Явился полковник и вызвал Пипера к королю. Последовав за адъютантом, граф на пороге обернулся и сказал негромко, чтоб слышал только Гилленкрок:
— Уверяю вас, зовёт для разговора о Польше.
— Господи, чего он ждёт от этого ничтожества, — отвечал генерал-квартирмейстер.
Под «ничтожеством» оба понимали короля Станислава Лещинского, разумеется, именуя его так в разговорах лишь между собой.
Пипер не ошибся, король начал разговор о Лещинском:
— Вы не находите, граф, что приспела пора Лещинскому наконец привести свою армию?
— Но, ваше величество, откуда ей у него взяться. Половина страны его не признает, а другая не подчиняется.
— Но, но, но, граф, я вам не советую отзываться так о моём союзнике.
— Ваше величество, я бы с радостью славил нашего союзника, если б от него была какая-то польза. А то ведь ничего, кроме хлопот и лишних расходов. Вместо того чтоб получить что-то от него, мы оставили ему шесть прекрасных полков, которые бы очень и очень пригодились нам здесь. У нас сейчас всего тридцать два полка осталось, ваше величество, дай то неполного комплекта, очень много больных.
— У вас всегда всё в мрачном свете, Пипер.
— Что делать, ваше величество, я обязан предупреждать вас об истинном положении в армии и стране.
— Вы бы лучше не предупреждали, граф, а требовали с королевства новых рекрутов в мою армию, амуниции, продовольствия.
— Но страна и так помогает нам из последних сил, ваше величество.
— Скоро, скоро королевство получит всё обратно. Царь опять просит у меня мира. Как вы думаете отчего?
— На каких условиях, ваше величество? — заинтересовался Пипер.
— Он просит оставить за ним всю Неву с Петербургом и Нотебургом или, как он переименовал его, Шлиссельбургом.
— Но это же неплохие условия, ваше величество. Почему бы не принять их, это было бы спасением для нас.
— Нет, нет, граф, это явилось бы позором для нас. Заключить невыгодный мир с почти поверженным противником!
— Ваше величество, царь далеко не повержен. Напротив, он усиливается.
— Если б усиливался, мира б не просил. А я, разбив его армию, отберу не только всю Прибалтику, но заставлю оплатить мне все расходы по войне. Это не менее тридцати миллионов золотых ефимков, граф.
«Господи, — подумал в отчаянье Пипер. — Откуда в нём столько самоуверенности? Неужели он настолько ослеплён своей славой, что не видит надвигающейся катастрофы?»
— Ваше величество, я как первый министр обязан сказать вам, что условия, предлагаемые царём, очень выгодны для нас. Не надо отвергать его предложение...
— Нет, нет, Пипер, я уже всё обдумал. Только драка. А в ней мы покажем себя.
— Я очень сожалею, ваше величество, — поклонился Пипер. — Позвольте мне удалиться?
— Но вы же не ответили, Пипер, на мой вопрос, звать ли мне Лещинского?
— Зовите, — сухо ответил граф, подумав: «Дозовётся ли?»
— Вот и всё, Пипер. Ступайте. А письмо я напишу с Густавом.
Заслышав своё имя, камергер Адлерфельд оторвался от тетради, в которую аккуратно заносил деяния и разговоры своего непобедимого кумира.
— Я к вашим услугам, ваше величество.
И Карл не случайно для написания письма Лещинскому выбрал именно камергера, он знал, что текст письма уйдёт не только в Польшу Лещинскому, но и останется в записях летописца его деяний Адаерфельда как письменный памятник — грядущим поколениям в назидание и пример.
— Пиши, Густав, — кивнул король, когда увидел, что камергер обмакнул перо и замер над листом чистой бумаги. — «Дорогой друг, мы с нетерпением ждём вашего прихода, чтобы вместе разделить плоды победы. Я и вся моя армия — мы в очень хорошем состоянии. Враг был разбит, отброшен и обращён в бегство при всех столкновениях, которые у нас были с ним. Запорожская армия, следуя примеру генерала Мазепы, только что к нам присоединилась. Она подтвердила торжественной присягой, что не переменит своего решения, пока не спасёт свою страну от царя...»
Король помедлил, наблюдая за пером камергера, быстро скользившим по бумаге, подумал: «Позвать ещё раз? Но это может отпугнуть его. Достаточно, что я вначале позвал его делить «плоды победы». Надо написать, где я сейчас, и достаточно».
— Написал, Густав?
— Да, ваше величество, можете диктовать дальше.
— Пиши. «Положение дел привело к тому, что мы расположились на стоянке здесь, в окрестностях Полтавы, и я надеюсь, что последствия этого будут удачны». Всё. Дай подпишу.
Король подписал письмо, не читая. Адлерфельд с благоговением взял письмо и, приложив его к груди, сказал:
— Ваше величество, я написал в вашу честь оду. Может быть, её стоило приложить к этому письму, чтоб о вас могла узнать вся Европа?
— Оду? — удивился Карл. — Ну что ж, прочти её мне.
