Отъезжая, они слышали всхлипывания, долетавшие из верхнего окна.
Хью Беннету казалось, что с той самой минуты, как он познакомился с Фэрфилдом, началось его духовное освобождение, которое повлекло за собой переоценку былых ценностей. Фэрфилд умел раздвигать горизонт, подниматься над обыденностью, чего нельзя было сказать о его коллегах из «Бэннер». Действительно, у Фрэнка не было ничего общего с двумя фотографами и женщиной из отдела очерка, Сэлли Бэнстед, которые как вихрь налетели на их город. Сэлли была красотка хоть куда: стройная, подвижная, в девять утра уже накрашенная и причесанная как картинка. Сэлли пила виски, но отнюдь не была выпивохой. Отыскав Фэрфилда в «Козле» или в «Гранд» (что ей приходилось делать не раз за три дня пребывания в городе), она разговаривала с ним уважительно и в то же время как-то раздраженно. Нет, она не осуждала таких людей, как Фрэнк, — просто у нее не было времени решать бесполезную загадку их личности.
Куда ходила Сэлли и чем она там занималась, Хью узнал от обычно сдержанной и спокойной Джилл.
— Это было просто ужасно, Хью, — взволнованно рассказывала девушка, зайдя к нему домой на Пайл-стрит. — Они налетели на нас как смерч. Это все равно как если бы тебя… ну… окатили какой-то гадостью. Так что пусть уж Магнус Ньютон приложит все силы.
И она рассказала ему то самое, о чем он не раз слыхал, но чего никогда не видел своими глазами. Оказывается, Сэлли Бэнстод поручили взять интервью у родственников всех ребят, замешанных в преступлении, а также их сфотографировать. Боганы отказались давать интервью и сниматься. Пока миссис Боган объясняла, почему они не хотят давать интервью, Сэлли сумела стащить из гостиной фотографию Эрни Богана. Отцу Гарни она задавала такие интимные вопросы, что тот замахнулся на нее палкой. Фотограф успел снять Гарни-старшего, стоящего у двери с поднятой палкой, а Сэлли попыталась отомстить ему, вытащив на свет божий его прошлые грешки.
— Нас и раньше недолюбливали на Питер-стрит, но теперь их просто передергивает, когда упоминают нашу фамилию. Нам придется оттуда съезжать — даже папа об этом поговаривает.
— А как он все это воспринял?
— Мы сами знали, во что ввязываемся, так что приходится терпеть. Она спрашивала, есть ли у меня любовники, а еще они обыграли тот факт, что отец принадлежит к оппозиционной партии, а я работаю учительницей, — дескать, он был полон решимости воспитать из своих детей порядочных людей. — Она вздрогнула. — Почему это журналисты так любят копаться в грязи?
Он пропустил ее вопрос мимо ушей.
— Как Лесли?
— Не знаю. Когда мы у него бываем, он лишь смотрит на нас и твердит, что у него все нормально. По-моему, он не хочет с нами видеться. — Она опустила глаза. — Я не плачу. Я ведь говорила тебе, что никогда не плачу.
Он обнял ее и поцеловал нежно, но не страстно.
— Эта Сэлли Бэнстед не женщина, а тихий ужас. Я знала, что на свете существуют такие люди, начисто лишенные всего человеческого, но встречаться с ними до сего времени не приходилось.
Фэрфилд замотал головой, когда Хью повторил ему рассказ Джилл.
— Она ошибается. Сэлли не такая уж и машина. Она заботится о своих родителях. Ее отец ослеп, мать парализовало, но она не отдает их в дом престарелых. Сама платит человеку, который за ними присматривает.
— А если бы с ней такое случилось? Если бы кто-то ворвался к ним в дом и украл бы фотографии? Что бы она подумала про того человека?
— Она бы расстроилась. Но сама бы ни капельки не изменилась. Жизнь нельзя переделать, с ней можно лишь примириться. — И, как бы в продолжение своих рассуждений, Фэрфилд стал рассказывать про Твикера: — Пятнадцать лет тому назад он был младшим детективом-суперинтендантом в уголовно-следственном отделе, где числился человеком умным и перспективным. Отличительная особенность Твикера заключается в том, что он страстно ненавидит преступления и преступников. Он не просто выполняет свою работу, а вкладывает в нее весь свой пыл. Твикер кристально честен, неподкупен, лишен всякого тщеславия, чего не скажешь о его коллегах по Скотленд-Ярду, и до мозга костей предан делу служения справедливости.
— Одним словом, идеальный полицейский.
— Я бы этого не сказал.
И Фэрфилд поведал Хью о событиях минувшей давности. Человека по фамилии Уэстон подозревали в убийстве девушки. Расследование поручили Твикеру. Против Уэстона была собрана масса улик, но этого не хватало, чтобы предать его суду. Твикер был убежден в виновности Уэстона, и тот факт, что убийца разгуливает на свободе, переполнял его душу благородной яростью. Он старался всеми возможными способами испортить Уэстону жизнь, доводил до сведения его квартирных хозяек, что человек, который снимает у них комнату, все еще подозревается в убийстве, наносил неофициальные визиты людям, у которых Уэстон работал, чтобы те знали, кого пригревают под своим крылышком. Уэстон терял работу за работой, переезжал с одной квартиры на другую, ибо его хозяйкам всегда почему-то вдруг требовалась его комната. Он пробовал жаловаться, но Твикер уж больно ловко заметал следы. Наконец Уэстон сдался. Он пошел в полицейский участок и сказал, что хочет видеть суперинтенданта Твикера, чтобы сделать ему добровольное признание. В присутствии Твикера Уэстон сознался в убийстве девушки, сообщил подробно детали преступления и даже сказал, что кинул оружие в ближайшую канаву. В канаве ничего не нашли, но Уэстона арестовали, и вот он предстал перед судом.
