альтированная поляна, и вошли в лавку.
Лавка была наполнена запахами, знакомыми с детства.
В ней царил смешанный аромат растаявших ирисок, гвоздей в заводской смазке, хлеба, селедки, хозяйственного мыла. Наверное, так пахнут все деревенские лавки на свете, подумал я, и подошел к прилавку. Санек тут же заказал две двухлитровые бомбы пепси-колы и четыре пачки "Явы", а я взял большую бутылку минералки и блок красного "Мальборо".
Выйдя из магазинчика, мы увидели разворачивающийся на площади "пазик", на котором кривыми буквами было написано "Ухта-Ижма". Автобус, подняв тучу пыли, остановился напротив ожидавших его мужиков, и его двери со скрипом сложились. Мужики полезли внутрь, а тут и мы с Саньком подоспели. Заплатив водиле за проезд, мы забрались на заднее сиденье и закурили, потому что местные мужики подали нам пример. Видимо, в этом маршруте курить не возбранялось.
А на заднее сиденье мы уселись потому, что я не люблю, чтобы кто-нибудь торчал за спиной. Когда-то мне было все равно, но теперь, после всех приключений, которые еще не кончились, а наоборот, заворачиваются все круче, у меня появилась хорошая и полезная привычка устраиваться так, чтобы сечь всю поляну. И чтобы за спиной никого не было. Вот так.
Старый автобус выматывал нам кишки несколько часов, мужики вылезли раньше, и теперь, кроме водилы, в автобусе были только я и Санек.
Наконец водила провозгласил хриплым голосом:
- Ижма! Конечная остановка. Колымага остановилась, двери со скрипом открылись, и мы вывалились на свежий воздух. "Пазик" развернулся и укатил, и настала тишина. На улицах поселка было пустынно.
До зоны нужно было идти пехом несколько километров, но я не имел ничего против такой прогулки, потому что мне нужно было собраться с мыслями. Когда мы вышли из поселка, я резко свернул с дороги, и Санек окликнул меня:
- Эй, Костя (а для него я был Костей), далеко собрался?
- Сойди с дороги и не маячь, - резко ответил я, - пойдем лесом. Незачем привлекать к себе внимание. Мы сюда не на прогулку приехали.
Санек пробурчал что-то, но послушно сошел с дороги и последовал за мной. Я спецом начал разговаривать с ним тоном начальника, чтобы напомнить ему, кто здесь основной, а кто - так, ассистент. Он это схавал и возражать не стал.
И правильно. Не люблю, когда мне возражают, особенно если я занят важными мыслями.
Так мы и шли. Я - впереди, Санек - сзади. У меня был рюкзак, у него - спортивная сумка, которую он нес на плече.
Я шагал и думал о том, что ждет меня через какой-нибудь час.
Любой урка, опознавший меня, по понятиям имел право тут же меня пришить, потому что я, выражаясь советским языком, находился во всесоюзном розыске. Но только не ментовском, а воровском. Такие вещи, как посягательство на общак, не прощаются никому. Тем не менее я рассчитывал, что мне это сойдет с рук. Во-первых, я пришел сам. Во-вторых, я могу объяснить, как меня подставили. И в-третьих, поклянусь, что найду и верну общак. Ну не может быть такого, чтобы три таких весомых довода не сработают. А если не сработают, постараюсь напоследок продать свою жизнь подороже.
Наконец в просвете между деревьями я увидел торчащую высоко над лесом антенну. До зоны оставалось метров восемьсот. Я выбрал среди бурелома подходящее место и остановился.
- Давай устраивайся, - сказал я, - будешь ждать меня здесь.
Я скинул рюкзак и стал доставать из него шмотки.
Санек тоже бросил сумку на землю и задвинул ее ногой под корягу. В сумке металлически звякнуло. Там были некоторые нужные вещи. Они будут нужны потом, а пока пусть полежат в темном месте.
Я достал из рюкзака старый выцветший ватник, сильно поношенные штанцы неопределенного цвета, мятый серый кепарь, рваный свитер и старые кирзачи. Когда я снял городскую одежду и нацепил на себя все эти шмотки, то стал абсолютно неотличим от любого задроченного жизнью зэка. Теперь нужно изменить походку, устранив из нее самоуверенность и твердость, немного ссутулиться, надвинуть кепарь на нос, опустить голову, засунуть руки глубоко в карманы и не идти, а лениво переставлять ноги, зная, что спешить некуда, а дальше зоны все равно не уйдешь.
Завершив перевоплощение, я сказал Саньку:
- Ну-ка, посмотри!
И проканал лагерной походочкой вдоль полянки.
- Ну, блин, ништяк, - похвалил он, - натуральный зэк. Не отличить. А главное, и не узнать. Точно говорю.
Очень хорошо.
Именно этого я и добивался.
Я снял кепарь, уселся на поваленную сосну, достал сигареты и закурил. Санек устроился на пеньке напротив и тоже пустил дым.
- Ну а теперь слушай мои инструкции, - начал я.
Санек слушал очень внимательно. Профессионал все-таки…
- Сейчас я пойду на зону. Ты устраивайся тут как знаешь, но так, чтобы ни одна собака не увидела тебя, если даже пройдет в трех шагах. Как видишь, я специально выбрал место, в котором сам черт ногу сломит. Только полный идиот из местных полезет в эти буераки.
Он кивнул.
- Кстати, насчет собак. Что будешь делать, если какая-нибудь шавка обнаружит тебя и начнет облаивать?
