Когда Вера получила письмо и когда прочла его, она вдруг поняла, что ей приятно читать это письмо. Все-таки объяснение в любви, и, судя по исписанным страницам, объяснение выстраданное. Алеша в нее влюблен — это ни для кого не секрет, как не секрет, что Алеша лишь один из многих. Она стала перечитывать письмо еще и еще раз, посчитав, что волнение, возникшее внезапно, было случайным и после второго или третьего прочтения к ней вернется та размеренная покойность, которая всегда отличала их отношения с Алешей. И хотя письмо было лишь объяснением в любви, что-то взволнованное, предупреждающее проскальзывало в словах письма. Ей отчего-то казалось, что в ее руки попал очень важный документ и она испытывает чувство растерянности, потому что не знает, как этим документом распорядиться.
Потом она долго смотрела в окно, выискивая в природе приметы, созвучные ее настроению.
Был вечер, и огненный закат и малиновая в отсветах этого заката чешуя высоких облаков предвещали на завтра холодное солнце и ветер.
Как следует поступить: ответить таким же письмом или остаться верной себе — сделать вид, что не расслышала, и ждать повторения тех же самых слов, но уже устно. Или… Она готова все обратить в шутку, и это письмо, и свой ответ. Почему обязательно две крайности — да или нет? Кто ей мешает сказать: «Не знаю, не уверена. Мое отношение к вам — загадка для меня самой. Я долго думала, и мне кажется, я должна сказать — нет». Пока Вера запутывала тебя всевозможными ответами, явился отец и без всяких к тому причин стал допытываться, что случилось. Она пыталась отделаться ничего не значащими репликами. Это еще больше насторожило отца. Кончилось тем, что она показала письмо.
— Ну вот видишь, — сказал отец, — он благородный мальчик. Скажу тебе честно, я это очень чувствую. Нам так не хватает благородства.
В тот же вечер дом Шапиловых был растревожен радостной вестью — согласна!!!
Союз, выстраданный и благословленный семейными интересами, просуществовал недолго — год и семь месяцев. Этого времени оказалось достаточно для свершения, по крайней мере, семи значительных событий.
Вера успешно защитилась, ее дипломная работа была признана оригинальной. В отзыве отмечалась настойчивость художника и тяготение к нестандартным цветовым решениям. Успех сопутствовал теперь уже Вере Шапиловой (Федору Евгеньевичу пришлось употребить отцовскую власть — дочь никак не хотела брать фамилию мужа) и в другом семейном замысле: Вера была зачислена художником по костюмам в один из вновь организованных театров столицы.
Еще было свадебное путешествие; утверждение ВАКом кандидатской диссертации Шапилова-младшего; вступление в жилищный кооператив и скорое вселение молодых в новую двухкомнатную квартиру; подозрение на внематочную беременность, а значит, и переполох, объединивший страхи и ужасы обеих семей. Что же еще? Ах да, развод. Седьмым событием был развод.
К разводу семьи отнеслись по-разному. Шапилов-старший — ему о разладе в семье сына сообщила жена — не выразил особого удивления, сказал, что молодая сноха слишком заметна и хороша собой. На ее фоне Шапилов-младший с его недоразвитой грудной клеткой, толстенными линзами очков, делающими его голову похожей на голову филина, выглядит как сказочный карлик-миллионер, купивший себе любовь молодой красавицы.
— Не смей так говорить о моем сыне! — вспылила жена.
— Он и мой сын, — ответил устало Шапилов-старший. — Это все твои штучки. В ее ответном чувстве к нашему сыну было слишком много неправдоподобного. Надеюсь, ты не забыла свадьбу? Все молодые бычки, а их набилось за столом целое стадо, разъяренно пялили на нашу сноху глаза. Я был уверен, что каждому второму она виделась в его постели. И вдруг тщедушный очкарик, которого не принимали всерьез, срывает банк.
— Да прекрати же наконец! Кому ты поддакиваешь, кому? Это Лешка сходил с ума, превозносил до небес ее красоту. Ему простительно, он помешался на этой любви. Подумаешь, достоинство — ноги растут от подбородка. Ты хоть заметил, что у нее разные глаза? Не заметил. Все мужики, как слепые козлы. Им лишь бы рогами тело потрогать — уже хорошо. Надменная, склонная к истерике, деспотичная девчонка — вот кто она. Алеша напрасно убивается. А нос у нее, и эта родинка на шее. Ты меня, конечно, извини… Ну о чем здесь жалеть?
— Я тебя извиняю, — сказал муж. — Действительно, столько пороков, здесь не о чем жалеть. Однако одно не исключает другого.
Шапилов-старший чувствовал потребность выговориться, он даже встал, чтобы еще больше подчеркнуть значимость своих слов.
— Лучше знать правду, нежели предполагать, что ты все знаешь. Маленький штрих к портрету нашего сына. Завистливые сверстники за глаза зовут его знаешь как?
— Господи, как?
— Онассисом.
— Это возмутительно. И ты, зная об этом, похохатываешь?!
— Ну зачем такая крайность — похохатываешь. Я взывал к твоему разуму, но не был услышан. Должно же быть женское чутье. Мужчина может опростоволоситься, ослепленный страстью, уступить физическому началу, но женщина лучше понимает женщину. Ты высмеяла меня: «Ты — консерватор, ты устарел». Их отношения, говорила ты, единство противоположностей. Интересно, в какую философскую формулу ты уложишь их развод?
Жена устало выбросила руки на стол. В словах мужа было много правоты, и она страдала от признания этой правоты.
— Мужская прозорливость, женское чутье. Я — мать. Понимаешь, мать! И мои поступки — поступки матери. Я, например, удивляюсь, с каким сладострастием ты подмечаешь некрасивость своего сына. Очкарик, карлик.
