— А разве у самого Августа нет армии?
— Есть.
— Ну так в чём дело?
— Его армия из саксонцев, и если учинится драка, ещё неведомо, на чьей стороне окажутся поляки.
— Но я же говорил, чтоб нам вступить в Польшу, нужна письменная просьба сейма, — сердился Пётр.
— Но её невозможно сейчас получить, ваше величество.
— Почему?
— На сейме до сих пор много сторонников де Конти. И дело часто доходит до потасовок. Разве вы не знаете поляков? Кроме того, на стороне де Конти и литовский гетман Сапега.
— Август обращался к кому-нибудь ещё за поддержкой?
— Да. К Австрии.
— И что Вена?
— Австрия обещала помочь.
Пётр посмотрел на Лефорта, Головина.
— Ну что скажете, великие послы? Франц? Фёдор?
— У Австрии действительно сейчас собрана стотысячная армия, — сказал Головин. — Так, по крайней мере, сообщает наш агент, но она вроде назначена не для Польши. Но с другой стороны султан шлёт в Вену своих эмиссаров просить мира.
— Не завирается ваш агент?
— Не должен был.
— Я должен отъехать в Англию и быть спокойным за Польшу. А как быть спокойным, если даже на море от французов надо остерегаться. Сдаётся, и Вильгельм для этого прислал два военных корабля.
— Ну это не обязательно для охраны, герр Питер.
— А для чего же?
— Для чести. Он же знает, кто ты в действительности.
— Я думаю, надо написать князю Ромодановскому Михаилу Григорьевичу предписание: немедленно вступить в Польшу, как только этого потребует король Август, — решил Пётр. — Пишите официальное предписание, а я черкну ему несколько слов.
Предписание князю Ромодановскому было составлено и запечатано в пакет с двумя печатями — Великого посольства и царя. Записка Петра, вложенная туда вместе с предписанием, была короткой:
«Михаил Григорьевич, для Бога окажи королю Августу всяческую поддержку, как он лично укажет. Пётр».
Вручая пакет Бозе, Пётр сказал:
— Ты знаешь, что в нём. Пусть и король его не распечатывает. А когда явится вдруг нужда в незамедлительной помощи, пусть вручит этот пакет князю Ромодановскому лично. Он стоит с армией у границ Польши. Запомни, печати эти сорвать должен только князь Ромодановский, никто более.
Теперь, казалось, можно было отправляться в Англию, но Лефорт возразил:
— Уезжать насухую, Питер, великий грех. Ивашка Хмельницкий обидится.
— Ты окончательно обрусел, Франц, — засмеялся Пётр. — Приглашай и офицеров английских.
На «прощальный ужин» — так было названо это событие — были приглашены капитаны и офицеры всех кораблей во главе с вице-адмиралом Митчелом.
Ужин вылился в обычную попойку, где и хозяева и гости, изрядно опьянев, пели песни и русские, и английские. Один из первых тостов, пока ещё все были трезвые, Лефорт посвятил Петру:
— Друзья мои, господа, я вручаю вам моего лучшего друга герра Питера и надеюсь, вы доставите его в вашу чудесную страну в целости и сохранности. Пью за ваше счастливое плаванье.
Бомбардир хотя и был пьян, но время даром не терял. Залучив в уголок капитанов, он договорился, чтобы они зачислили в матросы на время перехода его волонтёров.
— И гоняйте их как Сидоровых коз.
Шафиров, переводивший разговор, сказал:
— Господин бомбардир, они интересуются, что это за козы Сидоровы?
— Объясни им, это те козы, которым не надо давать поблажки. Гонять вниз-вверх от палубы до клотика. Ну, а если серьёзно, чтоб они обязательно постояли на вахте. Обязательно.
Капитаны обещали, и обрадованный Пётр стал сам наливать им кубки с вином, не забывая и себя, более того, являя достойный пример в винопотреблении.
Тут же на ужине Пётр договорился с вице-адмиралом идти вместе на его фрегате.
— Я буду у вас матросом, — сказал он Митчелу.
— Почту за честь, сэр Питер, — отвечал адмирал.
Девятого января 1698 года состоялось отплытие Петра в Англию. Зима — не самое лучшее время для морских путешествий. Дули сильные холодные ветры, море бушевало. Вместе с Петром были на фрегате и саардамские спутники бомбардира — Ментиков, Головкин и Аргилович.
Пётр был одет в тёплую матросскую куртку и, несмотря на пронизывающий ветер, не хотел уходить с палубы. Приходилось и Митчелу торчать наверху.
Шли в полный бейдевинд[60], ветер дул в левую скулу судна, и его изящно качало и бросало, что веселило бомбардира, но не его спутников. Имеретинскому царевичу было плохо, его тошнило. Когда очень уж накатывало, он выскакивал на палубу, склонялся через поручни, блевал в зелёную кипящую воду. Пётр хватал его сзади за куртку, чтоб бедняга не свалился за борт, успокаивал как мог:
— Ничего, ничего, Аргил. Это пройдёт. Терпи.
Не намного лучше чувствовали себя и Головкин с Меншиковым, лежавшие пластом в каюте.
