Пётр вышел из избы, сказал десятнику:
— А теперь в поварню.
В поварне, занимавшей большую избу-пятистенок, в нескольких котлах бурлило варево, клубился пар. Повар, видимо предупреждённый о приходе царя, стоял у печи, держа по-солдатски, как ружьё, большой уполовник у ноги. Увидев вопросительный и грозный взгляд Петра, хотел что-то сказать:
— Так что, ваше государское величество, того... этого, — но, запутавшись окончательно, смолк.
— Что у тебя в этом котле? — спросил царь.
— Суп, ваше государ...
— Открой, — перебил Пётр.
Повар стянул тяжёлую половину крышки. В котле бурлило, парило, пованивало.
— Налей мне в чашку супу.
— Но, ваше государское величество, — сказал повар, однако же зачерпнул уполовником варево. — Оно, энто для работных, не для господ.
— Наливай, не скупись.
Повар налил чашку с верхом.
— Дай-ка ложку.
Царь зачерпнул деревянной ложкой, попробовал. Сплюнул.
— Затхлую крупу варишь, пёс!
— Ваше государ... — потерял от страха повар дар речи. — Что поставят... то и... Я ж рази...
— Кто поставляет?
— Прохоров, ваше государское... Прохоров.
— Ты, — ткнул царь десятника пальцем в грудь. — Отнеси в мою избу эту чашку с варевом и ложкой. И скачи в город, тащи мне Прохорова. А ты, — обернулся к повару, — веди в кладовую, кажи крупу, муку.
Царь сам быстро развязывал в кладовой мешки, брал в ладони крупу, нюхал, пробовал на вкус. Отплёвывался. Ругался.
Повар следовал за ним, никак не выпуская из рук уполовника, словно тот помогал ему страх пересилить, и лепетал косноязычно:
— Ваше государ... Ваше ведическое государство...
— Где мясо? Кажи мясо, — приказал Пётр.
В мясной половине он перевернул несколько ободранных туш.
— Это что? Всегда такую дохлятину ставит?
— Таку, таку, ваше государск...
Из поварни Пётр решительно пошёл к своей избе, сбивая палкой торчавшие из снега будылья репейника. Он был так расстроен увиденным, что, войдя в прихожую, приказал адъютанту:
— Ко мне никого... Только купца Прохорова.
В крохотной комнатке его стол занимал едва ли не половину всего пространства. На ближнем от двери краю стояла чашка с варевом, уже подёрнувшимся сизой плёнкой. На другом краю были навалены чертежи строящихся кораблей.
Пётр прошёл туда, сел, углубился в чертежи, что-то помечая карандашом, меряя линейкой, лежавшей тут же. Постепенно увлёкшись делом, он поостыл и, казалось даже, забыл обо всём.
Но вот скрипнула дверь, на пороге явился адъютант.
— Государь, прибыл купец Прохоров.
Царь поднял голову от чертежей, потёр переносицу, словно что-то вспоминая.
— A-а, Прохоров? Давай его сюда, голубчика.
Купец, крепко сбитый, с окладистой бородой мужчина, в дублёной шубе, встал у порога, держа бобровую шапку в руках.
— Желаю здравия, ваше величество.
— Раздевайся, Прохоров, — сказал царь почти дружелюбно. — Чай, в гости пришёл.
Прохоров не спеша снял шубу, не найдя свободного штыря на стене, аккуратно положил её на лавку в угол вместе с шапкой.
— Пошто с бородой? — поинтересовался Пётр.
— Я пошлину уплатил, государь.
— Сколько?
— Как и положено — сто рублёв.
— Сто рублёв? — переспросил с оттенком уважительного удивления царь. — Богато живёшь, купец.
— Не обижаемся, государь.
— Ну что ж, садись, Прохоров, к царскому столу, — кивнул царь на чашку. — Да отведай нашего варева.
Прохоров сел к чашке и, увидев варево, кажется, смекнул, зачем зван, но виду не подал.
— Я токмо из-за стола, государь. Сыт. Благодарствую.
— Посля станешь благодарить. То, что дома ел, — не в счёт. Здесь тебя царь угощает. Ешь. — В голосе Петра явилась некая жёсткость. — Ешь, Прохоров, не ломайся.
— Но, государь...
— Ешь! Велю, — стукнул ладонью Пётр по столу. Прохоров вздрогнул от этого, схватил ложку, зачерпнув первую, смотрел столь жалостливо на варево, словно свою плоть вкусить готовился.
— Ну-у! — прорычал Пётр.
Купец начал есть. С грехом пополам проглотил три ложки, поднял на царя глаза, полнящиеся слезами.
— Не могу, государь.
— Ах, не можешь! — рванулся к нему Пётр с палкой. Но первый удар не получился, палка зацепила низкий потолок, да и Прохоров утицей скользнул со стула на пол.
— Государь, за што?
— Ай не знаешь, за што, сукин сын! — Царь схватил купца за ворот, оторвал от пола, бросил в угол на его шубу. Начал бить по щекам ладонью, тяжёлой, как из железа, приговаривая: — Это тебе за крупу! Это за мясо! Это за крупу!
Потом отошёл к столу, тяжело дыша, не от битья, от гнева, дёргая щекой, приказал:
— Жри, скотина. Всё жри. Иначе повешу. Прохоров, трясясь и плача, сел к столу, опять взялся за ложку. Ел, постанывая, глотал, почти не жуя, в чашку капали слёзы, сопли.
