— Вы не ошиблись.
Вслед за этим Харди кратко изложил основные положения, пытаясь намертво закрепить в мозгу жюри тот факт, что Гарднер мог надеть эти серые брщки не раньше, чем ночью шестого ноября.
— Остальное решать королевскому суду, — сказал он.
Судья Брэклз кивнул и взглянул на свои часы.
— А сейчас пора сделать перерыв для ленча, — объявил он.
Хотя эта новая улика и представляла некоторый интерес, в целом журналисты были разочарованы ходом утреннего заседания. Не было на нем ни обмена колкостями, ни завуалированных обвинений во лжи, одним словом, всего того, из чего получается хороший материал. Кое-кто из репортеров даже высказал предположение, что Ньютон отступился, пустив все на самотек, другие считали, что он еще* не раскрыл своего козырного туза.
— По-моему, этот процесс здорово смахивает на те, про которые пишут в своих пьесах Мэри Дугган и Агата Кристи, — рассуждал Майкл. — Того и гляди на сцену выйдет какая-нибудь потрясающая актриса, к примеру, та же Нита Элвин, что выступала на прошлой неделе в Королевском театре, и закричит со свидетельского места: «Этот мальчик невиновен! Он провел ту ночь со мной!» Верно?
— Неверно.
— Я так и думал. Но ведь вам известно, что случится, да? Ну хотя бы в общих чертах.
Фэрфилд лишь ухмыльнулся.
— Не вижу, с какой стороны можно копнуть под эти брюки. В пятницу днем их получили из прачечной, а в субботу вечером на них уже была эта пыль из поселка Плэтта. Просто невтерпеж знать, что предпримет защита.
Однако Майклу пришлось еще долго ждать. Пока не произнесет свою речь Гэвин Эдмондз, пока не выговорится Магнус Ньютон, на этот раз сделавший особый упор на то, что защита выставит свидетеля, который скажет, что вечером пятого ноября было слишком темно, чтобы разглядеть лица. Майкл думал, что Ньютон постарается обойти молчанием эти серые брюки, но он, наоборот, оставил их на закуску.
— Леди и джентльмены, одно из положений, на которое обвинение делает особый упор, касается брюк, принадлежащих Лесли Гарднеру, пары серых брюк, отданных в прачечную-химчистку «Быстро и чисто» и возвращенных заказчику днем шестого ноября. Честно говоря, во всей этой неразберихе догадок и предположений, из которых обвинение выстраивает против моего клиента дело, это положение выпячивается вперед как неопровержимый факт, якобы связующий воедино все остальное. Согласно услышанному в этих стенах эти брюки были обнаружены на следующий день после убийства подростка Джоунза и в их обшлагах были найдены следы песка и угольной пыли. Такая смесь якобы существует лишь в поселке Плэтта, так что сие якобы свидетельствует о том, что Гарднер побывал там в пятницу ночью. Как вы могли заметить, леди и джентльмены, я не стал тратить много времени на перекрестный допрос по этому вопросу. И это связано с тем, что сам Гарднер даст вам на него полный и исчерпывающий ответ. Он вскорости займет свидетельское место, и вы услышите от него, что эти серые брюки вовсе не поступали в химчистку-прачечную «Быстро и чисто», а значит, и не могли быть доставлены оттуда, что это была другая пара брюк того же цвета…
Репортеры лихорадочно застрочили в своих блокнотах. Выходит, секрет вот-вот раскроется? Но Ньютон сел на свое место, и их любопытство надолго осталось неудовлетворенным, ибо настал черед Гарни давать свои показания. А этот, по общему мнению, был пропащим, для него не осталось и проблеска надежды. Конечно же, он это знал, ибо вел себя надменно и вызывающе, как загнанное в угол большое животное.
— Он восхитителен, — прошептал Майкл, склонившись к Фэрфилду. — Правда, он восхитителен?
В ответ Фэрфилд произнес одними губами: «Взгляни на другого». Майкл повернул голову и увидел, что Лесли Гарднер так и подался вперед, завороженно глядя на своего друга. Для него, Лесли Гарднера, смысл был лишь в одном: в том вызове, который бросал всему миру Гарни. А этот Гарни, в чьих ответах сквозила наглая ложь, казался впечатлительному Майклу Бейкеру человеком, на которого не распространяются никакие права, даже право быть отданным под суд. Да, он оставляет за собой право вести себя как заблагорассудится: ворваться на мопеде в Фар Уэзер и походя убить человека, уничтожить любого, нарушившего созданный им свод законов. Нет, Гарни не признавался во всех этих проступках, весь смысл его выступления сводился к тому, что он прав, даже если бы и совершал их.
