— Все, хватит, прекрати! Я же говорил: по-твоему, я не справлюсь!
Он достал еще одну конфету и опять отломил мне половину. Я жестом отказался: не хотел перебивать аппетит.
— Ладно, не заводись. Хочешь собаку — дело твое, только все же подумай хорошенько.
На улице было полно народу, все нагружены сумками да свертками. И вдруг откуда ни возьмись выбегает этакая кроха — и со всего размаха прямо нам в ноги летит. Мы с Франсисом не сговариваясь бросили пакеты, чтобы поймать ее, а не то бы упала, но, видно, наши руки не внушили ей доверия, и, развернувшись, она стремглав припустила к матери — та шла чуть впереди и ничего этого не видела. Пока мы собирали свои пакеты, девчушка, уже держась за мамину юбку, обернулась и еще раз взглянула на нас: ей было и любопытно, и боязно.
— Нет, ты видел? С таких лет они уже нас боятся!
Я объяснил Франсису, что виной этому страху скорее всего детские книжки: ведь все злодеи в них, как правило, мужского пола.
— Возьми хоть Синюю Бороду. Представляешь, какой отпечаток это накладывает на детскую психику?
Франсис возразил, что в книжках кроме злодеев есть и прекрасные принцы, которые как раз очень нравятся девочкам.
— Ну, Франсис, ты хватил! Скажи, похожи мы с тобой на прекрасных принцев?
Он окинул меня оценивающим взглядом и разочарованно покачал головой.
За два квартала до дома Элизабет мы проходили мимо сомнительного вида забегаловки под вывеской «Бар». Франсис сказал: «Подожди», сунул мне свой пакет и скрылся за дверью. Я видел, как он прошествовал через зал гордой походкой с видом завсегдатая. Направлялся он в самый конец, к бильярдным столам. Я пытался разглядеть, что он там делает, но было слишком темно. Вероятно, это был тот самый бар, в котором Франсис торчал последние недели: он их часто менял, потому что в каждом ухитрялся переспать с барменшей или какой-нибудь официанточкой, которая непременно оказывалась подружкой управляющего или патрона. Вообще-то, следуя принципу «всех баб не перетрахаешь, но надо к этому стремиться», Франсис рисковал нарваться-таки однажды на крупные неприятности. Но, на его счастье, он всегда вовремя уносил ноги. Четыре года назад, когда мы с Элизабет расстались, я одно время ходил с ним по барам каждый вечер: думал забыться, чтобы не было так больно, но не помогло. Тогда я предпочел с головой уйти в учебу.
— Ништяк! — сказал Франсис, выйдя из бара минут через пять.
Пакет я ему вернул, когда мы сворачивали на улицу Элизабет.
— Адрес у тебя есть? — спросил он. — А то я сто лет у нее не был.
Я не был у нее примерно столько же, но адрес знал наизусть. Я ведь до сих пор, бывает, по вечерам, когда нечего делать, заскучав от учебников по экономике, иду пройтись по этой улице и смотрю, горит ли свет в ее окнах. Когда горит, когда нет.
— Сюда, — сказал я Франсису.
— Забьем косячок, пока не вошли?
Свет в гостиной не горел, но сквозь занавеску было видно, как мигают разноцветные лампочки на елке. Елку Элизабет, видимо, купила на этой неделе, потому что, когда я в последний раз здесь гулял, ее еще не было. Меня неприятно кольнуло: кто бы это приволок ее, такую большую, и затащил к ней на третий этаж?
— Ну так что, Мартин? Как насчет косячка?
Заранее приготовленный джойнт лежал между сигарет в пачке легких «Плейере».
— Давай, «взрывай».
Франсис зажег, передал мне, я затянулся. Он что-то говорил, еще не выдохнув дым, и его голос звучал как из бочки. Когда мы добили косяк, из-за угла как раз показались Оливье с Арианой. Мы решили подождать их и подняться к Элизабет всем вместе. Они закупили вино: было слышно, как звякают бутылки.
Мы расцеловались с Арианой, пожали руку Оливье и потопали на третий этаж. Я отметил про себя, что лестница очень крутая, и подумал: наверно, елку втаскивали с черного хода, который выходит в переулок. Франсис запел во все горло «Джингл беллз». Элизабет открыла дверь, и я почувствовал слабость в коленках. Так всегда бывает, когда я ее вижу, — первые пять секунд. Потом мне удается взять себя в руки.
Все хором закричали: «С Рождеством!» — и по очереди расцеловались с Элизабет. У нее были горячие щеки.
— Ну-с, что ты нам приготовила, детка? — спросил Франсис, когда мы раздевались в прихожей. — Пахнет чертовски вкусно.
Элизабет сообщила меню: филе лосося и запеченный картофель под соусом бешамель. Сказала, чтобы мы располагались и чувствовали себя как дома, она скоро закончит. Взяла наши пакеты с вином, сыром и паштетами и ушла в кухню. Я спросил, не надо ли ей помочь, она ответила «нет». Мы с Оливье, Арианой и Франсисом прошли в гостиную. Зажигать свет никому не хотелось: елка с лампочками выглядела очень празднично. Вблизи она оказалась еще больше, чем выглядела в окне. К тому же я, кажется, никогда не видел таких пушистых, и мне почему-то стало обидно.
— Детка, у тебя пиво есть? — гаркнул Франсис.
Элизабет ответила из кухни «да». Я еще не успел сесть и вызвался принести.
— Четыре бутылки? — спросил я.