Шапилов-старший закрылся газетой, на глаза у него навернулись слезы. Жена не знала, с каким трудом дается ему сегодняшний разговор. Его незачем было стыдить, обвинять в безразличии к судьбе сына. И вялые возражения жены, они были нестерпимы уже потому, что заставляли верить в правоту его слов. Он произносил их специально, ему необходим был ответный протест, чтобы кто-то опровергал его слова, высмеивал их. Шанс, капля надежды, капля веры в свою неправоту. Иначе все рушилось. Вторая, третья семья развалится так же, как развалилась первая. Детей не выбирают. Они созревают в твоем чреве, они твоя плоть. Вчера сын рыдал в его кабинете, и он не нашел слов, способных успокоить его. Он прижал сына к груди и чувствовал его вздрагивающее тело так, словно это его собственное сердце толкалось в груди с такой силой.
И слова сына вперемежку с рыданиями: «Она ответила, она ответила… Как она могла… Она ответила…» Он был напуган, он ничего не понял, и только спустя час, уже успокоившись, сын комканно пересказал то, что так потрясло его.
Один из тех, кто надеялся, кто рассчитывал и кто имел повод надеяться и рассчитывать, не пожалел времени, чтобы разыскать Шапилова-младшего и в точности, сохраняя интонацию, передать слова Веры. «Что ты хорошего нашла в Шапилове-младшем?» — спросил тот несбывшийся жених, напрашиваясь на скандал.
«Она, — этот наглец задыхался от смеха, он давился им, у него началась икота, отчего он смеялся еще громче, — она мне сказала, что в Шапилове-младшем она нашла Шапилова-старшего. Ха-ха! Ты слышал? Ха-ха!» Эти «ха-ха» сын повторил хрипло, как если бы его мучало удушье.
Шапилов-старший слушал сына, машинально поглаживал его вздрагивающие плечи и чувствовал внутри себя абсолютную пустоту. Он понимал сына, понимал его отчаяние. Сын ждет от него и слов утешения, и действий. Вечная вера во всесильность отца, так старательно насаждавшаяся матерью, сейчас говорит устами сына: «Сделай что-нибудь. Пусть она вернется».
«И не объяснишь, — думал невесело Шапилов-старший, — что сделать-то ничего нельзя. И встречаться с Федором Евгеньевичем он тоже не намерен». И отзвук усталого утешения шевельнулся в мозгу: хорошо хоть обошлось без детей.
Жалость к сыну и злость на него — все это смешалось в душе Шапилова-старшего и не давало ему сказать каких-то полновесных необходимых слов. Жалость должна бы оскорбить сына, но сын, наоборот, ждет этой жалости, считает ее в порядке вещей. Факт подобного состояния непостижим для мужской логики Шапилова-старшего, он бесит его, рождает ту самую злость, излиться которой непозволительно. Сын и без того смят и подавлен, а тут еще отцовская злость. Непосильный груз для такого слабого характера. Ей-богу, нестерпимо видеть плачущих мужчин.
«Надо бы собраться, взять себя в руки, а он хнычет, любой сплетне готов верить. Дурак!!! Редкий дурак».
Федора Евгеньевича Бельчевского развод дочери застиг врасплох.
После замужества дочь уже не чувствовала прежней зависимости от родителей, приезжала домой редко, чаще в середине дня. Сначала на это не обратили внимания, сочли случайностью, затем мать поняла: дочь избегает отца, дневные часы — всегдашняя гарантия не застать отца дома. Разговоры дочери с матерью были по большей части необязательными и такими, что в вечерние часы, когда Федор Евгеньевич возвращался с работы и настырно выспрашивал, кто звонил и что произошло за день, матери было нечего рассказать, кроме мало что значащих слов — была Вера, разыскивала свои старые платья.
Надо заметить, что интерес Федора Евгеньевича к жизни молодых был достаточно конкретным, если не сказать больше — рациональным. Это был интерес не к жизни молодой семьи, а интерес к семье Шапиловых в целом. Предсвадебное знакомство родителей получилось коротким. На самой свадьбе Шапиловы держались сдержанно. За весь вечер Федору Евгеньевичу удалось лишь раз столкнуться с Шапиловым-старшим в курительной комнате шумного ресторана, раскурить по сигарете, по-доброму сказать о молодых, позавидовать им, посетовать на свои годы — иначе говоря, иметь разговор, который положено называть необязательным и с которого в лучшем случае возможно начало знакомства.
Еще однажды Бельчевские пригласили Шапиловых к себе домой. Федор Евгеньевич не умел, да и не очень старался скрыть истинной причины приглашения. Формальным поводом для всеобщего сбора был его собственный день рождения. Разговор за столом имел сугубо практический характер. Заодно пили и за диссертацию Алеши. Федора Евгеньевича интересовали перспективы: что дает кандидатская степень? Велика ли прибавка к окладу и как теперь будет называться должность зятя. Федор Евгеньевич не без удовольствия говорил о зажиме молодых, говорил страстно, словно это ему, Федору Евгеньевичу, не давали дороги, сдерживали его движение. При этом Федор Евгеньевич по-свойски похлопывал зятя по спине, обнимал дочь и зятя разом, полагая, что тем самым он указывает Шапилову-старшему, каких именно молодых пора двигать, чей час пробил, и он, Федор Евгеньевич Бельчевский, извещает об этом часе. «О чем они там думают, взгромоздившись на свои административные высоты? — вопрошал Федор Евгеньевич. При этом он еле заметно кивал в сторону Шапилова-старшего и как бы одновременно подмигивал молодым, объединяя себя с ними и разъясняя как бы, для кого сказаны эти слова и чьи административные высоты он имеет в виду.