Так что скорее всего нас посчитали залетной диверсионной группой и взяли превентивно. Значит, сидим тихо, а всего остального будем бояться по мере прояснения обстановки.
Сбоку клацнул зубами на ухабе и весьма затейливо выругался Марко.
— Смирите се, момци. Товарищи из контрразведки СМЕРШ, — краем глаза я засек как вскинул голову дальний от меня, в самой новой гимнастерке. — У них приказ, выполняют в меру своего разумения. Привезут куда надо, разберутся, отпустят.
Капитан опять промолчал, только поиграл желваками.
— Кстати, капитан, там наша машина осталась, кто будет отвечать, если с нее сопрут инструмент или сольют горючку?
Он не ответил, но хлопнул по крыше кабины, а когда полуторка остановилась, подозвал старшину из следовавшего позади «виллиса», перегнулся через борт и нашептал тому в ухо. Джип развернулся и укатил обратно.
Советские коллеги заняли большой частный дом, на воротах которого висели две таблички — солидная довоенная с адресом и дощечка с надписью от руки «Хозяйство Петренко». Сад вокруг дома вызвал у меня дежа-вю — будь мы в Карабурме, я бы решил, что за ним ухаживал тот же человек, что и за участком Продановичей. Прямо идентичное все, даже каменный сарайчик для инструментов.
Внутри тоже все очень похоже, наверняка типовой проект — какой-нибудь ушлый архитектор впаривал богатеньким клиентам в разных городах «эксклюзивные» чертежи.
Из щелки в двери несло канифолью и запахом горячих радиоламп, но ее закрыл шедший впереди и увидеть, какие там радиостанции, я не смог.
— Петренко у себя? — наконец-то открыл рот капитан.
— В отъезде, — бросил сидевший на входе сержант.
— Шахин! — рявкнул капитан.
Откуда-то со стороны кухни или комнаты прислуги выскочил лейтенант, совсем мальчик, с набитым ртом, козырнул и сразу же покраснел.
— Прожуй, — неодобрительно посоветовал капитан, — и сними первичный опрос.
— Есть!
Парень, прихрамывая, потыкался в комнаты, но везде оказалось занято и в итоге мы угнездились в хозяйском кабинете. Все еще красный, лейтенант уселся на краешек стула, дернул шеей и, украдкой взглянув на дверь, расстегнул крючок воротника. Ему же наверняка не по себе — скорее всего, кабинет занимал тот самый Петренко. Да и вообще обстановка непривычная: полированная мебель черного дерева, мощное кожаное кресло, обтянутый зеленым сукном стол в половину аэродрома, хрустальный письменный прибор и лампа под зеленым абажуром, которую удерживала стайка бронзовых полуголых нимф.
Что он видел в своей жизни? Заводской барак или избу в колхозе, в лучшем случае — коммуналку в городе. Закончил школу и сразу в летное училище, взлет-посадка, грунтовые полосы, блиндажи, землянки и случайное жилье. Потом, судя по хромоте, сбили и направили служить сюда. Неудивительно, что он нервничает среди этих финтифлюшек — не очень-то и богатый дом в не очень-то и богатой Югославии ему кажется верхом роскоши.
Лейтенант наконец устроился, вздохнул, еще раз оттянул воротник, выудил из сероватой папки бланк, заполнил две строчки ровным ученическим почерком, насупился и спросил:
— Фамилия?
— Руки развяжите, иначе отвечать не буду.
— Отвечайте, это допрос!
Я вздохнул и уставился в потолок. Через несколько минут безуспешных попыток надавить (контрик он явно новенький, к тому же младше, в крайнем случае ровесник), я с удовольствием растирал онемевшие кисти, а у меня за спиной встал вызванный сержант с автоматом.
— Фамилия? — угрожающе, как ему казалось, повторил лейтенант.
— Сабуров или Мараш, — поехали мы по обязательной программе. — Владимир Сергеевич. Родился в 1924 году в Белграде. Места жительства не имею.
— Поясните.
— Дом разбомбили.
Он кивнул, в глазах мелькнуло сочувствие и я спросил:
— С летной списали?
— Ага… — прокололся и тут же спохватился он: — Отставить! Национальность?
— Русский, гражданин Югославии. Паспорта не имею.
Лейтенант удивленно посмотрел, пробормотал «А, ну да…» и занес ответы в протокол.
— Род занятий — майор Народно-освободительной армии, командир специальной роты при Верховном штабе.
Его рука дрогнула и на стол плюхнулась большая клякса. Шипя сквозь зубы и поглядывая на дверь и сержанта, он принялся стирать ее с полировки.
— Знаешь, как сербы называют черное дерево? — заговорщицки спросил я и, не дожидаясь реакции, ответил: — Эбановина.
Сзади поперхнулся смешком конвоир, летеха тоже прыснул, но тут же оборвал себя и строго скомандовал:
— Прекратите посторонние разговоры!
— Как скажешь, начальник, что там дальше?
— Социальное происхождение.
— Из дворян, как Ленин.
— Прекратить! Социальное положение до революции?
— Какой из? — не будь это СМЕРШ, я бы уже ржал в голос.
Ну честное слово, мальчишка же совсем! Он снова покраснел и уточнил:
— До войны и сейчас.
