Но Гилленкрок не хотел быть довольным такой «забавой» короля, он отправился к Пиперу и уговорил его ещё раз пойти и убедить короля в бессмысленности осады Полтавы.
— Скажите же ему, что они никогда не сдадутся. Никогда. А мы положим у стен крепости всю армию.
Граф очень скоро вернулся от короля, и по его взволнованному лицу Гилленкрок понял, что ничего у первого министра не вышло.
— Вы знаете, что он мне ответил? — заговорил граф, несколько успокоившись. — Если бы даже Господь Бог, сказал он, послал с неба своего ангела с повелением отступить от Полтавы, то всё равно я останусь тут.
— Господи, — воскликнул Гилленкрок, — но он же здесь положит всю армию и станет одним из несчастнейших государей.
Пипер ничего не ответил на это, лишь пожал плечами, мол, я к этому не буду иметь никакого отношения.
Гилленкроку скрепя сердце пришлось отдать приказ на ночной штурм. Более того, передать и приказ короля: взять крепость и уничтожить там всех русских.
Полковник Келин словно предчувствовал эту ночную атаку. Поздно вечером он прошёл по западному фасу стены и отдал распоряжение артиллеристам зарядить пушки картечью.
— Фитили держать к бою, ребята.
— Неужто сунутся, Алексей Степанович? — спросил старый унтер-офицер.
— Всё может быть, Петрович. Так что спите по очереди.
Крепость имела всего двадцать восемь пушек и восемьдесят восемь артиллеристов, большая их часть была расположена по северному и западному фасу укреплений, меньшая — на восточной части стены, обращённой к реке, откуда атака была маловероятна.
И всё же Келин велел зарядить картечью все двадцать восемь. Между пушками на валу расположилась ночная смена солдат с мушкетами.
Ночью, когда запели уже первые петухи, забеспокоился пёс Картуз, дремавший на барбете[111] у пушки. Он вдруг поднял голову, повернул её в сторону поля и заворчал.
— А ну гляди шибчей, ребята. Картузик зря говорить не станет, — скомандовал унтер.
Тысячи глаз впились в темень весенней ночи, насторожились солдатские уши, ловя ночную тишину.
Пожалуй, при таком всеобщем бдении и одному человеку трудно бы было подойти к крепости незамеченным. А сейчас шло к ней около двух тысяч солдат, и шаг их был очень скоро услышан. И ещё не обозначились силуэты идущих, как ударили в темноту пушки. Завизжала картечь, закричали раненые.
И хотя именно этот залп картечью буквально прорубил коридоры в линии атакующих, шведы кинулись к крепости бегом, теперь уже надеясь не на внезапность, а на скорость.
Артиллеристы, как ни спешили, а зарядить снова пушки не успели. Шведы появились на стене. Началась рукопашная.
Если б ночной бой вели только те, кто стоял в ночную смену, шведы смяли бы их. Но едва прозвучал первый пушечный выстрел, как к месту штурма устремились все, имевшие в руках ружья и мушкеты, — солдаты и жители города.
Бой шёл всю ночь до рассвета. Шведам удалось даже прорваться к воротам, и они бы открыли их, если бы накануне комендант не отдал приказ завалить ворота баррикадой: «Дабы ни у кого не явилось искушение открыть их неприятелю».
Полковник Келин, сухой и поджарый, уже немолодой человек, выхватив шпагу, сам повёл мушкетёров отбивать ворота. Владел он личным оружием в совершенстве. И здесь у ворот заколол трёх шведских солдат.
Лишь когда занялась за Ворсклой утренняя заря, шведы были сброшены со стены, снова ударили пушки и мушкеты, поторапливая неприятеля к отступлению. Келин тут же приказал:
— Быстро собрать наших раненых, подсчитать потери.
Вскоре ему доложили:
— Раненых девяносто один человек, убитых шестьдесят два.
— А шведов?
— Шведов больше, господин полковник. Перед стеной пушкари наложили их порядком. Развиднеет, пересчитаем.
— Молодцы пушкари, — сказал Келин, снимая шляпу и вытирая со лба платком пот. — Знатно потрудились.
— Из всех молодец у нас Картузик, Алексей Степанович, — заметил старый унтер. — Он первый шведа учуял и команду дал.
— Ну что ж, — улыбнулся Келин. — За сие ему награда полагается. Скажи в поварне, Петрович, чтоб Картузику вашему лучшую кость выдали.
— Вот за это спасибо, господин полковник, — сказал вдруг серьёзно унтер. — А то пёс, считай, с рождения в пушкарях обретается, а на довольствие не берут.
— Такого надо взять. Стоит. — Келин надел шляпу и направился к канцелярии, придерживая левой рукой длинную шпагу.
А там ему вскоре доложили: неприятель в ночном бою потерял убитыми четыреста двадцать семь человек.
Полковник аккуратно вписал эту цифру в реестрик, который начал с первого боя. Вписал и вздохнул:
— Эх, пороху б ещё да свинца.
30Конец Запорожской Сечи
Полковник Яковлев, получив приказ светлейшего «поспешать в Сечь и искоренить злокозненное гнездо изменников», вышел в поход с полком из Киева в конце апреля. В поддержку ему были обещаны драгуны под командой Волконского.
