— Ба-а, — воскликнул бомбардир в удивлении, — да у вас тут такие диковины!
— Это не диковины, молодой человек, — усмехнулся Рюйш. — Это препараты и пособия, изготовленные мной для демонстрации студентам во время лекций.
— Так вы читаете лекции, господин профессор?
— Да. По анатомии человека.
— Я смог бы на них побывать?
— А почему бы и нет?
— В таком случае я буду вашим слушателем, господин Рюйш.
— Завтра я веду студентов в госпиталь на практику. Приходите.
— Я обязательно буду у вас.
— А теперь смотрите сюда.
Профессор Рюйш подвёл Петра к скелету и подробно объяснил на костях ступни его, как происходит вывих и как надо сделать, чтоб вернуть кость на место. Пётр не удовлетворился объяснением, а, склонившись над ступней, несколько раз сделал скелету «вывих» и вправление кости на место.
— Только учтите, молодой человек, для пострадавшего эта операция очень болезненна. Поэтому вы должны это делать как можно быстрее, лучше мгновенно.
Увлечённые люди, а к таким именно и принадлежал Рюйш, очень ценят внимание и интерес других к их увлечению и стараются как можно больше и подробнее рассказать о любимом предмете. О лучшем слушателе, чем этот долговязый русский, и мечтать не надо было.
— А как вы изготовили скелет?
— Городские власти разрешили мне взять труп казнённого преступника, — начал Рюйш рассказывать об изготовлении этого учебного пособия в подробностях, объясняя, как вываривался скелет, как скреплялся, чем окрашивался.
После рассказа профессора Пётр шлёпнул скелет по черепу, молвил удовлетворённо:
— Служил дьяволу, а ныне — науке. Скажи спасибо, злодей.
— Вы совершенно правы, господин...
— Михайлов, — подсказал бомбардир.
— Господин Михайлов, благодарю вас за внимание, и если...
— Нет, нет. Ещё не всё, — сказал Пётр, почувствовав, что Рюйш собирается закончить беседу. — Пожалуйста, ознакомьте меня со всем, что есть у вас на этих полках.
— Но, господин Михайлов, для этого потребуется не один час. И потом, меня ждут.
— Хорошо, вы не возражаете, если я к вам ещё наведаюсь?
— Разумеется, нет.
— Тогда покажите мне ваш последний экспонат, который вы недавно изготовили и который на ваш взгляд наиболее удачен.
— Пожалуйста, — не задумываясь, сказал Рюйш. — Я недавно забальзамировал умершего младенца.
— Где он? — встрепенулся бомбардир.
— Пройдёмте в тот угол.
Пётр увидел там стеклянный ящик, в котором лежал обнажённый ребёнок.
— Да он как живой, — прошептал бомбардир восторженно, — и даже улыбается.
— Ну улыбку эту, разумеется, я сделал специально, дабы студенты не расстраивались.
— Расскажите, как вы бальзамировали его, профессор?
— Зачем вам это, господин Михайлов?
— Мне надо знать, господин профессор. Пожалуйста.
И Рюйш стал подробно объяснять секреты бальзамирования, впрочем ничего не скрывая от господина Михайлова, в котором вдруг почувствовал родственную душу. Но едва кончил рассказ, как «родственная душа» вдруг попросила:
— Позвольте, я сниму верхнее стекло?
— Зачем, господин Михайлов? — удивился Рюйш, которого ещё ни один студент не осмеливался просить об этом, мягко выражаясь, кощунстве. Да и сам он в мыслях не допускал открывать этот маленький саркофаг.
— Я хочу потрогать его. Вы не бойтесь, я не причиню ему вреда. Мне только надо убедиться, что это не кукла.
— Господин Михайлов, неужели вы думаете, что я позволю себе...
— Что вы, что вы, профессор, я знаю, что дитя настоящее. Но всё ж очень прошу, снимите стекло, оно отблёскивает и мешает подробно рассмотреть это чудо.
Рюйш, пожав плечами, сам снял стекло.
— Пожалуйста.
Пётр наклонился над ребёнком, потрогал тельце его осторожно пальцами и вдруг, склонившись ещё ниже, поцеловал прямо в губы. Выпрямившись, сказал восторженно:
— Господин Рюйш, вы волшебник!
— Спасибо, — усмехнулся тот, поражённый такой выходкой своего слушателя и одновременно польщённый высокой оценкой профессорского труда.
С трудом удалось Рюйшу увести бомбардира из анатомического кабинета в приёмный, где их терпеливо ждал вылеченный Аргилович.
— Ну что, Гамарджоба, — весело сказал ему Пётр. — Теперь побежишь сам?
— Нет, нет, — возразил Рюйш. — Мы сейчас наложим повязку, пусть он несколько дней полежит в покое. — И, уже уяснив, сколь дотошен его гость, пригласил: — Смотрите, как я это буду делать, господин Михайлов.
Пётр внимательно посмотрел, как перевязывал ногу Рюйш, и, едва тот сделал узел, сказал:
— А теперь я попробую.
И, развязав узел, смотал в клубок бинт и снова, уже сам, сделал перевязку. Кончив, спросил:
— Так?
— Так, господин Михайлов. Если собьётся во сне, утром поправьте.
