Старик Кедрин, человек наблюдательный, сочувствовал мне.
— Напрасно ваши коллеги завидуют вам. Напрасно. Вас надо жалеть. Ваше положение драматично, мой друг. Мужчины полны желания вас побить. Ваше присутствие, ваша готовность принимать и отвечать на знаки внимания со стороны милых созданий лишает мужчин права почувствовать себя властелинами их душ. Эти юные сумасшедшие женщины каждого из них сравнивают с вами. О чем, кстати, говорят вслух. У вас есть единственный выход — жениться!
Любое знакомство мужчины с женщиной банально. После каждого из них можно сказать: уже было тысячу раз. Это случилось осенью. Мы встретились с ней на овощной базе. У каждой эпохи свои атрибуты. В осенние дождливые дни на овощных базах встречается достаточно интеллигентных людей. Ее звали Таней. У нее была хорошая профессия — шеф-повар. Мне везет на хозяйственных женщин. Белокурая, смешливая, с ямочками на щеках. Вся ладненькая, упругая. Она работала на сортировке лука, мы — на его разгрузке. Каждая кафедра должна была выделить двух человек. Выделили Лямина и меня. Это была маленькая месть за мою популярность.
«Он такой молодой, такой сильный», — сказал доцент Ковальчук. Ему никто не возразил. И даже Кедрин развел руками: «А что поделаешь. Вы действительно молодой и действительно сильный».
Она высмотрела меня сама. Нас предупредили, что нашими соседями будут управленцы из какого-то транспортного главка.
Я знакомился с ней, полагая, что имею дело с диспетчером. У нее был бойкий голос, и я сказал ей, что она похожа на диспетчера. Она ничего не ответила, она засмеялась, смешно закатывая глаза.
Мы сели в один автобус, говорили о пустяках. Объявили мою остановку, но я сделал вид, что это не моя остановка, и поехал дальше. Время от времени она посматривала на меня. Видимо, ей хотелось знать точно, куда я еду. А еще ей хотелось, чтобы я ехал туда же, куда едет она. Я угадал ее мысли и сказал вслух, что я еду туда же. Она заулыбалась, ее губы задвигались. В автобусе было много народу, и она старалась удержаться от громкого смеха. Мы проехали ВДНХ, свернули на какую-то безлюдную, слабоосвещенную улицу. Мысленно я уже прикидывал, во сколько мне обойдется обратная дорога. С деньгами было, как всегда, не ахти. Моя затея показалась мне авантюрой. Она и была авантюрой двух незнакомых взрослых людей. Запомнилось еще одно обстоятельство. Когда я предложил ее проводить, она сказала, что я слишком тороплюсь. Провожать ее не надо, потому что ее дом как раз напротив. Теперь нам никто не мешал, и она смеялась громко и восторженно. Мне было жаль потерянного времени. Она почувствовала себя виноватой, взяла меня под руку.
— Не обижайтесь, — сказала она. — Сегодня я очень устала, а завтра мы можем встретиться часов в семь у станции метро «Октябрьская».
— Хорошо, — сказал я. — Встретиться с девушкой у станции метро — голубая мечта моей жизни.
У каждой эпохи свои атрибуты.
— В тебе сразу угадывается спортсмен, — сказала она при нашей второй встрече. Я не стал ее разуверять. На мне действительно была спортивная куртка и модная, по нынешним временам, вязаная шляпа, которую в темноте можно было принять за спортивную принадлежность. Я угадал в ней диспетчера, она во мне спортсмена. Каждый человек тянется к своему идеалу. У нее была хорошо обставленная однокомнатная квартира. В квартире нас встретила старенькая женщина, которая, увидев меня, всплеснула руками:
— Как он похож на Гошу!
Таня ласково взяла старушку под руку и увела ее на кухню. Возглас старушки меня озадачил. Я стоял в просторной передней и думал: кто такой Гоша? И так ли уж хорошо оказаться на него похожим? Потом мы пили чай, и Таня мне все объяснила. Гошей звали мужа Клавдии Егоровны. Он умер десять лет назад, но вот уже скоро год, как со старушкой что-то стряслось: в каждом приходящем в эту квартиру Клавдия Егоровна угадывала сходство с Гошей.
В комнате на раскладном диване спал маленький Егор, который тоже был поразительно похож на маленького Гошу. Присутствие Егора меня не смутило. Я вспомнил о предупреждении: иные страсти — твой удел. Посмотрел на окружающий меня мир глазами иных страстей и понял: мир вполне приемлем, в этом мире можно жить. Я был даже рад, у меня появилась еще одна забота — маленький Егор, поразительно похожий на маленького Гошу. Это были трогательные отношения. Она любила во мне спортсмена, а я в ней диспетчера.
Замечу, кстати, одну особенность: женщины никогда не стремятся познакомить вас со своими подругами, но всегда полны желания оказаться в кругу ваших друзей. Мне нравилось, что во мне она любит спортсмена, и я не спешил разрушать созданный ее воображением миф, тем более что я сам не был чужд спорту, хотя мне и надоело каждый день уходить на тренировки, а в подтверждение легенды целый час ошиваться на улице, имитируя утренний бег. У существующей легенды были свои достоинства — устойчивая временность наших отношений. Я это понимал. Я это ценил. Прошел неполный год, мы продолжали встречаться.
— Привет, диспетчер!
— Да здравствует советский спорт!