— До войны кадет 1-го Русского кадетского корпуса, с 1941 года в партизанах. Собственности не имею, имущество что на мне взяли. Беспартийный, не судим, в прочих армиях не служил, награжден «Партизанской споменицей 1941 года», орденом «Партизанская звезда» первой степени, английской «Военной медалью».
— Находился ли в окружении или плену?
— Не-од-но-крат-но. Мы партизаны, воевать в окружении — наша профессия.
Он выдернул из папки еще листок и, бросая на меня быстрые взгляды, подчеркнул в нем несколько слов. Наверное, отметил данные словесного портрета, но закончить ему не дали — при входе зашумело, забасило и на пороге появился крупный матерый мужик с шеей и руками борца, в фуражке с тканевым козырьком и в плаще-пыльнике. Не иначе, здешнее начальство, Петренко, в сопровождении младлея с ППС через плечо и с туго набитым кожаным портфелем в руке.
— Товарищ полковник! — подскочил мой визави. — По приказанию…
— Сиди, сиди, Шахин… — пробасил Петренко и скинул плащ, сверкнув звездами на погонах. — Так, что тут у тебя?
Он забрал у лейтенанта бумаги и быстро пробежал глазами:
— Из белогвардейцев, значит. С каким заданием заброшен, выяснил?
— Не успел, — в который раз покраснел Шахин.
— Как дети, ей-богу, — набычился полковник. — Все сам, все сам… Можешь быть свободен.
Лейтенант пулей выскочил из кабинета, а полковник тяжело опустился на отчаянно скрипнувшее кресло.
— Начнем по-хорошему. Настоящее имя, звание, задание?
Ну вот и кровавая гебня. Ладно, порядок известен:
— Мы с вами, товарищ полковник, службу знаем. На дальнейшие вопросы буду отвечать только в присутствии моего командования.
— И кто же у нас командование? — скривился Петренко, потирая ладонью мощный загривок.
— Начальник управления разведки и контрразведки Народно-освободительной армии товарищ Ранкович. Там в сопроводительных бумагах все написано.
Полковник залез в папку, вытащил несколько листков и взглянул на меня уже иначе:
— Кто может подтвердить личность?
— Ммм… любой из членов Верховного штаба. Конкретно товарищи Джилас и Ранкович. Генерал-майор Коренев. Доктор Исидор Папо. Владо Зечевич. Генерал Йованович. Товарищ Рибар…
— Хватит, хватит! — махнул рукой Петренко и задумался.
Ситуация скользкая, можно поиметь большой скандала и головняк. А можно попробовать выкрутить и заполучить хоть лишнюю единичку в отчете о числе завербованных.
— Русский… Партизан с 1941 года… — пробормотал полковник разглядывая меня.
И взгляд у него под стать, тяжелый, сразу тянет во всем сознаться.
— Родине помочь не хочешь?
Интересно, какой. Формально моя родина Югославия, а неформально — СССР поздних семидесятых. Сталинский СССР родиной я мог считать только умозрительно, имея в виду происхождение, на тех же основаниях, что и Российскую империю. Во всяком случае, я ощущал себя человеком XXI века куда больше, чем советским:
— Я родине давно помогаю, с оружием в руках.
В дверь постучал и проник, иначе не скажешь, еще один лейтенант в круглых очках и с бланком в руке, типичный знайка по виду. Петренко буквально выхватил у него бумагу и прочитал на лету. Тут же распорядился басом и меня увели в узилище, к помятым в ходе ареста ребятам.
Принцип «если не знаешь, что делать — ложись и спи» въелся намертво, они давили массу, только Марко вяло поинтересовался, что да как и заснул обратно, когда я сказал «Ждем».
Ждать пришлось долго.
Кормили нас сносно, даже яичницей из американского порошка, но вот гречку с удовольствием трескал только я, остальные воротили носы — гречиха тут кормовое растение, ее только животные едят! Пришлось проводить ликбез и для югославов, и для русских.
В выходившее на север (судя по отсутствию солнца) окошко под потолком, ночью доносился гул канонады от Белграда, а днем звук взлетавших и садившихся неподалеку самолетов. Плюс непрерывная движуха в любое время суток у самих смершевцев — дребезжали полевые телефоны, приезжали, уезжали, гремели сапогами люди, рычали движками легковушки и грузовики.
На второй день дверь распахнул давешний лейтенантик в сопровождении сержанта и пригласил:
— Прошу следовать за мной.
Ну вот и все, не «на выход», а «прошу» — так и есть, привели нас сразу всем скопом в кабинет Петренко, где помимо полковника широко скалился своей лошадиной улыбкой Крцун:
— Он самый!
Петренко встал, оправил форму и крайне официально заявил:
— От лица командования приношу извинения.
— Бывает, — миролюбиво согласился я.
— Вещи и снаряжение вам вернут.
— Я их забираю? — скорее, утвердительно, чем вопросительно выдал Крцун.
— Конечно!
Ребята ломанулись на выход, а меня уже в дверях догнало брошенное в спину:
— А вас, товарищ Сабуров, я попрошу остаться.
Ну я и остался — в конце концов, чем свои хуже англичан и американцев? Только все точки над «и» расставить надо, помогу с удовольствием, а вот расписок хрен. При том, что грядет ссора Югославии с Коминформом, такая расписка может очень плохо на мою судьбу повлиять.