На суде Уэстон сказал, что признание сделал только для того, чтобы доказать свою невиновность. Последнее время он подвергался страшному преследованию и поэтому хотел раз и навсегда очистить свое имя от грязи и стать свободным человеком. Он сказал, что в его признании нет ни одной невыдуманной детали.
Явных улик против Уэстона не было, если не считать его собственного признания, и судья, прежде чем дать слово прокурору, обратился с речью к жюри, в которой намекнул, что обвинительный приговор чреват последствиями. Жюри оправдало Уэстона, даже не удаляясь на совещание.
— А Твикер?
— Твикер оказался в дураках. И так с тех пор в них и сидит.
— Теперь я понимаю, почему он отпустил в ту ночь ребят.
— Да. Один раз он уже ошибся и не хотел повторять ту же самую ошибку.
— Ошибка — это слишком мягко сказано. Ведь он преследовал невинного человека.
— Это не совсем так. Твикер и все остальные знали, что Уэстон виновен. Три года спустя он убил другую девушку, за что и был отправлен на виселицу.
В середине декабря наступила оттепель, и на улице было сыро и мрачно. Фэрфилд, Сэлли Бэнстед и все остальные репортеры центральных газет отбыли в Лондон. Большинство из них собирались вернуться к процессу, объявленному на январь, сейчас же у них были другие дела. Хью пошел проводить Фрэнка Фэрфилда. Они зашли на вокзале в бар.
— Только ты, Хью, не забудь сообщить мне, если раскопаешь что-либо полезное для Лесли, — напутствовал своего младшего коллегу Фэрфилд. — Я тут же примчусь.
— А что думает об этом деле Магнус Ньютон?
— Сильные мира сего таких, как я, в советники не берут. Говорят, Магнус настроен радужно. — Он отхлебнул из своего стакана и зажег сигарету. — Предположим, Лесли оправдают, ты тогда признаешь, что игра стоила свеч?
— Конечно.
— А твоя подружка Джилл?
— Джилл тоже, я в этом уверен.
— Она девица с характером. А что говорит по этому поводу ее отец, наш наивный лейборист, который так не любит «Бэн-нер»?
— Не знаю. Он очень огорчен из-за всей этой шумихи. Но если все кончится хорошо, как-нибудь переживет.
— Что ж, если хочешь поесть омлета, приходится разбить яйца. Так-то, мой юный Хью.
Фэрфилд подхватил свою сумку и был таков.
К своему удивлению, Хью почувствовал себя одиноким.
Через пару дней его пригласили на Питер-стрит поужинать. Джилл подала поджаренные на гриле отбивные, которые они запивали пивом. Джордж Гарднер почти все время молчал, и ужин прошел уныло. Уже под самый конец он спросил у Хью:
— Итак, ваш друг Фэрфилд собрал всю падаль и улетел вместе с остальными стервятниками?
Возившаяся у раковины Джилл с грохотом уронила сковородку.
— Гляди, не понравилось, — сказал Гарднер. — Она считает, что мне надлежит быть благодарным.
— Я не прошу тебя быть благодарным. Но ведь мы заключили сделку, верно? Выходит, мы знали, на что идем.
— Я не представлял себе, как это будет выглядеть на самом деле. Мне и в голову не могло прийти, что старик Слэттери, этот примерный лейборист, скажет, что на следующих выборах в совет он будет голосовать за тори. Или Боган, этот бездельник Фрэд Боган, станет трепаться на каждом углу, будто я накликал беду на всю улицу.
— Но ты ведь знал, кто они такие. Сам нам рассказывал, что представляет из себя капиталистическая пресса.
— Да, но то я говорил отвлеченно, а теперь, когда столкнулся воочию…
— Не надо так много думать о себе. Думай о Лесли. Как будто мне нравится, что говорят в школе? — Она поставила на полку миску и сказала Хью: — Пошли пройдемся.
Конечно, мне жаль папу, — сказала Джилл уже на улице. — Но ему не станет лучше, если он об этом узнает.
— Далеко не всегда делаешь так, как лучше. Правда?
— Но надо стараться. Стараться контролировать свои чувства, быть сильным. Я всегда восхищалась отцом за то, что он был сильным. А теперь…
Они зашли на Пайл-стрит, и он сварил кофе. Расставаясь, Джилл крепко его поцеловала.
— Прости. Я так жутко себя веду. Когда все кончится, я буду другой. Мы его спасем, да?
— Спасем.
Дело Гая Фокса было на время забыто. О том, что рождество на носу, забыть было невозможно. За одну неделю Хью Беннет посетил семнадцать различных базаров, ярмарок, распродаж и благотворительных мероприятий. Он догадывался, что Лейн умышленно подверг его такому марафону, а Майкл с Клэр лишь злорадствуют, глядя на его безумную беготню. Другу великого лондонского репортера указали его место в иерархии «Гэзетт». Но он сдержался даже тогда, когда Лейн, обнажив в ехидной усмешке свои желтые зубы, начал нахваливать его за удачное преподнесение материала: