— Да, домой. Вот. — Зеленович протянул свою визитку. — Например, завтра вечером я буду дома один. Буду ждать. Впрочем, если для вас это слишком дорого, цену в рублях вы знаете. И поспешите. Через неделю я уезжаю на конгресс в Тбилиси, а когда вернусь, операция может оказаться уже не нужной.
По материному требованию его вызвали в больницу ночью. Мать мучили страшные мысли о смерти.
— Сейчас я напишу тебе доверенность, отдай ему эти проклятые деньги, я согласна на операцию. Хочу жить.
— Выключите свет, дайте поспать, — сердились другие больные. Ему так и не удалось выхлопотать для мамы отдельную палату.
— Помолчите, вы еще не умираете, — затыкает мамаша своих соседок.
— Вот зараза, хуже карценомы…
Свет пришлось выключить. Они с матерью шепотом разговаривают в темноте.
— Мама, доверенность нужно заверять у нотариуса, ночью они не работают.
— Поедь, поищи, может с кем-то сумеешь договориться. И сразу снимай деньги с книжки, вези этому Зелендровичу домой. Или нет, пусть лучше твоя отвезет.
Тогда он рассказал маме о предложении Зеленовича. Мама радуется впервые с тех пор, как попала в больницу.
— Ну конечно, какие тут могут быть сомнения, почему ты не сказал мне об этом вчера, зачем заставил вызывать себя ночью? А деньги — их только начни снимать!.. Скоро останемся голые и босые, не на что будет и похоронить.
— Тише вы! — Это снова с соседней койки.
— Но ведь ты понимаешь, чего он от нее хочет?
Мать понимает.
— Ничего ей не сделается… Сумела вон окрутить тебя…
— Она была девушкой, когда мы встретились. Я тебе уже сотню раз об этом говорил.
— Притворилась. Я тебе об этом тоже уже сто раз говорила.
— Мама, сейчас это не имеет абсолютно никакого значения. Завтра, нет, уже сегодня вечером она пойдет к нему. Только бы согласилась.
— Еще бы ей не согласиться! Ради матери, которая столько для нее сделала!..
— Мама согласилась на операцию.
— А деньги?
— Понимаешь, тут такое дело… — Он не знает, как начать, хоть обычно их семейные дела решались просто: он сказал, она сделала. Но тут такое… В конце концов он все же объясняет жене, что от нее требовалось.
— Это тот, с бородой, что подходил к нам в вестибюле?
— Да, еще высокий такой, н-негодяй.
— Идти сегодня?
— Да, вот адрес, это недалеко от Львовской площади…
Жена спокойно идет в ванную. Выходит оттуда в черной, полупрозрачной комбинации. Садится перед трюмо. Стаскивает с волос черную аптечную резинку, стягивавшую «хвостик», делает прическу «ракушка». Подкручивает горячим феном челку. Надевает симпатичный костюмчик, который обычно доставался из шкафа только в материн день рождения. По комнате распространяется запах умопомрачительных духов. Откуда у нее такие? Обращается к мужу:
— У меня нет новых колгот.
Муж злой как собака.
— Может, тебе еще черные чулки на резинках?
— Мне?!
— Сойдут для него и штопаные, пес п-породистый.
Жена надевает колготки с зашитыми дырочками, сапожки, синий плащ, берет маленькую кокетливую сумочку и говорит, прежде чем уйти:
— Встретишь дочку из музыкальной школы.
Он готов разорвать в этом доме все на мелкие кусочки. Все-все. Боже, как он влюбился в эту женщину 10 лет назад! Мать как раз уехала в Трускавец на 45 дней. И тут такая встреча, такое юное дитя! До нее он встречался только с бабами, как говорится, двадцати пяти тире пятидесяти лет, и когда рассказывал о них, то и секунды не думал о женитьбе, чем очень радовал мамашу. А тут эта юная девушка — красивая, бездомная, влюбленная в него до безумия. Так легко было стать для нее Господом Богом. Теперь же она идет к этому зеленоглазому коту, сделав соблазнительную прическу, надев откровенное белье, а он даже лишен права считаться оскорбленным.
Он ждал, что жена вернется домой, глотая слезы, как возвращалась из больниц от матери, если ходила туда без него. Мамаша несколько раз в год ложилась в больницу. Очень любила, чтоб носили передачи и подносили судно. Поэтому сначала мало кто и поверил, что теперь заболела по-настоящему. Он пошел встретить дочку и разминулся с ней. Дочь была уже дома. Села за пианино играть очередные упражнения.
— Да прекрати ты тарабанить! Уши вянут! Бабушка давно говорит, что тебе нужно заниматься рисованием.
— А где мама?
— Пошла к бабушке.
Тут как раз бабушка звонит из больницы. Звонит сама, не посылает злых на нее нянек.
— Еще не вернулась.
— Господи, когда же она придет? Скажи, она хотя бы новые колготы надела? А то ведь село было, село и осталось…
Мать звонила еще дважды.
— Боже мой, Боже мой, мне мука, а ей удовольствие. Я же тебе говорила, кто она такая.
Велела перезвонить в ординаторскую, когда она вернется.
Слышно, как под окнами останавливается машина. Через две минуты жена входит в дом. В глазах не слезы, а радостные огоньки.
— Мама, где ты была? Бабушка звонила…
— Была в гостях, на дне рождения. Я же тебе говорила, ты что, забыл?