И поэтому, когда последовала команда капитана: «Взять рифы!», что означало уменьшить площадь парусов, то «брать» их вместе с матросами полез на мачту и сэр Питер и справился с этим вполне профессионально. Но, «взяв рифы», он отчего-то не захотел спускаться на палубу, а оставался на марсе, да ещё махал оттуда рукой вице-адмиралу, звал к себе.
Митчел, улыбаясь, показывал рукой свою комплекцию, не могу, мол, с таким весом лезть на мачту. Пётр хохотал и не спешил спускаться вниз.
Митчел, воспользовавшись тем, что дотошный матрос наверху, ушёл в капитанскую каюту покурить. Набил трубку, затянулся с блаженством. Но вскоре туда явился и матрос Питер и бесцеремонно протянул руку к вице-адмиралу:
— Дай-ка затянуться.
Митчел предложил свою табакерку, мол, набивай трубку, закуривай, но матрос всё же забрал адмиральскую, затянулся раза два и вернул. Лишь после этого достал из кармана свою.
— Видишь, мокрая.
Вытер трубку прямо о куртку, продул, выбил о стол из неё чёрную мокроту, достал из кармана обрывок пеньковой верёвки, насухо протёр и только после этого стал набивать табаком.
Закурив, деловито спросил:
— Сколько будем идти до Лондона?
— Дня два-три. Не меньше.
— Так долго?
— Ветер-то видишь какой, идём в бейдевинд, а в море как бы не пришлось идти в крутой бейдевинд.
— А если б шли в бакштаг[61]?
— Дошли б в два дня, а то и меньше.
Вице-адмирал оказался прав, когда вышли из залива в Северное море, то попали в самый настоящий шторм. Пришлось зарифить полностью все паруса, оставив лишь штормовые косые кливера на бушприте.
В Лондон приплыли лишь 11 января, вошли в Темзу, в которой кишмя кишели корабли самых различных стран. Устроив гостей в отведённой для них квартире на берегу Темзы, адмирал отправился в Кенсингтонский дворец на доклад к королю Вильгельму Оранскому.
— Ну как вам, Митчел, понравился наш друг? — спросил король, выслушав доклад.
— Неугомонный человек, ваше величество, он почти весь путь пробыл на палубе и с большим азартом выполнял все матросские обязанности.
— Чудак, — усмехнулся Вильгельм. — Но вы, надеюсь, исполняли все его просьбы?
— Да, ваше величество, я рассказывал ему обо всём, что его интересовало.
— Я догадываюсь, что его интересовало. Море? Верно?
— Верно. Он только о нём и расспрашивал.
— Ну что ж, мы должны полностью удовлетворить любознательность этого чудака. Пусть забавляется, коли ему это интересно. Удивляюсь, как он может править страной.
— Мы об этом не разговаривали, ваше величество.
— Ну, конечно. До того ль ему.
После ухода Митчела были вызваны к королю маркиз Кармартен и известный художник Кнеллер[62].
— Маркиз, — сказал король, — прибыл наш друг, которому была подарена ваша яхта.
— Царь Пётр?
— Да. Только, пожалуйста, не называйте его так, маркиз.
— А как?
— Ну, герр Питер, сэр, наконец. Молодой человек забавляется инкогнито, ну и пусть. Доставьте ему это удовольствие, чем бы дитя ни тешилось. Называйте сэром, но ни на миг не забывайте, кто он в действительности. Я поручаю его вашим заботам, передайте ему яхту, плавайте с ним, дружище. Показывайте всё, ничего не скрывайте. Ну и, пожалуйста, докладывайте мне обо всём, чем он ещё нас удивит.
— Слушаюсь, ваше величество. Благодарю вас за доверие.
После маркиза король принял художника Кнеллера.
— Дорогой Готфрид, я хочу заказать вам картину.
— С удовольствием выполню ваш заказ, ваше величество, — отвечал Кнеллер, понимая, что королевская плата будет самая щедрая.
— Вы должны написать портрет молодого человека в полный рост и в натуральную величину.
— Каков его рост?
— Где-то под семь футов.
— Ого-о! — воскликнул Кнеллер. — Кто ж этот великан, позвольте спросить?
— Это русский царь, Готфрид.
— Царь? — не скрыл удивления художник.
— Да, царь Пётр. Но поскольку он у нас инкогнито, то зовите его просто герр Питер. Так будет лучше.
— А когда я могу пригласить его в мастерскую?
— Боюсь, что никогда. Он столь дорожит временем, что позировать вряд ли согласится. Вам придётся приходить к нему и делать эскизы прямо у него.
— Но согласится ли он?
— Не волнуйтесь, я буду у него сегодня с визитом и договорюсь. Когда увидите его, не удивляйтесь, если он будет одет в матросскую одежду или даже в фартук мастерового. Как вы понимаете, мне нужен портрет не матроса или мастерового, а царя. Поэтому на портрете он должен быть в рыцарских доспехах и в королевской горностаевой мантии.
— Доспехи у меня в мастерской найдутся, но вот горностаевой мантии...
— Возьмите во дворце, я распоряжусь.
24«Яхотелбы...»
Король, как и обещал, нанёс первым визит Петру. Приветствуя его на английской земле, Вильгельм сказал: