омнаты. Везде полы покрыты коркой засохшей грязи. А снаружи? Снаружи так грязно, что ноги разъезжаются. Ну а сзади? Что там сзади?
И тут Твикер громко вскрикнул.
После ленча Твикер с Норманом сели в машину, прихватив с собой эти самые габардиновые брюки, а также образец пыли, обнаруженной на их обшлагах. Полицейская машина остановилась возле коттеджей, и Твикер выпрыгнул из нее с прытью молодого терьера, учуявшего самку. Впервые за много дней с неба не капало, но стоило им вылезти из машины, как ноги разъехались в грязи. Норман, скривив губы в презрительной гримасе, едва поспевал за своим слишком уж прытким шефом.
Твикер не пошел внутрь, а сразу же направился на задний двор. «Вот оно!» — услышал Норман торжествующий крик суперинтенданта.
Когда-то в этом коттедже жили дети, и любящие родители соорудили для них песочницу. Рядом с песочницей был угольный бункер. Твикер поднял крышку. Бункер оказался почти пуст. Его деревянное дно прогнило от сырости, и подхваченные потоками дождя частички угольной пыли смешались с остатками песка. Твикер наклонился и стал собирать в полиэтиленовый мешок верхний слой песка.
— В ту ночь, в пятницу, мальчишка проник сюда с заднего хода, — сказал он. — Скорей всего это и есть его обычная дорога. Стояла кромешная темень, и он угодил ногой в песочницу. Конечно же, туфли тоже запачкались, но он, очевидно, вычистил их; а вот про брюки забыл.
— Может быть, — кивнул Норман. — Но это зависит от того, когда их отдавали в чистку.
— Вот это вы и выясните. Если удастся сделать это втайне от Гарднеров, тем лучше. Прежде всего выясните, какой прачечной они пользуются. Захватите с собой брюки и узнайте на месте, ведется ли там учет сданных вещей. Если не узнаете ничего в прачечных, зайдите в ближайшие химчистки.
— Ясно.
— Пара габардиновых брюк, недавно отутюженных и только из чистки, — медленно повторил Твикер. — Старая песочница, старый угольный бункер. Если эти брюки и в самом деле только что из чистки, они могут оказаться тем самым звеном, которого так недостает в нашей цепи.
В каждом деле рано или поздно наступает такая минута, когда все наконец-то становится на свои места. От родных Тэффи Эдвардза Норман узнал, что Гарднеры сдают вещи в химчистку-прачечную «Быстро и чисто» на Лэмб-авеню. Управляющая прачечной оказалась на редкость услужливой дамой.
— Мы собираем белье в районе Райской Долины по субботам, а в следующую пятницу развозим заказы, — рассказывала она. — На каждую сданную в чистку вещь выписываем отдельную квитанцию. К тому же делаем запись в своем реестре.
— У вас есть реестр Гарднеров?
— Думаю, что да. Хотите взглянуть?
— Хочу, — с видом заговорщика сказал Норман. — Только пусть это останется между нами. Не надо, чтобы про это знал кто-то третий.
— Понимаю.
Управляющая была пухлая жеманная дама неопределенного возраста, но все еще привлекательная. Принесли реестр, на котором было написано: «Гарднер, Питер-стрит, 24», и она молча вручила его Норману.
Он отыскал запись, помеченную 31 октября. Она была сделана аккуратным почерком, и он понял, что это рука Джилл. Внизу прочитал: «В чистку. Одна пара серых брюк».
— И эти брюки были вручены заказчику в следующую пятницу, то есть шестого ноября? — спросил он.
— Совершенно верно.
— Что, существует соответствующая квитанция?
— Я же сказала вам, что на каждую сданную в чистку вещь выписывается квитанция. Хотите взглянуть на ее копию?
Он кивнул. Она вышла и вернулась с какой-то книгой.
— Пожалуйста. Перед вами копии всех квитанций. А вот и ваша. Фамилия: Гарднер, 24, Питер-стрит; название предмета: серые брюки; номер заказа: 41 622. С доставкой. И дата, то есть день развоза готовых заказов, 6 ноября.
— А можно каким-либо образом проверить, те ли это брюки? Можно ли получить какое-то доказательство того, что 31 октября в чистку была сдана именно эта пара габардиновых брюк?
Она покачала головой.
— Мы не записываем, из какого материала вещь. Пара серых брюк, и больше ничего.
— Вы потеряли этот реестр, — сказал управляющей Норман.
— Позвольте…
— Вы его потеряли, — решительно повторил он и положил реестр себе в карман. — Так им и скажите. И выдайте новый.
— А это на самом деле важно?
— Очень. — Норман присел на краешек стола и улыбнулся. — Но важно не только это. Важно и то, чтобы о потере этого реестра не знал и даже не подозревал кто-то третий. По-моему, такая девушка, как вы, умеет хранить секреты.
Он больно ущипнул ее за пухлую руку.
— Все сходится, — сказал Норман, переступив порог кабинета Твикера. — Гарднер отдал их в чистку 31 октября, назад получил 6 ноября, так что, по-видимому, до вечера надеть не успел. Выходит, наше дело выгорело.
Твикер молчал, храня бесстрастный вид.
— И что мы будем делать с этой уликой? — поинтересовался Норман. — Я хочу сказать, поставим их в известность или нет? Такое открытие их здорово потрясет.