- Тут же и перестанет, - спокойно ответил Санек, - и отправится на свои собачьи небеса. Я сделаю это, как говорится, без шума и пыли. Будь уверен, я умею. Нас этому учат.
- Хорошо, - сказал я, - будем надеяться. Дальше. Ты ждешь меня здесь четверо суток. Если ровно через девяносто шесть часов я не выхожу к тебе, собирай шмотки и вали домой. Арцыбашеву скажешь, чтобы он, паскуда, поставил свечку за упокой души раба Божьего, грешного Константина, погибшего при исполнении его блядского задания. И нехрен лыбиться! Я не шучу. Все может быть.
Санек перестал улыбаться и кивнул.
- А если выйду с Божьей помощью или с помощью чертей рогатых и хвостатых, со сковородками и зубьями адскими, тогда и скажу тебе, что дальше делать будем. И запомни. Здесь - я начальник. Ты смотреть за мной поставлен, вот и смотри. А вякать или решения принимать тебе здесь не дано. Это я тебе говорю. Понял?
И я жестко посмотрел ему в глаза.
Он принял мой взгляд спокойно, и его ответный взгляд был таким же твердым и уверенным, как мой. Видать, он пропустил мимо ушей ту понтовую шелуху, которую я добавил в свою речь для убедительности, и уверенно выделил для себя основную идею. Молодец, сучонок, профессионал…
- Я понял тебя, - четко ответил он, - я ховаюсь тут девяносто шесть часов и, если тебя нет, возвращаюсь в Москву. А свечку я сам тебе поставлю, не беспокойся. Все правильно?
- Да. Все правильно, - ответил я и встал.
Он тоже встал.
Ах, как не хотелось мне идти в зону!
Как было бы хорошо, если бы не было ни побегов этих, ни убийств, ни общака краденого, ни этого пидора Арцыбашева, ничего!
И лежал бы я на морском песочке, талия в корсете… Эх, бля!
Но, как говорится, если бы у бабушки были бы яйца, она была бы дедушкой.
Я достал из блока четыре пачки "Мальборо", по одной на каждый из отпущенных мне мною самим дней, рассовал их по карманам ватничка моего и, посмотрев на стоявшего напротив меня Санька, неожиданно для самого себя протянул ему руку.
Возможно, для уголовника ручкаться с фээсбэшником и западло, но тут как-то так получилось. Да и никто этого не видел. Ладно.
Его рука была твердой и сухой.
Я повернулся и быстро пошел в сторону зоны, чувствуя себя, как приговоренный, идущий к эшафоту, где его ждет равнодушный палач с большим и тупым топором. И надеялся только на то, что одновременно со мной на эшафот взойдет гонец, несущий высочайшее распоряжение о помиловании.
Глава третья
Апрель 1988 года, Афганистан
Командир отдельного батальона Студеный снял куртку и бросил ее на стул. Что-то тихонько звякнуло, покатилось по полу. Он недоуменно нахмурился и посмотрел под ноги. Потом вспомнил. Трофей! Кольцо, снятое с трупа. В суете, вызванной отходом с места операции и транспортировкой ящика, мелочи вылетели из головы.
Студеный взял со стола лампу и, держа ее в руке, присел на корточки. Пропажа долго не находилась. Пришлось шарить под кроватью, заглядывать в щели. Уже когда хотел прекратить поиски, кольцо неожиданно подвернулось. Лежало себе на самом видном месте, поблескивало розовым камушком. Студеный поднял, распрямился. В пояснице стрельнуло - то ли радикулит, то ли еще какая-то хренотень. Растер поясницу, машинально подумал, что надо бы показаться врачу. Подбросил легкое кольцо на ладони и поставил лампу на стол.
Прежде чем завалиться на койку, налил полстакана разведенного спирта. Накрыл его куском лепешки с острым, типа аджики, соусом. Замер, вспомнив про второе кольцо. Совсем голова стала дырявой! Ладно, сегодня это можно объяснить пережитым напряжением…
Студеный лег на кровать. Стакан с выпивкой поставил на пол, в таком месте, чтобы легко дотянуться. И стал разглядывать трофеи.
Через его руки прошло не так уж и много ювелирных изделий, но кое-что он в этом смыслил. Опыта хватало, чтобы с уверенностью заявить: колечки золотые, сделаны не очень давно и особой ценности не представляют. То, что без камушка, совсем тонкое, и какой-то странной формы: одна грань закруглена, вторая - острая, прямоугольная. Так и кажется, что оцарапаешься, если неудачно проведешь по ней пальцем. Снаружи - какие-то косые полоски, изящества не прибавляющие, и арабские буквы внутри…
Да, а что там внутри? Как Студеный ни напрягал зрение, а увидеть не получалось. Палец ощущал какую-то шероховатость, но глаза буксовали, только и смог определить, что циферки выбиты. Проба, наверное! Что же еще? Выругавшись, Студеный отложил кольцо и выпил спирта. Закусил лепешкой с острым соусом, достал из брючного кармана пачку "Мальборо", размял сигарету, но прикуривать обождал, занялся вторым кольцом. Тем, что было с розовым камнем.
Оно тоже выглядело странновато. Если у первого только одна грань была острой, то у этого - обе, и из них выпирали какие-то тонюсенькие штырьки. Уколов палец, Студеный вздрогнул и похолодел. Яд?! Сразу вспомнился труп толстяка-доминиканца, прежнего носителя кольца. Отчего он скопытился?