— Да, но тебе пришлось поздно возвращаться, почему ты не позвонила, чтобы я встретил? — инсценирует он недовольство.
— Я знала, что меня подвезут. Вот, доченька, тебе передали «Птичье молоко». — Она вынимает из маленькой сумочки пакетик со сладостями, а также картонную коробку, в которую запихнуты штопаные колготы, бросает ее на пол в ванной и говорит мужу: — А ты, что ж ты забыл дать мне бутылку коньяка? Но все обошлось. И все будет хорошо. Другого такого врача больше нет на свете.
Операция прошла успешно. Мать быстро встала на ноги и забыла про страшный диагноз. А главное, Зеленович «ампутировал» определенную часть ее вредности. Она по-прежнему требовала к себе повышенного внимания, но уже не посылала своих домашних разбираться в магазин, если, по ее мнению, ей недовесили 50 грамм масла или сыра, не требовала судно при первом же недомогании и, хоть и оставалась недовольной невесткой как матерью и хозяйкой, но больше не рассказывала всем, что она, мол, «такая». А через два года мать умерла, совсем от другого. Сын настоял на вскрытии, потому что говорили, что Зеленович возвращает часть денег, если пациент уходит в мир иной раньше чем через три года. Но вскрытие показало, что прооперированный Зеленовичем орган был в порядке.
Они продолжали жить вместе, но уже без матери. И каждый раз, когда он, в соответствии с программой, вложенной в него покойной, выражал свое недовольство женой, она, непонятно почему, начинала вспоминать, какая была квартира у доктора Зеленовича, какая гостиная, какие книжки в кабинете, какие розы в вазе, какие коньяки в баре… и он замолкал, и она замолкала и не рассказывала, что было дальше.
Но сама она чаще, чем первый счастливый месяц их знакомства, вспоминала тот осенний холодный день, когда шла темными мокрыми улицами, заляпывая свои красивые ножки в штопаных колготках. Как собрала все деньги, что были в карманах синего плаща и маленькой сумочки, и купила в галантерее импортную коробочку с новыми колготками. Как переодевалась в темном подъезде, замирая от холода и страха. Как вошла в троллейбус и кто-то уступил место красивой женщине, и она ехала и думала: «Боже мой, куда я еду». И когда шла по переулку от Львовской площади, отыскивая высокий дом на углу, почему-то думала, что этот вечер необыкновенным образом изменит ее жизнь. Зеленович открыл ей со словами:
— А, это прекрасная невестка ведьмы Клименчихи? Проходите, прошу.
В квартире был кто-то еще. Она не видела, кто это, но где-то в кухне или в дальней комнате горел свет, слышались тихие голоса. Зеленович пригласил ее в кабинет, смежный с гостиной. Прикрыл дверь, предложил сесть. С его лица не сходила приятная, но нагловатая улыбка.
— Боже мой, — вдруг вскрикнула она. — Он же забыл дать мне коньяк!
— Не нужно коньяка. У меня есть — видите сколько. — Он поставил на маленький столик две рюмочки, початую бутылку и коробку дефицитного в те времена «Птичьего молока». — Главное, что вы пришли. Давно у меня не было такой прекрасной женщины.
— А меня так давно не называли прекрасной, — она вздохнула, — разве что в предыдущей жизни.
— Вы верите в переселение душ?
— Нет. Но хотелось бы.
— И мне тоже. Вы и в предыдущей жизни были такой же милой. А я и там был каким-то эскулапом… А здесь и в этой стране моя операция стоит вы знаете сколько. Не будем касаться морально-этического аспекта проблемы. Будьте уверены, я помогаю бесплатно, если это необходимо порядочному человеку, у которого нет денег. Ваша свекровь не из таких. Но я чувствую, что косвенным образом могу помочь вам. И сделаю это. Давайте за вас выпьем.
Они выпили. Потом еще. Он разглядывал ее уверенно и нежно, и ее неловкость постепенно пропадала.
— Уверяю вас, все будет хорошо. Вы заслужили хорошее отношение в вашей семье. У вас кто — сын, дочка?
— Дочка.
— У меня тоже. Вот, возьмите для девочки. — Он собрал пакетик «Птичьего молока», протянул ей. Она раскрыла свою маленькую сумочку, и оттуда выпала новая коробочка со старыми колготками. Он наклонился и подал ей эту коробочку.
Доктор Зеленович хорошо разбирался не только в хирургии. Он понял, насколько серьезно молодая женщина отнеслась к тому, что от нее требовалось.
— Давайте я отвезу вас. — Он подал ей синий плащ, они спустились вниз и сели в его авто. В блестящей черноте поплыли окна и фонари.
— Когда очень устаю после работы, люблю ездить по городу без определенной цели.
Они поехали по Артема, потом по Соляной, потом по Глубочицкой. Направо темнела гора Хорив, слева мерцали огни Щекавицы. Она смотрела, широко раскрыв глаза, на знакомые места, которые из окна машины выглядели совсем иначе, и думала, что впервые за много лет может не переживать о том, что ей надо быстрее домой. На Подоле въехали в узенькую улочку и остановились возле окошек с решеточками.
— Тут неплохо варят кофе, интересно, еще открыто?
В кофейной громко смеялись молодые парни и девушки. Это была чужая, незнакомая жизнь, ее сумасшедшее кружение.