Твикер ничего не ответил, даже не потрудился напомнить Норману, что все вещественные улики, обнаруженные в ходе следствия, должны быть доведены до сведения защиты. Документ, озаглавленный «Кое-какие дополнительные улики по делу», попал на стол Магнуса Ньютона лишь за три дня до начала процесса, и барристер не без тревоги стал читать о том, что «показывает под присягой Чарльз Джеймс Норман, сержант уголовно-следственного отдела». От Ньютона сведения о дополнительных уликах просочились к Эдгару Кроли, а от него к Фрэнку Фэрфилду.
«Дейли Бэннер» от 11 января:
«СЕГОДНЯ НАЧИНАЕТСЯ ПРОЦЕСС ГАЯ ФОКСА. ДВА ПОДРОСТКА ОБВИНЯЮТСЯ В ДВОЙНОМ УБИЙСТВЕ».
Галерея для публики была забита до отказа. Фрэнк Фэрфилд и Майкл Бейкер вошли в здание суда, предъявили свои удостоверения и заняли места за невысоким барьером, на котором было написано «Пресса». Накануне процесса Лейн объяснил Хью елейным голоском, что, раз его вызывают в суд в качестве свидетеля, ему неловко появляться там заранее. В силу этих обстоятельств главный редактор решил, что ход событий будет освещать Майкл. В день открытия процесса Хью все утро проторчал на малых сессиях в Уэлби, где разбиралось восемь дел о нарушениях уличного движения, три о задолженности алиментов и два о сквернословии в публичных местах. Однако про него не забыли. Ровно в половине одиннадцатого Майкл наклонился к Фэрфилду и шепнул: «Жаль бедного Хью».
Подсудимые, смуглый и нагловатый Гарни и бледный и робкий Гарднер, заняли свои места за загородкой.
— Джон Аллен Гарни, вы признаете себя виновным? — спросил клерк.
— Я не виновен, — громко и отчетливо ответил Гарни.
— Лесли Чарльз Гарднер, вы признаете себя виновным?
— Не виновен, — мрачно буркнул Гарднер.
Клерк сел. Со своего места медленно встал Магнус Ньютон. Судья Брэклз свирепо глянул на него поверх своих очков с полулинзами и сказал скрипучим голосом, так не подходившим к его благородному морщинистому лицу:
— Мы вас слушаем, мистер Ньютон.
— Милорд, я представляю интересы Гарднера. Он поручил мне обратиться к вам с просьбой, которую считает очень серьезной. Он просит, чтобы ваше величество дало указание слушать каждое дело по отдельности…
— Ну, началось, — прошептал Фэрфилд. — Теперь развезет на целый час.
На самом деле мелодичный баритон Ньютона три четверти часа сотрясал своды зала, перечисляя противоречия и разногласия в показаниях свидетелей, касающихся одного и другого обвиняемых, делая основной упор на то, что, если оба дела будут слушаться вместе, на Гарднера неминуемо падет тень Гарни. Ньютон пространно цитировал своих авторитетов, открывая книги на заложенных страницах. Судья время от времени задавал ему односложные вопросы.
— Разумеется, все это на усмотрение судьи, — продолжал нагнетать Ньютон. — Однако в свете тех обстоятельств, которые я довел до сведения вашего величества, прошу ваше величество дать указание рассматривать каждое дело по отдельности.
Он с размаху плюхнулся на свое место. Тут же на ноги вскочил Гэвин Эдмондз, вертлявый, безвкусно одетый человек лет сорока, представляющий интересы Гарни.
Эдмондз тоже выступил в поддержку этого прошения. Он говорил сухим, сдавленным голосом, резко контрастирующим с сочным баритоном Ньютона. И тоже цитировал своих авторитетов. Судья начал проявлять признаки нетерпения, и Эдмондз ограничился двадцатиминутным выступлением. Вслед за ним со своего места медленно и величественно поднялся Юстас Харди, королевский прокурор. Судья Брэклз уставился на него поверх своих очков.
— Мне кажется, у меня нет причин беспокоить вас, мистер Харди.
Юстас Харди с довольным видом опустился на свое место.
— Прошения подобного рода удовлетворяются в тех случаях, когда со стороны подсудимых могут быть выдвинуты взаимные обвинения или хотя бы со стороны одного из подсудимых. В данном деле таковых не имеется. Напротив, как мне кажется, обвиняемые близкие друзья. А тот факт, что показания до некоторой степени противоречивы, еще не является причиной для удовлетворения просьбы о раздельных процессах. В таком случае огромное количество свидетельских показаний придется повторять перед двумя жюри. Таким образом, я вынужден отказать в этой просьбе.
В галерее зашаркали ногами, за судейским столом зашуршали бумажками. Джилл Гарднер обменялась мимолетным взглядом с братом, улыбнулась ему и отвернулась. Гарднер-старший сидел, положив руки на колени, и не мигая смотрел на облаченного в парик и мантию судью.
Наконец настала очередь Юстаса Харди. Он заговорил голосом, не похожим ни на сдавленное шипение Эдмондза, ни на сочное, но монотонное жужжание Ньютона. У Харди был голос, который и по сей день называют серебряным, нежный и звонкий голос. В его манере сквозило истинное превосходство, естественное высокомерие по отношению к тем, кто стоит ниже его на социальной и интеллектуальной лестницах, что обычно возбуждало против него непримиримое предубеждение. Однако его слегка смягчала присущая Харди особая ясность формулировок, язвительность, а также поразительная виртуозность в ведении перекрестного допроса.