Однажды она мне сказала, что у нее такое впечатление, что каждая наша встреча последняя. И что она идет на эту встречу и готовится к ней как к последней. На меня подействовали ее слова. Я не выдержал и признался ей в том, что я не спортсмен, а ученый, что работаю в институте, что преподаю. Она лежала, не шелохнувшись. Я слышал ее дыхание.
— Скажи, — спросила она, — ты всегда делаешь только то, что хочешь?
Я пожал плечами:
— В общем, да.
— А не в общем?
— Я же сказал — да…
— Мое признание будет менее сенсационным, — сказала она. Я почувствовал, что между ее и моим телом образовалась холодная пустота, она отодвинулась от меня. — Я не диспетчер и не экономист по перевозкам. Я шеф-повар. Ты как-то сказал, что от меня сдобно пахнет. Это я специально мажусь ароматическим маслом, чтобы отбить запах кухни. Что тебе еще сказать? Кто отец Егора? Какая разница. Случайный человек. Просто я решила оставить ребенка. Только не говори мне, что ты этого не хотел знать.
Она заплакала, и я стал успокаивать ее. Я гладил ее волосы и чувствовал, что невольно задеваю мокрые щеки, и всякий раз вздрагивал от нечаянного прикосновения к этим мокрым щекам. Я предложил ей поменяться нашими потешными тайнами.
— Ну какая разница. Спортсмен или не спортсмен, экономист по перевозкам или шеф-повар. Одного не пойму, — бодрился я, — почему ты всегда приносишь какие-то полуфабрикаты и никогда ничего не приготовишь сама.
— Это я специально. — Она всхлипнула, но улыбка сквозь слезы все равно чувствовалась. — Чтоб осточертело, чтоб ты попросил: приготовь что-нибудь.
Я понимал — надо как-то завершить, заговорить этот разговор. Все получилось так неожиданно. И дело не в том, что меня тяготил непреднамеренный вымысел, которому я лишь подыгрывал. Мое признание было ответом на нечто иное. Наше общение уже не умещалось в рамки придуманной легенды. Оно требовало какого-то следующего шага. Всю положенную площадь вокруг себя мы уже вытоптали, исходили. И я сделал такой шаг. Я давал ей возможность увидеть меня в ином качестве, переосмыслить наши отношения, ориентируясь на это иное мое качество. Я почему-то был уверен, что переосмысливать и переоценивать надлежит именно ей, а не мне.
Чего я ожидал от своего признания? Ответной радости? Вряд ли. Скорее всего, радость испугала бы меня. Я не нахожу точного ответа, но в одном я убежден: мое признание лишь отчасти было случайностью. Случайным был только день, когда это признание свершилось.
Она приподнялась на локте и сверху вниз посмотрела на меня. Было темно, но я чувствовал, ей хочется увидеть мое лицо, и пальцы ее руки коснулись сначала моего лица, затем моих глаз, моего рта. Она на ощупь желала угадать выражение моего лица. Я попробовал заставить ее лечь, она воспротивилась.
— Пусти! — сказала она зло. — Я догадывалась, что здесь что-то не так. Я сама занимаюсь спортом. В твоих рассказах было много сомнительности.
— Отчего же ты не остановила меня?
— Зачем? Ты приходил — это главное. Теперь я понимаю, почему ты не торопился знакомить меня со своими друзьями. Подумаешь, разоблачение — ученый! Нищий оказался принцем. Это когда наоборот — страшно. А нищим ты посчитал меня. Стыдился, боялся показать своим друзьям. Я тебе нужна для домашних услад.
— Замолчи, ты говоришь глупости! — Я оттолкнул ее руку.
— Я говорю правду. И ты хорошо это знаешь. И разоткровенничался ты сегодня не случайно. Это я виновата, про Егора сболтнула.
Я прижался спиной к похолодевшей постели, закрыл глаза, что угодно, только бы не говорить. Но говорить надо.
— При чем здесь Егор, — бормочу я.
Она встала на колени. Ее силуэт отчетливо выделялся на фоне освещенного улицей окна. Она закинула руки за голову, ее тело выгнулось — все обрело очертания точные: грудь, прогиб спины, литая сглаженность бедер. Еще молодая, не нарушенная годами стройность была так выразительна, что я не удержался и потянулся руками к этому совершенному в своем, очертании телу. Она отодвинулась от меня еще дальше:
— Не надо. Не сейчас. Я хочу тебе еще кое-что сказать. Два дня назад, ты помнишь конечно, я пожаловалась, что мне трудно с Егором. Ты не придал моим словам значения. Ты даже не спросил — почему. Вот именно — почему мне трудно. И тогда я решила тебе объяснить. Я стала рассказывать, что сын не слушается меня, что я не умею и не решаюсь его наказывать, что мать, ты же видел, какая у меня мать, никак не сладит с ним. Еще не дослушав меня, ты уже засмеялся. Мужчины должны быть непослушными, сказал ты, посчитав, наверное, что этими словами успокоил меня. Мы заговорили о другом. — Таня подняла простыню до уровня плеч и закуталась в нее. — Два дня назад и вот сегодня своим признанием ты дал мне понять, что я не должна на тебя рассчитывать. Спасибо, я поняла.
Я всегда был уверен в своей порядочности. Для таких впечатлительных людей, как я, это очень важно. На что она может рассчитывать, имея в виду меня? Есть максимум, есть минимум. Любая крайность — крайность, я выбрал середину. Нет прошлого, и будущего тоже нет. Остается настоящее. Что ее не устраивает в настоящем?