— Три, — поправила Ариана. — Я подожду ужина и вина, не хочу смешивать.
— Слишком ты благоразумная, — фыркнул Франсис. — Расслабься хоть немножко, мы же празднуем Рождество!
Ариана промолчала. Уже из-за двери я услышал, как Франсис подначивает Оливье: «Твоя подружка вообще никогда не расслабляется, а?» Тот что-то ответил, но я не разобрал.
Элизабет склонилась над лососиной, запеченной в алюминиевом противне, и тыкала ее вилкой, проверяя, готова ли. Ее волосы были подобраны и скреплены сзади большой заколкой. Я кашлянул, оповещая о своем присутствии. Она обернулась:
— А, это ты… Ты за пивом? Оно на балконе.
— Тебе принести?
Она кивнула; я открыл балконную дверь и взял четыре бутылки. Вернулся в кухню, откупорил одну и поставил на стойку.
— Спасибо, — сказала Элизабет и отпила глоток.
Она сунула противень с лососиной обратно в духовку, посмотрев заодно на картофель. Поставила таймер на пятнадцать минут и повернулась ко мне. Она была в длинном коричневом платье, которого я никогда на ней раньше не видел. Я был просто не в силах оторвать от нее взгляд.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Это платье сидит на тебе как влитое.
— Я знаю.
— Только ярлычок торчит из-за шиворота. И розовая бумажка из химчистки не оторвана.
Она завела руку за голову. Но у нее никак не получалось оторвать бирку химчистки самой, и пришлось просить меня.
— Простые как правда они в этой химчистке, — добавила она. — Вместо того чтобы прикалывать булавками, прикрепляют намертво степлером: а что, дешево и сердито!
Лично я вовсе не имел ничего против экономии средств именно в этой отдельно взятой химчистке. Я поставил на стойку остальные три бутылки и занялся платьем Элизабет. Осторожно вытащил две металлические скобочки, засунул ярлычок внутрь. Элизабет передернулась:
— Фу! У тебя холодные руки!
Я бросил розовую бумажку в мусорное ведро.
— Это от пива.
— Что? — Она открыла кран и не расслышала из-за шума воды.
— Ничего, проехали. Что еще новенького?
Несколько капель воды брызнули ей на платье. Элизабет повернулась ко мне спиной и, роясь в принесенных нами пакетах, ответила:
— Да так, ничего. Все по-старому.
Она достала сыры, развернула их и стала раскладывать на большой тарелке.
— Красивая елка у тебя в гостиной, огромная какая. Ты ее покупала с доставкой?
— Нет, сама срубила в лесу. У тебя сигарета найдется?
Я подошел к ней. Достал пачку «Дю Морье» из кармана рубашки. Элизабет зажала сигарету губами, я поднес зажигалку. Она выдохнула дым и сказала:
— Ты хорошо выбрал сыры, но, по-моему, тебя просили купить четыре сорта, а не три.
Я наклонился над тарелкой. Ока, козий, бри, а комбозолы не было. Пакет лежал на стойке пустой. Я вспомнил девчушку на улице и как мы с Франсисом выпустили из рук пакеты. Наверно, тогда он и выпал.
— Я купил четыре, честное слово, — стал я оправдываться. — Но какая-то девочка…
— Тебе, значит, встретился Оливер Твист, переодетый девочкой? — перебила меня Элизабет язвительно.
Ну почему она все время пытается меня подколоть?
— Точно, это был Оливер Твист трансвестит, — ответил я. — Мы шли по улице Мон-Руаяль, а он навстречу. Что делать? Не всем же, как некоторым, выпадает удача на своем пути повстречать Робин Гуда.
Элизабет чистила груши.
— Робин Гуда? — переспросила она, не понимая, о чем это я.
— Ну да, Робин Гуда. Благородного лесного рыцаря, который и заблудиться не даст, и елку срубит.
— Слушай, иди-ка отсюда, дай мне приготовить закуску.
Я вышел из кухни, прихватив три бутылки пива, и в тысячный, наверно, раз сказал себе: «Забудь ее».
— Вот скажи, ты ведь работаешь в банке, объясни, почему мне в моем отделении отказываются выдать кредитную карточку? — это Франсис донимал Ариану.
Я раздал пиво. Франсис поднял бутылку: «Чин-чин». Мы с Оливье чокнулись с ним бутылками, и он опять пристал к Ариане. Я сел рядом с ним на пол. Подвинул к себе пепельницу и закурил.
— Не знаю, наверно, твой баланс не внушает доверия, — ответила ему наконец Ариана.
Франсис надолго присосался к бутылке, после чего заявил:
— А ведь мне от предка капает тысяча ежемесячно, первого числа.
Я покосился на подарки под елкой. Четыре коробочки, упакованные в одинаковую красную с золотым бумагу. Три, конечно, предназначены семье — отцу, матери и младшему брату, а вот четвертая здесь явно была лишней: и кому это, интересно, Элизабет собиралась ее подарить?
— Но это же не стабильный доход, — ответила Ариана. — И потом, тебе ведь ненадолго хватает этой тысячи, разве не так? К концу месяца наверняка остаешься на нулях. Чтобы банк или Visa предоставили кредит, у тебя на счету всегда должна оставаться четырехзначная сумма, ну там плюс-минус… И вообще, ты студент, между нами говоря, им на тебя вообще начхать! Вот в моем банке ссуду дают только людям с положением, чтоб был дом, машина и все такое, ясно?