— У меня есть. Я сейчас вам покажу, — профессор, оставив кишки, отправился к одной из полок, бормоча с гордостью: — Вот тут у меня есть прекрасный препарат.
Едва профессор удалился от секционного стола, как Пётр, метнув свирепый взгляд на своих спутников, прошипел грозно:
— А ну, скоты, грызите мертвяка.
— Ка-ак? — пролепетал бледный Гаврила Иванович.
— Зубами, зубами. — Пётр схватил обоих за шиворот, пригнул прямо к трупу. — Ну, хватайте за брюшину. Ну!
Меншиков с каким-то вздохом, похожим на скуление, цапнул ртом отвёрнутую брюшину трупа и не столько жевал, сколько рычал от отчаяния. Не удалось и Гавриле отвертеться, тоже пришлось вцепиться с брюшину с другой стороны, почти столкнувшись лбом с Меншиковым.
Профессор, доставший с полки свой «прекрасный препарат» — заспиртованную почку в разрезе, нёс её к столу и был немало удивлён, увидев, как два его слушателя терзают зубами брюшину несчастной жертвы.
— Что это? — воскликнул профессор в изумлении.
— Не волнуйтесь, господин Бургав, — сказал Пётр. — Всё не съедят. Это им в науку, чтоб впредь не брезговали.
И по-русски скомандовал:
— Хватит. Оставьте профессору, черти драные.
Профессор протянул стеклянную банку Петру:
— Видите, как всё прекрасно видно. Молодой человек, что с вами?
Это уже относилось к Головкину, который стоял бледный как полотно, с отсутствующим взглядом и с вполне понятным намерением.
— Вам плохо? Да?
Головкин что-то промычал и схватился за рот, зажимая его. Профессор догадался:
— Сюда, сюда, — и, ухватив Головкина за рукав, потащил в уголок, к смыву.
Профессор вернулся к столу, стал объяснять Петру устройство почки и её назначение в организме человека. И даже Меншиков, подражая бомбардиру, усиленно изображал внимание, но ухом слушал не профессора, а рыгающего Головкина и сочувствовал: «Бедняга выбросил и жаркое и пиво, наверное. Эвон как выворачивает».
После обстоятельной лекции о назначении и устройстве основных органов Пётр поблагодарил профессора и оставил на столе его три золотых.
Выходя, спросил спутников:
— Ну как? Понравилось? Верно же, интересно?
— Оч-чень, — ехидно сказал Меншиков.
На обратном пути заехали в ту же харчевню, но позеленевший Головкин категорически отказался даже входить туда. Пошли Пётр с Меншиковым, заказали два жарких, но когда их принесли, Алексашка не стал есть, отодвинул свою тарелку бомбардиру.
— Ты что?
— Не могу, мин херц.
— А что ж будешь?
— Разве молочного.
Принесли молоко, белый калач, и Меншиков стал есть, стараясь не смотреть в сторону бомбардира, уплетающего два жарких.
— Отнеси кружку Гавриле. Пусть выпьет, от молока полегчает.
Когда Меншиков вернулся с пустой кружкой, Пётр спросил:
— Выпил?
— Выпил.
— Ну и слава Богу, до Амстердама не помрёт.
Садясь в коляску, толкнул дружелюбно локтем в бок Головкина:
— Прости, брат. Я ж не думал, что ты такой брезга.
— Ладно. Чего уж, — вздохнул Гаврила примирительно.
21Матрос и король
Переговоры Великого посольства с Генеральными штатами закончились практически безрезультатно, голландцы отказали в помощи России, ссылаясь на убытки, понесённые в войне с Францией. Единственно, чего удалось добиться послам, это официального разрешения властей на закупку в неограниченном количестве военного и морского имущества и в найме специалистов, потребных России в различных отраслях хозяйства.
Прощальная аудиенция в Гааге была дана послам 14 ноября 1697 года, на ней, пожелав русским всяческих благ и успехов, депутаты преподнесли послам в подарок несколько золотых предметов. Как впоследствии оказалось, цена их точно соответствовала цене тех собольих «сорочек», что были вручены голландцам великими послами при первой аудиенции.
Этим как бы было сказано: мы с вами в расчёте. Ничего не скажешь, хорошие купцы в Голландии — честные и точные.
С 15 октября Великое посольство было официально снято со всех видов довольствия. Однако оно не бедствовало. Вернувшись в Амстердам, занялось закупкой оружия, да не сотнями или тысячами, а десятками тысяч ружей. Лефорт, как и прежде, задавал пышные балы и пиры (знай наших!), Пётр если и вылезал с верфи, то лишь для того, чтобы посетить госпиталь Рюйша и присутствовать, а порою и помогать при очередной операции профессора. Поскольку и здесь инкогнито царя было раскрыто, профессор Рюйш специально для него велел пробить дверь, через которую Пётр мог без помех, минуя зевак, проходить в госпиталь. И этой потайной двери предстояло в будущем стать главной достопримечательностью госпиталя: «Здесь проходил Пётр Великий».
