— Да нет вроде.
Так сидели они и мирно беседовали, как вдруг дверь отворилась и на пороге появились русские плотники. Корнелий и цирюльник поразинули рты, так как во главе их стоял высокий, под потолок, плотник с бородавкой на правой щеке.
— Свят, свят, — пробормотал испуганно Корнелий, словно сон увидел нехороший.
— Бреем? — спросил плотник громко.
— Б-бреем, — сглотнув от волнения слюну, промямлил Виль.
Великан прошёл к креслу, сел, взглянул на себя в зеркало, провёл ладонью по щетине. Приказал:
— Всё снять. Оставить лишь усы над губой.
Цирюльник, взбивая трясущимися руками мыло в стакане, не знал, как подступиться к делу. Он видел эту самую бородавку, вот она рядом, и голова у клиента нет-нет да встряхивалась. Порой у Виля перехватывало дыхание: «Господи, царь! Вне всякого сомнения. Он! Как же мне быть? Проклятый Корнелий подсунулся со своим письмом. Лучше б я ничего не знал. А теперь как же я буду брить? У меня ж руки трясутся, как у пьяницы. Боже мой!»
— Ну чего ты? — покосился на цирюльника клиент, и взгляд его словно молнией ударил бедного Виля.
— Сейчас, сейчас я, — лепетал Виль, затягивая время в надежде, что руки наконец перестанут трястись. Взбил мыло, взялся точить на оселке бритву.
— Ты что, пьян? — неожиданно спросил Пётр.
— Нет, что вы, сударь...
— Ладно. Я сам управлюсь, — сказал клиент и начал намыливать лицо, потом забрал бритву из рук оробевшего цирюльника. Побрился. Сказал другому, такому же долговязому:
— Садись, Алексашка.
Быстро побрил его, оставив такие же, как у себя, усики. Бросив на столик серебряный гульден, молвил:
— Не за работу, за инструмент.
И вышел вместе со спутниками. Старик Корнелий, не произнёсший ни звука за всё это время, наконец прошептал из угла:
— Это он, ей-богу он. Что ж у тебя заколодило-то, Виль?
— Небось заколодит. Выше бургомистра ещё никого не брил. А тут царь, аж коленки затряслись. Принесло тебя с письмом.
Так из цирюльни выпорхнул слух, что в Саардаме живёт русский царь. А уж на следующий день докатилось до Амстердама: русский царь в Саардаме.
Ночью Грета приступила с расспросами к мужу:
— Ты что ж, старая перечница, не сказал мне, что у нас царь поселился? А?
— С чего ты взяла? — прошептал Геррит так, чтоб не услышали за стеной.
— Да весь посёлок болтает, что у Кистов живёт царь.
— Мало ли чего наболтают. Это плотник герр Питер, мы с ним вместе на верфи...
— Хватит болтать, — зашипела Грета змеёй гремучей.
Ничего не поделаешь, доняла-таки жена мужа, допекла.
— Ладно, — сдался наконец он. — Токо никому не слова. Слышишь? Он сам просил об этом. Сам. Ты хоть понимаешь?
— Что я, дура, что ли?
— Он действительно царь. Но хватит об этом. Молчок. И ему-то не проговорись, что знаешь. Он герр Питер. И всё.
Однако утром, едва квартиранты ушли на верфь, к Кисту явилось несколько соседей.
— Ай, Геррит, как нехорошо.
— В чём дело? — удивился Кист.
— У тебя живёт царь, и ты хоть бы словечко.
— Какой царь?! — возмутился Кист. — Это московский плотник Питер Михайлов, мы с ним вместе работали на верфи в Воронеже.
— Ну, ну. Вон Корнелию письмо из Москвы от сына пришло. Там так и написано: в Саардам приедет царь. И все приметы его совпадают с твоим плотником.
— Мало ли что написал сын Корнелия, — стоял на своём Кист. — Это плотник герр Питер, мы с ним работали на верфи, мы с ним из одного котла ели, мы...
Он не успел договорить, жена грохнула по столу уполовником, выкрикнула с возмущением:
— Ненавижу-у-у! Ненавижу, когда ты врёшь!
То самое шило, которое таится в мешке, укололо Киста в самое неподходящее время и в непотребное место. Вот тут и доверяйся жёнам.
Пётр решил после обеда уйти с верфи и посетить местные заводы: лесопильный, бумагоделательный, маслобойный. Предупредив об этом баса Ригге, он постарался до обеда выполнить дневной урок и где-то после часа дня вышел с верфи.
У старухи, сидевшей на дороге, он купил слив и высыпал их в шляпу. Шёл, с аппетитом ел, выплёвывая косточки. Едва взошёл на мост, как к нему подбежали мальчишки.
— Дядя, дай нам слив.
Пётр насыпал им в пригоршни. Едва эти отстали, как явились другие, уже постарше и группой побольше.
— Эй, долговязый, дай слив.
— Марш, нахалы! — рассердился Пётр и пошёл дальше.
И тут у самого уха прожужжал камень. Пётр оглянулся и едва не получил камнем в лоб, инстинктивно увернулся от него.
— Что вы делаете, мерзавцы?! — вспылил Пётр, от возмущения у него затряслась голова.
А мальчишки, следуя в отдалении, продолжали бросать камнями, палками, песком. Не имея возможности избавиться от них, Пётр вбежал в гостиницу «Три лебедя» и, увидев её хозяина, вскричал грозно и требовательно:
— Дайте мне немедленно бургомистра!