Меншиков не случайно придавал Яковлеву драгун. Сечь уже успела разгромить один полк, посланный на её усмирение, подвергнув многих пленных пыткам, а часть из них отправив крымскому хану в рабство «ради вечной дружбы и союзу». Светлейший считал, что конфузия сия произошла из-за отсутствия кавалерии.
Яковлев счёл обязательным сообщить своим солдатам о страшной судьбе того полка, дабы настроить людей к битве не на жизнь, а на смерть. И солдаты поняли своего командира: пленных не брать.
Перед Переволочной разведка донесла Яковлеву, что там находится отряд запорожцев-мазепинцев. Переволочна была взята с ходу штурмом. Все не успевшие бежать запорожцы были убиты. Яковлев приказал уничтожить все лодки, баркасы и другие средства переправы, вряд ли догадываясь, перед какой катастрофой это поставит в будущем шведов.
По уходе к королю основного Запорожского войска под бунчуком Кости Гордиенко Сечь не опустела. В ней оставалось около двух тысяч казаков под командой наказного кошевого Кирика Коняловского. Они не только охраняли Сечь, но и ожидали подхода орды крымского хана, к которому возгорелись вдруг приязнью и с помощью которого надеялись прогнать москалей с Украины.
Рано утром 14 мая казак, дежуривший на сторожевой вышке, вскричал:
— Браты-ы! Опять москали идуть!
Кирик сам забрался на вышку, взглянул на пылившую вдали колонну солдат и, спустившись вниз, распорядился:
— Вершние за мной, мы ударим их с правой руки. Пешие идуть им встречь.
Яковлев догадывался, что запорожцы знают о его приближении, бежавшие из Переволочны наверняка сообщили им о идущих солдатах. И поэтому, завидев вышки и земляные валы Запорожской Сечи, изготовил полк к бою. Он обратил внимание на пыльный шлейф, потянувшийся в сторону от крепости, и догадался, что запорожцы собираются окружить его конницей.
Вызвав командира первого батальона, находившегося на левом фланге, Яковлев приказал:
— Опасайтесь слева удара кавалерии. В случае нападения стройтесь в каре.
— Господин полковник, а где же драгуны? Нам же без прикрытия не устоять.
— Драгуны будут позже. А нам надо продержаться до них любой ценой.
С визгом и свистом кинулись рассыпавшиеся по полю казаки на полк Яковлева. Первый ряд солдат, вскинув мушкеты, ударил по атакующим залпом с колена, второй ряд выстрелил из положения стоя. Казаки хотя и понесли потери, но знали, что третьего залпа не последует, поскольку солдаты не успеют зарядить мушкеты. И поэтому быстро бежали на сближение, чтобы начать рукопашную. Чем только не размахивали запорожцы — саблями, мечами, копьями, топорами и даже вилами и острогами.
Солдаты встретили их штыками, и в первые мгновения казалось, что повернут эту вольницу вспять. Но запорожцев прибывало всё более и более, а тут ещё на левый фланг навалилась со свистом и улюлюканьем их конница, ведомая самим кошевым.
Яковлев носился на взмыленном коне с одного фланга на другой и, пытаясь перекричать шум боя, командовал:
— В каре! Стройся в каре!
Однако построиться в каре в этой мешанине было невозможно. Эта свалка, когда солдаты смешались с казаками, была на руку запорожцам, привыкшим не ждать команд, а действовать самостоятельно и быстро.
Полк стал пятиться. Кошевой, заметив, что ему удалось отрезать от полка часть солдат, закричал что было духу:
— Держи полон, хлопцы-ы! Отходим!
Запорожцы стали отходить. Яковлев хотел проводить их залпом из мушкетов, но солдаты, разгорячённые и потрясённые рукопашной, долго не могли прийти в себя. Где уж тут засыпать в мушкет порох и загонять пулю.
К обеду Яковлеву доложили: потери триста человек, около двадцати солдат уведены в плен вместе с командиром первого батальона.
«Бог мой, — подумал Яковлев. — Ещё один такой бой, и пленят уже меня. Где же Волконский со своими драгунами?»
Ещё не успели казаки насладиться победой и выпить за неё по чарке горилки, как со сторожевой вышки раздалось радостное:
— Браты-ы! Орда к нам скачет!
И на этот раз кошевой не поленился, забрался на вышку и, приставив ладонь козырьком к глазам, посмотрел на пылившую вдали конницу. Сказал уверенно:
— Это хан.
Сойдя вниз, обратился к казакам:
— Ну вот, хлопцы, и этих москалей отправим на небо. За мной!
Первой из ворот, следуя за кошевым, вылетела конница, за ней, боясь опоздать к дележу добычи, рванулись пешие. Рванулись бегом, обгоняя друг друга. Бежали весело, шумно.
Яковлев, увидев мчавшуюся на полк запорожскую конницу, тут же построил каре, которое, словно ёж, ощетинилось штыками. Правильно выстроенное каре для конницы почти неуязвимо.
— Пли! — крикнул полковник, подпустив запорожцев поближе.
Ударил дружный залп, несколько передних коней упало, перевернулось.
И тут, случайно оглянувшись, Яковлев увидел, как левее его каре, рассыпаясь по полю, несутся драгуны, сверкая палашами.