) между ролью марксизма в условиях, когда определенная категория людей ищет решения проблем буржуазного или иного несоциалистического (некоммунистического) общества и рвется к власти с намерением решить эти проблемы (по крайней мере – для себя), и марксизм в условиях общества, в котором он стал господствующей государственной идеологией, в котором определенного рода люди захватили власть и начали строить или уже построили новое, социалистическое (или коммунистическое) общество.
Кроме того, надо различать между устойчивым ядром (сутью) марксизма и его вариациями в зависимости от места и времени.
С самого начала оговорюсь, что коммунистическим обществом я называю общество такого социального типа, какое сложилось в Советском Союзе и является классическим образцом для всех прочих стран, идущих по тому же пути (с незначительными отклонениями, обусловленными историческими особенностями этих стран, а отнюдь не переделками в их марксистских проектах). Впрочем, если кому-то такое словоупотребление не нравится, я на нем не настаиваю, ибо речь пойдет о более конкретном явлении – о марксизме.
Наука, религия и идеология не существуют изолированно друг от друга и в чистом виде, т.е. без элементов друг друга и без взаимного влияния. Религиозные учения претендуют на создание картины мира и на объяснение различных явлений природы и общества, религиозные организации выполняют идеологические функции, наука содержит многочисленные элементы идеологии, дает материал для последней и используется ею и т.д. Однако в наше время можно отчетливо видеть и различие этих явлений. Возникли антирелигиозные идеологии, необычайного развития достигла наука, отобрав у религии и идеологии функции познания окружающего человека мира и самого человека, утратили былую идеологическую роль многие религиозные учения и оттеснены на задний план истории и т.д. И можно достаточно определенно фиксировать различие функций рассматриваемых явлений в общественной жизни.
Задача науки – поставлять обществу знания, разрабатывать методы получения и использования знаний. Употребляемые в науке понятия имеют тенденцию к ясности, определенности, однозначности. А формулируемые в науке утверждения по идее (и в тенденции) допускают возможность проверки, т.е. подтверждения, доказательства, опровержения.
Религия же имеет дело с явлениями души, с религиозными чувствами людей, с верой.
Идеология в отличие от науки конструируется из неопределенных, многосмысленных языковых выражений, предполагающих некое истолкование. Утверждения идеологии нельзя доказать и подтвердить экспериментально и нельзя опровергнуть – они бессмысленны. В отличие от религии идеология требует не веры в ее постулаты, а формального признания или принятия их.
Религия невозможна без веры в то, что она провозглашает. Идеология же может процветать при полном неверии в ее лозунги и программы. Это очень важно различать.
Часто приходится слышать недоумение по поводу такого факта: в Советском Союзе никто не верит в официальную идеологию, а между тем она там процветает. В чем дело? Да в том, что в идеологию не верят, ее принимают. Вера есть состояние человеческой психики, души. А признание (принятие) есть лишь определенная форма социального поведения.
Когда верят в идеологию, то происходит историческое смещение, в результате которого идеология присваивает несвойственные ей как таковой функции религии.
Когда доводами разума пытаются доказывать или опровергать принципы идеологии, то смешивают ее с наукой. Задача идеологии – не открытие новых истин о природе, обществе или человеке, а организация общественного сознания, управление людьми путем приведения их сознания к некоторому установленному общественному образцу. Идеология может начаться с претензией на то, чтобы быть наукой. Но, став идеологией, она теряет все основные признаки науки. Идеология может заимствовать из науки ее понятия и утверждения. Но, став элементами идеологии, последние теряют характер элементов науки, становятся неопределенными и непроверяемыми. В рамках идеологии могут высказываться научные идеи, суждения, гипотезы. Но они не определяют общую ситуацию в идеологии. Лица, высказывающие это, делают это не в качестве идеологов, а в качестве ученых, волею обстоятельств вовлеченных в идеологию.
Идеологические тексты и речи, конечно, действуют сами по себе на отдельных индивидов. Но не в этом специфический способ воздействия идеологии на людей. Идеология рассчитана на массы людей. А тут нужен специальный аппарат признания ее. Причем признания обычно без понимания, ибо понять в принципе невозможно или не стоит труда. Или не до этого. И признания без веры. И такой аппарат формулируется. Его задача – принуждать людей к признанию идеологии, карать тех, кто сопротивляется. Конечно, в этом есть и элемент добровольности, ибо признание идеологии в условиях ее господства позволяет многим людям добиваться успеха в карьере и иметь какие-то блага. Для многих без признания идеологии вообще невозможно существование. Таким же аппаратом принуждения обладала в свое время, например, и христианская церковь. Но церковь сочетала в себе не только религиозные функции, но и идеологические. И порой использовала первые в интересах вторых. Возможность разделения и даже противопоставления этих функций обнаружилась сравнительно недавно, когда стали возникать антирелигиозные идеологии (марксизм, национал-социализм).
Обратимся теперь к марксизму. Исторически он возникал как претензия на научное понимание всего на свете. Известно, что Маркс даже математикой занимался. Хотя он так и не сумел разобраться в вопросах, теперь понятных даже бестолковым школьникам, соответствующие мудрые указания потомкам он все же оставил. Про Энгельса и говорить не приходится. Тот охватил все формы движения материи от механического перемещения до мышления. Объяснил возникновение семьи, частной собственности, государства. И наговорил во всем столько всякой ерунды, что теперь все академии наук мира надо бы было бросить на исправление его ошибок и нелепостей. У Ленина тоже: что ни слово, то вклад в науку. Он и логику ухитрился развить, не имея ни малейшего представления о современном ему состоянии логики, познакомившись с ней по гимназическому учебнику и из бредовых идей Гегеля.