Пётр прошёл на своё место, набил трубку. Закурил. Заслышав, как заскрёб купец ложкой дно чашки, сказал:
— Довольно. Ещё объешься.
Купец отложил ложку, подозрительно икнул, видимо, съеденное у него стояло колом в горле.
— Что ж молчишь, — усмехнулся Пётр. — Али с угощеньем язык проглотил?
— Спасибо, государь, — прошептал купец одними губами, боясь сильно рот открывать, дабы варево назад не пошло.
— Так вот, Прохоров, завтра же поставишь на верфь во все поварни добрую муку и крупу. Да и мяса дохлого чтоб я не видел здесь. Ежели впредь замечу хоть один мешок затхлой, гнилой муки ли, крупы ли, повешу, Прохоров. Ей Христос, повешу. Ступай.
Купец вскочил, быстро схватил шубу, шапку, кланяясь царю, открыл задом дверь, выбежал вон.
Вскоре вошёл денщик, принёс трёхсвечный шандал, поставил на стол.
— Чего скалишься, Павел? — спросил царь.
— Так купчишка давешний, Пётр Алексеевич, там под плетень блюет, остановиться не может. Кажись, уж всё с него вытянуло.
— Пускай очищается. В брюхе повычистит, в голове прибавит.
24В восьми милях от Азии
Король Карл непоколебимо верил в свою грядущую победу. Именно эта его уверенность успокаивающе действовала на большинство его окружения. Даже Мазепа стал верить, что шведы в конце концов победят.
На своё предложение Петру пленить короля, сделанное дважды (первый раз через Апостола, потом через Галагана), Мазепа не получил никакого ответа. И поначалу отчаивался, ведь Апостол и Галаган увели с собой почти всех казаков, а последний, кроме того, разбил полк шведов и захватил в плен всех его офицеров.
Но потом мало-помалу гетман успокоился. Разоблачения он не боялся: ведь не поддался же он на уговоры Головкина написать план похищения короля на бумаге. И если б даже русские попытались что-то довести до сведения короля, любые обвинения было легко опровергнуть: клевета, клевета с целью опорочить гетмана в глазах короля.
Уж что-что, а отводить подозрения от себя Мазепа умел в совершенстве, если даже прозорливому Петру он морочил голову более двадцати лет.
И теперь, находясь всё время рядом с королём и слыша ежедневно, ежели не ежечасно его хвастливые заявления о беспрерывных победах над врагами (около шестидесяти битв — и все победоносные), Мазепа невольно поддался обаянию этой самоуверенности.
— Вы обратили внимание, гетман, что русские всё время убегают от меня.
— Как же, как же, ваше величество, не слепой, вижу.
Карл сам старался не замечать, а вскоре приучил к этому и Мазепу, что же творится вокруг его армии. Что солдаты гибнут не только от морозов и голода, что их громят отряды местных партизан, не говоря уже о наскоках казаков и регулярной конницы.
Всё это король небрежно называл «комариными укусами», а в письме к сестре Ульрике — «весёлой зимой». Однако, несмотря на «комариные укусы», а точнее, благодаря им и «весёлой зиме», шведская армия катастрофически таяла.
Лучше и яснее всех конец этой экспедиции видел граф Пипер, беспрестанно уговаривавший короля:
— Ваше величество, надо уходить за Днепр, здесь мы погибнем.
— Не нойте, граф. Всё идёт великолепно. Русские всё время отступают.
— Они, отступая, обескровливают нас. А за Днепром мы бы спокойно могли дожидаться помощи от Лещинского и Крассау.
Но даже если бы Карл послушался своего первого министра, он вряд ли смог бы уйти теперь целым на правобережье. Ему бы пришлось пробиваться через дивизии гетмана Скоропадского, через военные отряды князя Дмитрия Голицына[109], полки генерала Гольца, и это при непрерывных арьергардных боях с Шереметевым и Меншиковым.
Нет, катастрофа и здесь была бы неминуема. Избежав Полтавы, Карл получил бы конфузию, скажем, при Белой Церкви. Конец был предрешён, за королём оставался лишь выбор места действия. Последнего действия затянувшейся трагедии.
— Нет, Пипер, мы здесь полные хозяева.
— Да, да, ваше величество, — льстиво поддакивал новый друг Мазепа, не желавший ухода короля с его гетманщины. — Разве для вашей армии и вашей славы не лестно будет дойти почти до границ Азии?
— Азии? — удивился король. — Вы считаете, что она уже близка?
— До неё всего восемь миль, ваше величество, — не сморгнув глазом соврал Мазепа.
Едва прибыли в Коломак, король вызвал генерал-квартирмейстера Гилленкрока и приказал:
— Немедленно разузнайте о дорогах, ведущих в Азию.
— Ваше величество, но до Азии очень далеко. Да и к чему это нам?
— Но Мазепа мне сказал, что граница Азии близко. Мы обязательно должны туда пройти, чтобы иметь возможность сказать, что мы были в Азии.
— Вы шутите, ваше величество.
— Я не шучу, — рассердился Карл. — Сейчас же отправляйтесь и разузнайте о путях в Азию.
Обескураженный генерал-квартирмейстер отправился к Мазепе.
— Ваше превосходительство, зачем вы сказали королю о близости Азии?