Впоследствии Рюйш подарил своему самому добросовестному ученику Петру Михайлову набор зубоврачебных инструментов. И с этого дня бомбардир начинает зорко следить за здоровьем своих волонтёров и всего посольства, жаждая полечить любого занемогшего. Стоило кому-то лишь охнуть: «Болит зуб», как тут же перед ним возникал бомбардир со своими инструментами: «А ну-ка открой рот». И попробовал бы кто не открыть.
В конце октября король Вильгельм Оранский, собираясь отплыть в Англию к своему престолу, вновь пригласил к себе Петра Михайлова. Они встретились как старые знакомые и беседовали по-приятельски, словно и не существовало категоричного отказа Генеральных штатов хоть чем-то помочь России.
— Как ваши успехи, мой друг, с постройкой корабля? — спросил Вильгельм.
— Пока хорошо, ваше величество.
— Почему «пока»?
— Скоро спуск на воду. Спустим. И что?
— Как что? Своими руками построили корабль. Это, скажу я вам...
— Для меня этого мало, ваше величество.
— Как? А что ж вы ещё хотите?
— Мне бы хотелось не просто построить корабль, а научиться их конструировать. Чтоб, скажем, решив тридцатипушечный заложить, знал бы, как рассчитать его, начертить на бумаге.
— Но для этого, мой друг, есть конструкторы.
— Это, наверно, у вас в Англии есть, ваше величество. У меня, увы, нет. И я пока что просто плотник, не архитектор корабля.
— Приезжайте в Англию, мой друг, и я постараюсь помочь вам.
— Спасибо, ваше величество, но мне надо ещё здесь окончить дела. Тот же корабль, после спуска на нём ещё уйма работы. И потом меня ждёт Вена, Венеция.
— Венеция? А она-то к чему вам?
— Ну помимо того, что она наша союзница против врагов Христовых, там в совершенстве владеют постройкой галер. Я это должен обязательно увидеть, а если повезёт, то и самолично построить галеру. Построил же здесь фрегат.
— Неужто галера лучше парусного корабля?
— Она, может, и не лучше, но у неё есть достоинства, которых не имеет парусник.
— Какие?
— Она может двигаться и в штиль. Более того, как мне кажется, она более манёвренна в бою. Представьте себе, ваше величество, полный штиль, и тогда одна галера может справиться с десятком парусников. Она их перебьёт, как слепых котят.
— Но извините, мой друг, — улыбнулся король столь ярко нарисованной картине. — На парусниках ведь пушки, как они позволят приблизиться галере?
— А зачем ей подставляться под бортовой огонь? Она вполне может подойти с носа или кормы и, развернувшись, ударить со всех бортовых орудий.
— О-о, мой друг, вы рассуждаете как истый адмирал, — сказал Вильгельм вполне искренний комплимент.
Но бомбардир не принял его.
— Какой я адмирал, ваше величество. Я пока лишь палубный матрос, хотя капитан английского флота, некто Виллемсон, одно время готов был принять меня вахтенным офицером.
— И что ж вас удержало?
— Увы, престол. Как у нас говорится, не привязанный, а визжишь.
— Как? Как вы сказали? — засмеялся король.
— Не привязанный, а визжишь, — повторил Пётр. — А что?
— Это почти точно о наших должностях, мой друг.
— Я об этом и говорю. Иной раз жалею, что не родился в семье моряка. Честное слово. А вообще я завидую вашему величеству. Вокруг вашего королевства море. Это же счастье. А у меня? Белое море, так оно полгода непроходимо из-за льда. Кое-как пробился к Азовскому, так султан далее Керчи не пускает. У турок взять можно только силой, и силой морской. И я это сделаю обязательно и дослужусь до адмирала, ваше величество. Непременно дослужусь.
Столь страстные речи молодого бомбардира забавляли Вильгельма Оранского, человека, умудрённого опытом и долгой бурной жизнью, напоминали ему его молодость. И хотя он в своё время не так увлекался морем, но именно в сражениях на воде был более удачлив, чем на суше. И сейчас, глядя на Петра, на клокочущую в нём энергию, невольно начинал сочувствовать этим неуёмным мечтам. И даже задался мыслью сделать что-то приятное этому юноше.
— Вы когда собираетесь отъезжать, мой друг? — спросил он, выслушав из уст Петра хвалебную оду морю и морской службе.
— Надо сначала пустить в плавание наше детище, ваше величество, корабль «Святые апостолы Пётр и Павел».
— Значит, после спуска корабля?
И после спуска на нём дел достаточно, вряд ли сразу удастся. И я ещё мало нанял специалистов, особенно моряков. А уж за горным специалистом готов всю Европу опполкать. У нас на Урале железо найдено, а горных мастеров хоть шаром покати.
«Ну, значит, успею, — подумал Вильгельм. — Надо. Обязательно надо осчастливить этого чудака».
22Торжество с горчинкой
Уже после десятого ноября, когда ещё заканчивалось конопаченье судна и вовсю шло смоление, была начата подготовка к спуску корабля на воду.
В ряду клетей, обращённых к морю, меж ними вбивались под днище судна стойки приблизительно одинаковой толщины. После этого удалялись костры клетей, и судно как бы повисало на стойках. Затем меж стоек укладывались длинные струганые брёвна, одним концом уходившие под днище корабля, другим — в воду и имевшие наклон в сторону моря. Для лучшего скольжения судна по слипу бревна сверху были смазаны салом.