— Всё сделаю, господин профессор. — Пётр вынул из кармана золотой, положил на стол. — До скорого. Ну, покалеченный, вставай, опирайся на меня.
На следующий день к Рюйшу заехал бургомистр:
— Были у вас русские?
— Были.
— Что там случилось?
— Ничего страшного. Вывих. Поставил на место. Но этот верзила, который привозил пострадавшего, меня весьма удивил.
— Он не вас одного удивляет, профессор.
— Кто он?
— А он как вам представился?
— Господин Михайлов. Любознателен сверх меры, в студенты напросился.
— Возьмите обязательно, господин Рюйш. Дело в том, что этот молодой человек русский царь.
— Царь?! — поразился Рюйш.
— Да, да. Только, пожалуйста, не говорите об этом никому и даже ему самому, если хотите сохранить с ним хорошие отношения. Он здесь инкогнито и ужасно сердится, если его называют величеством. В Саардаме, говорят, даже кого-то избил.
— Он может, — улыбаясь, покачал головой Рюйш. — Этот может, очень страстен. Я буду рад служить ему, господин Витзен.
— Ну и хорошо.
На следующий день после закладки фрегата Пётр написал патриарху Адриану письмо: «Пресвятой отче, мы теперь живём в Нидерландах в городе Амстердаме, живы и здоровы вашими молитвами, исполняя слово Божие, сказанное Адаму, трудимся в поте лица своего, делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться победителями над врагами имени Господня и освободить христиан из-под ига нечестивого, чего я до последнего дыхания своего не перестану желать».
17Расставить все фигуры
Великий посол Головин, приехав утром на верфь, не застал там Петра.
— Он на лекции у профессора Рюйша, — сообщил Меншиков.
— А где этот профессор?
— Фёдор Алексеевич, бомбардир не велел его там беспокоить.
— Но он мне по делу нужен.
— Он тоже не бездельничает, господин посол, — отвечал сердито Меншиков. — Приезжайте вечером. Он будет обязательно дома.
Вечером Головин приехал уже не один, а с Лефортом. Они застали Петра наверху в его крохотной комнатке, склонившимся под трёхсвечным шандалом над медной доской. Не подымая головы, кивнул вошедшим: «Садитесь там».
— Пётр Алексеевич, — сказал Головин, — чего ты при свечах глаза портишь? Дня мало?
— Мало, Фёдор Алексеевич, истину молвишь. Днём фрегат, а тут вот на досуге решил художеством заняться.
— Каким ещё художеством, герр Питер? — спросил Лефорт, беря со стола какой-то пузырёк.
— Франц, — поднял голову Пётр, — поставь на место, это царская водка.
— Царская водка? — удивился Лефорт. — Я и не знал, что есть такая.
— Поставь, поставь, она, брат, не для питья. Зело ядовита. Это смесь селитряной и соляной кислоты, даже золото растворяет.
— Но зачем она тебе?
— Да вот был днём у художника Шхонебека, посмотрел, как он гравирует. Очень понравилось. Решил сам попробовать. Взял у него медную доску, царскую водку, лак, иглу вот эту и... вроде получается.
— И что же ты изображаешь?
— А вот смотрите.
Лефорт с Головиным обошли стол, встали с двух сторон за спиной Петра, склонились ниже плеч его, всматриваясь в гравюру.
— Она ещё не окончена, но уже кое-что видно, — пояснил Пётр. — Вот видите, это христианин вздымает к небу крест, а ногами попирает мусульманскую луну.
— Это тебе Шхонебек нарисовал? — спросил Лефорт.
— Ты что, Франц, — обиделся Пётр. — Шхонебек, что ли, с неверными воюет?
— Неужто ты?
— Конечно я. Шхонебек только дал мне доску и эту водку для травления. Вот закончу, тисну на бумагу, тогда увидите по-настоящему.
— Да, — вздохнул Головин, выпрямляясь, — нарисовал ты славно, Пётр Алексеевич, если б ещё и в жизни так случилось.
— Ничего, Фёдор Алексеевич, даст Бог, и в жизни восторжествуем над неверными. Вон из Москвы пишут, шведы подарили нам триста пушек для кораблей. Осталось за малым. Кстати, как у вас идёт набор специалистов? Мне нужны настоящие моряки, офицеры.
— Да уж человек около ста подрядили, герр Питер, скоро надо отправлять.
— Архангелогородцев разделите. Всех на Архангельск не отпускайте. Большую часть отправляйте с иностранцами на Нарву, а там и на Воронеж. Ружей закупили?
— Закупили, Пётр Алексеевич, тыщи две.
— Маловато. Ну и их отправляйте на Нарву, а заодно мой подарок князю Ромодановскому. Вон в углу стоит.
— Топор?
— Угу. На страх врагам нашим. Вот худо, никак не могу из Витзена выбить горных специалистов, всё меня завтраками кормит, прямо по-московски. А Виниус в каждом письме долбит: давай горных дел мастеров. Коли б мог, сам бы родил ему их.
— Мы что пришли-то, Пётр Алексеевич, — приступил наконец к делу Головин. — Пора въезжать нам в Гаагу. Мы уж и ливреи новые пошили всем, экипажи добрые приготовили. Голландцы уж намекают, когда, мол, енеральным штатам представляться будете