— Сейчас, — камергер бросился к своей тетради, развернул её на нужном месте, встал в торжественную позу, прокашлялся. — Эта ода, ваше величество, написана как бы от имени реки. Понимаете? Как бы украинская река Днепр славит вас и зовёт к победе.
— Ну что ж, давай, — согласился Карл. — Я слушаю.
Адлерфельд начал читать с некоторым подвывом:
Я теку по Украине с севера на юг,
Я — река, но королю я самый верный друг, —
Пусть король победоносный русских победит,
Пусть струя моя их кровью алою вскипит.
Ты прогонишь их до моря и утопишь в нём.
Твой штандарт победный взреет надо мной —
Днепром. Возликует Украина, возликую я
И прославлю во Вселенной имя короля...
Закончив чтение, побледневший от волнения камергер опустил смущённо очи долу.
— А ты знаешь, Густав, по-моему, очень хорошо, — сказал наконец Карл. — Пошли эту оду вместе с письмом и посоветуй нашему другу отпечатать и распространить её в Европе.
— Ваше величество, — молитвенно вздел руки камергер. — Вы не представляете, как я счастлив, что вам понравилось моё сочинение.
— Понравилось понравилось, Густав. Молодец.
От мысли, что его оду будет читать вся Европа, Адлерфельд действительно был счастлив без памяти. И вряд ли догадывался, что сам никогда не увидит её напечатанной и что здесь, под Полтавой, скоро будет убит и похоронен в общей яме.
Да и Карл не предполагал, что это письмо к Лещинскому было его последней весточкой к дорогому другу. И что Украина действительно скоро «возликует», но совсем по другому поводу.
29Полтава отбивается
Шведы почти не ошиблись, определив гарнизон Полтавы в четыре тысячи человек (всего было 4280 солдат), но они не учли, что в крепости есть ещё и жители, способные держать оружие и пользоваться им, — две тысячи шестьсот человек.
Комендант Келин выдал всем им оружие — ружья, порох и пули. Выступая перед этой разношёрстной командой, он сказал коротко и ясно:
— Пока все не положим животы свои, в крепость шведа не пустим, понеже швед, войдя в оную, уничтожит всех. И не токмо от него борониться станем, но и сами атаковать при всякой возможности.
Возможность эта представилась сразу же. Когда 1 апреля под стенами Полтавы появился небольшой отряд шведов, собиравшийся, видимо, атаковать, Келин опередил противника. Он выслал отряд мушкетёров, которые огнём и штыками уничтожили тридцать два шведа, потеряв шестерых человек убитыми и двух ранеными.
На следующий день шведы предприняли вторую атаку, по атакующим был дан залп из ружей, сваливший восемь человек. Шведы отошли.
Келин, наблюдавший со стены за полем, заметил, что какой-то швед подаёт признаки жизни, пытается ползти.
— Доставить его сюда, — приказал комендант.
Раненого притащили солдаты. Он был ранен в живот, и лекарь, увидев рану, сказал, что тот долго не протянет, рана смертельная.
Келин велел дать раненому водки, чтобы поддержать хоть этим его силы. Дали ему и хлеба, в который он с жадностью впился зубами.
— Почему атакуете малыми партиями? — спросил его Келин через переводчика.
— Нам сказали, что крепость без обороны, стены низкие и мы с ходу возьмём её.
— Король здесь?
— Нет. Но он скоро прибудет и сам поведёт в атаку. Против него вам не выстоять.
— Ну это мы ещё посмотрим, — сказал Келин.
Раненый не дотянул до вечера, скончался.
На следующий день, 3 апреля, едва начало светать, в атаку на крепость пошло более полутора тысяч человек. Их встретили пушечным огнём, картечью.
И не только отбили атаку, не потеряв ни одного человека, но и захватили пленных, которые в удивлении твердили одно: «Нам сказали, что крепость вовсе и не крепость, а одни земляные валы и частокол».
Шведов прибывало всё более и более под стены Полтавы. Четвёртого апреля они ещё не успели изготовиться к штурму, как были с двух сторон атакованы осаждёнными.
Узнав о том, что осаждённые сами атакуют, король разгневался и отдал приказ:
— Штурмовать ночью. Крепость взять. И чтоб из неё не ушёл ни один русский.
— Нужна артиллерия, ваше величество, — сказал Гилленкрок.
— Вы же знаете, Аксель, что у нас мало пороху, его надо беречь к генеральной баталии.
— Но у нас, ваше величество, становится всё меньше и меньше людей.
— Скоро прибудут Лещинский и генерал Крассау. И приведут с собой не менее десяти свежих полков. Так что на этот счёт будьте покойны.
Но генерал-квартирмейстер обратился к фельдмаршалу, надеясь, что тот своим авторитетом образумит короля.
— Господин фельдмаршал, разве вы не видите, что осада Полтавы не имеет смысла? Скажите же, зачем она нам?
— Король хочет иметь до прихода поляков какую-то забаву, — пожав плечами, отвечал Реншильд.
— Но согласитесь, это слишком дорогая забава. Каждый день мы теряем сотни людей.
— Но, генерал, что я могу поделать? Такова воля его величества, и мы должны быть ею довольны.