— Сейчас, сейчас, господин, — пробормотал хозяин, почувствовав в голосе иностранца властную интонацию. «Господи, наверно, он и впрямь царь. В глазах-то гром и молния». За бургомистром немедленно послали, и через несколько минут хозяин городка предстал перед грозные очи иностранца:
— Чем могу служить?
— Что у вас творится? — загремел Пётр. — Какие-то мальчишки не дают взрослым прохода, бросаются камнями, грязью. Вы кто тут, хозяин или тряпка?
— С вашего позволения...
Но Пётр не дал договорить.
— Немедленно наведите порядок, — распорядился он и, хлопнув дверью, вышел, всё ещё клокоча от возмущения.
Бургомистр ошарашенно переглянулся с хозяином «Трёх лебедей», развёл руками:
— Надо ж, эти сорванцы могут опозорить нас на всю Европу.
— Да, да, господин бургомистр, — согласился хозяин.
Ни тот ни другой не заикнулись о личности и имени потерпевшего. И даже назавтра в появившемся на стенах постановлении городской управы об этом умалчивалось: «Бургомистры, к своему сожалению, узнали, что дерзкие мальчишки осмелились бросать грязью и камнями в знатных иностранцев, которые у нас гостят и хотят быть неизвестными. Мы строжайше запрещаем такого рода своевольство, под опасением жестокого наказания».
Более того, у моста, через который ходил «знатный иностранец» на работу, был выставлен караул, и ему вменено было приказом управы не позволять народу толпиться и надоедать высокому гостю. И этот приказ, и этот караул на мосту окончательно убедили саардамцев, что у них действительно живёт царь.
Придя на бумажную фабрику Коха, Пётр попросил мастера показать ему всё производство, представившись герром Питером. Мастер уже слышал, кто в действительности этот «герр», и потому с удовольствием исполнил эту просьбу. Показал от самого начала, от загрузки сырья, и до выхода продукции — листов бумаги.
Пётр постоял, внимательно приглядываясь, как мастер зачерпывает жидкую массу, как разливает её тонким слоем наподобие блина, как она тут же высыхает и становится листом бумаги, на котором можно сразу писать.
— Позвольте-ка мне, — сказал он, забирая из рук мастера ковш.
Тот не посмел отказать. Пётр зачерпнул и ловким движением, словно он давно только это и делал, разлил бумажную массу ровным слоем. Лист получился ровный, гонкий, без малейшего изъяна.
— Прекрасно, герр Питер, — похвалил мастер.
Вдохновлённый успехом, Пётр сделал ещё два листа, чтобы закрепить навык.
— Я готов хоть сегодня принять вас на работу, — пошутил мастер, улыбаясь.
— Спасибо, мастер, — вернул Пётр ковш и, вынув из кармана гульден, вложил его в руку мастера.
— За что? — удивился тот неожиданному подарку.
— За науку, герр мастер.
В следующий раз, оказавшись возле строящейся мельницы-крупчатки, Пётр посмотрел на работу каменщиков, укладывавших кирпичи, и, воспользовавшись тем, что один из них куда-то отошёл, ни слова не говоря, занял его кельму[36] и принялся за работу. И укладывал кирпичи так быстро и так ровно, что, глядя на него, и другие каменщики вынуждены были ускорить темп. А воротившийся хозяин кельмы не посмел отбирать инструмент у «знатного иностранца», а занялся подноской ему кирпича и раствора.
Узнав о появлении на его строящейся крупчатке «знатного иностранца», туда пришёл купец Кальф. Полюбовавшись на чёткую и быструю работу добровольного работника, он не удержался от восклицания:
— Браво, герр Питер, отличная работа!
Пётр отрешённо взглянул на него, видимо не желая отрываться от дела, и тут же снова продолжил кладку.
Кальф помялся, постоял и сказал уже более определённо, представившись такому рьяному работнику:
— Герр Питер, я Кальф, хозяин этой стройки, и хотел бы познакомиться с вами.
— A-а, — сказал Пётр, с некоторым сожалением откладывая кельму. — Пётр Михайлов. — И подошёл к купцу, протянул руку, едва отерев с неё капли раствора. — Хорошая будет мельница, главное — на удачном месте, — сказал Пётр вполне искренний комплимент.
— А вы знаете, как я её назову, герр Питер?
— Как?
— Я назову её крупчаткой великого князя, — сказал, лукаво улыбаясь, Кальф, надеясь, что герр Питер оценит его намёк.
— Ну что ж, это дело хозяйское, — пожал плечами равнодушно Пётр.
— Герр Питер, послезавтра я спускаю на воду своё судно.
— В море? — сразу оживился Пётр.
— Да. Вы не хотели бы взглянуть, как это у нас делается?
— С удовольствием, — загорелся Пётр, и, видимо, нетерпение его было столь велико (это ждать аж до послезавтра!), что он попросил Кальфа: — Расскажите, как это у вас делается. И покажите ваше судно.
— С удовольствием, герр Питер. Пройдёмте на верфь.
И они отправились на верфь, оживлённо беседуя о предстоящем событии.
— Спуском на воду у нас занимается особая компания, герр Питер, — рассказывал Кальф. — Плату за это берут от пятидесяти до двухсот пятидесяти гульденов, это смотря по величине судна.