Пётр».
Ядро с письмом царя, как и все прошлые, притащили Келину полтавские мальчишки.
— Алексей Степанович, вам опять эстафет.
Этот промысел — сбор прилетавших в крепость ядер — давно вели мальчишки и стаскивали их к пушкам, дабы стрелять ими по шведам. Полые с письмами они сразу доставляли коменданту: «Вам эстафет».
Письмо царя и обрадовало Келина и удивило. Обрадовало потому, что он уже знал, что за приездом царя воспоследует. Удивило неверие Петра в возможность удержать Полтаву. Но просьба держать письмо в секрете от гарнизона и жителей как бы давала право самому коменданту решать вопрос сдачи. Ведь ранее Пётр хотя и был вдали, но и слышать не хотел о сдаче, грозя за это отнятием живота и другими карами.
Впрочем, Пётр, с первого дня занявшийся лихорадочной подготовкой генеральной баталии, вскоре послал Келину другое письмо, в котором просил продержаться хотя бы ещё две недели.
Царь отправил приказ Скоропадскому и Гольцу идти с запада к Полтаве. С их приходом шведская армия была бы полностью окружена, сама бы оказалась в осаде.
Пётр назначил баталию на десятое число, но начавшиеся сильные дожди задержали передвижение войск. Из показаний пленных он уже знал, что шведы дошли до крайней нужды, хлеба почти не было совсем, мясо хотя и было, но из-за сильной летней жары быстро портилось. Солдаты роптали между собой: «Хлеба или смерти». Видимо, и король понимал, в каком отчаянном положении оказалась армия. И теперь с упрямством, столь ему свойственным, он слал и слал полки на штурм Полтавы. Ему нужна была эта крепость, теперь уже не только как база, но и как доказательство собственной силы. А сил становилось меньше и меньше.
Узнав о том, что к русской армии прибыл царь, а это означало одно — в любой момент может начаться баталия, Карл усилил нажим на Полтаву. Штурмы следовали один за другим, причём всякий раз на крепость шло не менее трёх тысяч человек. Раза два шведы уже овладевали валом, но после жестокой рукопашной, в которую бросалось всё население города с вилами, топорами, дубинами, штурмующие вынуждены были откатываться.
Несколько раз шведы закладывали под стены мины, чтобы после взрыва ворваться через пролом в город, но осаждённые всякий раз утаскивали заряд, пополняя этим свои небогатые запасы пороха.
Так за все три месяца осады шведам ни разу не удалось произвести взрыв стены. Зато, как правило, на следующий день Полтава отвечала ураганным огнём из пушек на очередную вылазку врага.
Однажды граф Пипер попросил Гилленкрока ознакомить его с укреплениями у стен Полтавы. В этот момент где-то началась частая пушечная пальба. Гилленкрок заметил:
— Можете быть покойны, граф, это не наши пушки, это русские пушки бьют нашим порохом.
— Боже мой, Боже мой, — сказал Пипер. — Ведь это уже скоро, Аксель.
— Со дня на день, граф, — ответил мрачно Гилленкрок.
Оба понимали под этим надвигающуюся катастрофу.
Но и осаждённые были не в лучшем состоянии, если не в худшем. И они уже голодали, и они несли большие потери, и они обессилели, выдохлись от беспрерывных боев. Уже не хватало ни сил, ни времени хоронить убитых, над городом стоял тяжёлый запах разлагающихся на жаре трупов.
Все похудели, осунулись, глаза у многих горели каким-то лихорадочным блеском.
Сам полковник Келин совсем почернел, мундир на нём висел как на гвозде, голос сел, но он продолжал командовать, более надеясь на знаки, подаваемые рукой, чем на голос.
В короткие передышки он присаживался где-нибудь в тенёчке и впадал в полузабытье, в полусон, из которого выходил мгновенно, если требовалось. Вот и сейчас:
— Алексей Степанович!
— Что? — открыл Келин глаза.
— От шведов барабанщик.
— Опять, — кряхтел Келин, подымаясь на выхудавшие ноги. — Може, что новое скажет.
Теперь приход барабанщика от шведского фельдмаршала в крепость — событие, даже в некотором роде представление, на которое сбегаются многие жители.
И хотя заранее знают, чем окончатся переговоры, все слушают со вниманием, что отвечает «наш полковник» злыдню фельдмаршалу, чтобы потом на десятки ладов пересказать всему городу, как Степаныч самого главного шведа переговорил.
Келин опять подошёл к пушечной бойнице, где, как обычно, изливался бранчливым лаем на шведа Картузик, кивнул унтеру: убери.
— Картузик, нишкни, — скомандовал унтер Петрович. Пёс отступил с видом исполненного долга.
Келин опять бросил два пальца к тулье пропотевшей шляпы, приветствуя барабанщика.
— Комендант крепости слушает вас.
— Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам в последний раз сдать город на самых выгодных для вас условиях.
— На каких именно?
— Фельдмаршал Реншильд на этот раз предлагает вам самим назвать их.
— О-о, за это спасибо, — приложил Келин руку к груди. — Наконец-то фельдмаршал подобрел к нам, самим предлагает избрать условия сдачи.
— Да, да, вы сами называете условия. И фельдмаршал принимает их.
— Но увы, братец, — развёл руки Келин. — Я обещал сдать Полтаву другому человеку — моему государю. Что ж Реншильд раньше-то не давал нам такой уступки? Мы б ещё и подумали.
— Господин комендант, но это последняя возможность спасти жизнь оставшимся людям. У вас погибла половина гарнизона.
— Но и вы ж недосчитываетесь более трёх тысяч солдат.
— У нас ещё достаточно сил, чтобы провести последний решающий штурм.
— Стыдись, братец, ты уж мне не менее шести раз грозился последним решающим. Не наскучило?
— Господин комендант, я говорю серьёзно. Называйте ваши условия.
— Наши условия? — переспросил Келин и оглянулся назад. Там, за его спиной, внизу, у стены, стояла притихшая толпа жителей, все смотрели только на него, своего коменданта.
«Господи, — подумал Келин, — почему же я никогда не спросил их? Почему я отвечаю фельдмаршалу за всех их? Может, у них у кого-то есть лучший ответ, чем даю я. Ведь их так много, ведь они же сражаются из последних сил».
— Ну что, полтавчане, — заговорил он с ними. — Может, у вас у кого есть условия?
— Степаныч, — вдруг закричала какая-то женщина, подняв костлявую обнажённую руку. — Ты ж знаешь наш ответ. Никакой сдачи. Никакой!
— Постойте, — раздался голос из другого конца толпы.
Келин взглянул туда и узнал Егора Голопупенко — бывшего запорожца-мазепинца, давно уже ставшего защитником крепости. На вылазки, правда, его не пускали, но в крепости он добросовестно делал всё, что ему поручалось, — долбил камень, рубил дрова, собирал ядра, заряжал ружья, точил холодное оружие.
— Постойте. — Голопупенко даже пытался влезть на какой-то камень, чтоб его услышали все. — Ведь мы ж сами можем назначить условия. Сами! Сколько же можно... Ведь сил же уже нет... Ведь это...
Ему не дали закончить, толпа вдруг взревела и, словно многорукий зверь, потянулась к нему.
— Иуда-а!
Его стащили с камня, и он исчез под ногами разъярённых людей. Суд и правёж был скорый и жестокий. Запорожца буквально растерзала толпа, впавшая почти в полусумасшедшее состояние.
— Степаныч! Гони барабанщика! Гони!
Келин повернулся к барабанщику, стоявшему вниз, и не догадывавшемуся, что творилось на другой стороне стены.
— Передай фельдмаршалу, что сдачи не будет ни на каких условиях.
— Господин комендант, учтите, что как только начнётся штурм, аккорда[114] от вас принимать не станем.
— Начинайте, у нас каждый может постоять за себя. А аккорда от нас не дождётесь.
Барабанщик повернулся кругом и пошёл опять от крепости, отстукивая палочками себе дробь.
— Петрович, — сказал Келин унтеру. — У тебя голос покрепче, скомандуй заряжать картечью. Надо встренуть.
— Есть, Алексей Степанович. — Унтер выпятил грудь и вскричал зычно: — С-слушай, антиллерия!.. 3-заряжай картечью!..
Полтава дышала. Полтава сражалась...
34Королевское легкомыслие
— Ваше величество, — сказал Пипер, выбрав, казалось, очень удобный момент, когда король задумался о чём-то. — Настало время решаться наконец.
— На что решаться, граф? — стряхивая задумчивость, спросил Карл.
— Решаться на немедленный уход за Днепр.
— Вы хотите, чтоб я отступил?
— Но это не будет отступление, ваше величество. Это будет самый разумный ход в этой кампании. Мы отойдём, чтобы дождаться там подкрепления. У Мазепы в Белой Церкви есть большие запасы провианта.
— Нам пора драться, граф, а не гоняться за мифическими запасами провианта. И потом, едва русские определят наше направление, так поступят с Белой Церковью, как с Батуриным.
— Но мы положили под Полтавой около трёх полков. Царь Пётр начинает стягивать вокруг нас все свои силы. Мы скоро окажемся в тугой петле.
— Ну и отлично. Чем туже затянется петля, тем сокрушительнее я разорву её, граф. Разве вы не видите, русские всё время уходят от моих ударов. А почему? Боятся. Знают, что не выдержат их.
Карлу надоела эта назойливость первого министра, и он уехал из штаба, решив заночевать в лагере среди солдат. Те не станут докучать глупыми вопросами, они слепо верят своему королю, а он — в себя, в свою непобедимость и счастье.
Там, среди солдатских костров и палаток, он чувствовал себя гораздо спокойнее, а главное, знал, что своим присутствием воодушевляет солдат: «Король с нами, значит, мы непобедимы».
Карл уже уснул было у костра, прикрывшись своей шинелью, когда рядом послышался встревоженный разговор:
— Это не наши костры. Днём на том месте никого не было.
— Днём не было, но сейчас ведь кто-то же есть.
— Это, наверное, казаки.
— Если это казаки, надо предупредить короля.
— Я всё слышал, — сказал Карл, откидывая шинель. — И сейчас сам проверю, кто там находится. Подайте моего коня.