По общему мнению, впечатление, которое произвел Гарни на жюри, крепко поставило под сомнение шанс его друга Лесли Гарднера быть оправданным, хотя в уголовном кодексе и нет специальной статьи за дружбу с преступником.
Хью до полудня не мог поднять с похмелья головы. Наконец собрался с силами и, выпив несколько чашек чаю, отправился в редакцию. Весь день он брал интервью у самых различных людей, темой которых было сооружение огромного автопарка на месте пустоши в центре города. Он шел домой, согнувшись под встречным ветром, который насквозь пронизывал его тоненький плащ. Снеговые тучи, так до сих пор и не просыпавшиеся на землю, висели низко над городом, угрожая ненастьем. Хью продрог до самых костей и, когда в дверь позвонили, долго не мог решиться вылезти из-под теплого одеяла. Спустившись вниз по провонявшей капустой лестнице, он впустил Джилл.
— Тебя сегодня не было в суде, — сурово сказала она.
— Я был болен. Да нет, не болен. Просто я вчера набрался.
— Набрался? — с отвращением переспросила она. — С чего это?
— Похоже, меня доконало выступление в суде. А тут еще всякие разговоры в редакции. Спасибо тебе за записку.
— Понимаю. Мне жаль, что я…
— Что ты…
— Да нет, ничего. Ты дрожишь?
— Я замерз.
— Иди ляг. Я приготовлю что-нибудь горячее.
Хью надел пижаму и лег.
— Просто не пойму, что творится с папой: он так странно себя ведет, — говорила она с ним из кухни. — Знаешь, нам придется переехать.
— Что ты сказала?
— Нам придется переехать в другое место. Всем троим. Нам нельзя оставаться на Питер-стрит. — Она появилась па пороге с дымящейся чашкой. — Как только Лесли выпустят, мы переедем.
— Ясно.
У Джилл дрожали губы. В лице не было ни кровинки.
— Ты считаешь, он виновен? Да? Его осудят? О, Хью, как я несчастна!
Она осторожно поставила чашку на обшарпанный комод и рухнула к нему на кровать. Ее губы были горячи и податливы. На его ласки она отвечала не со страстью, а с отчаяньем человека, нуждавшегося в утешении. Между ними было сказано всего несколько слов. После она раза три всхлипнула, а он стал пить чай, который давно остыл.
Хью больше не дрожал.
На следующее утро настала очередь Лесли Гарднера занять свидетельское место. Он выглядел совсем юным, и Ньютону предстояло сыграть на юности Гарднера, но в то же время начисто отмести любую попытку представить все дело так, будто этот парень мог оказаться слепым орудием в чужих руках. В чем сам Гарднер, надо сказать, оказывал ему дурную помощь. Даже в его манере одеваться чувствовалось желание подражать Гарни. Он заговорил робко и тихо, но когда судья попросил его говорить громче, стал дерзить. В общем, Ньютон был к этому готов. Мальчишке следовало дать время угомониться, и поначалу его вопросы касались всяких пустяков.
— Так, значит, в тот день, в день Гая Фокса, вы накупили фейерверков и поехали в Фар Уэзер?
— Да.
— И что вы собирались там делать?
— Мы собирались проучить этого типа Корби. Попугать его фейерверками.
— Скажи-ка мне, только честно: вы не замышляли напасть на Корби?
— Конечно, нет.
— А у тебя был в кармане нож?
— Да, — нехотя сказал Гарднер. Он согласился признаться в этом лишь под значительным нажимом со стороны Ньютона во время их второго свидания в тюрьме. Ньютон был убежден, что признание подсудимым этого незначительного, но тем не менее неоспоримого факта лишь укрепит его позицию в других, более важных вопросах.
— Где ты его носил?
— В кармане брюк.
— И ты собирался им воспользоваться?
В зале воцарилась мертвая тишина. Гарднер сделал над собой почти видимое усилие казаться серьезным:
— Нет, сэр.
— Тогда зачем ты носил его при себе?
— Вместо бляхи. У нас у всех были ножи.
— У вас у всех были ножи. Ты в этом уверен?
— Нет. То есть я хочу сказать, что мы их друг другу не показывали. Просто носили забавы ради.
— Такие у вас были.
Ньютон достал тонкую финку, нажал кнопку, и лезвие, щелкнув, разогнулось. Гарднер кивнул. Ньютон раскрыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут вмешался судья:
— Минуточку, мистер Ньютон. Мне показалось, будто ты сказал, что ножи были у вас чем-то вроде бляхи и что вы никогда ими не пользовались. Правильно я понял?
— Правильно.
— Значит, ты утверждаешь, что никогда не пользовался лезвием своего ножа? Никогда в жизни?
— Ну, я не знаю… Может, строгал им деревяшку или что-нибудь еще делал, — пробормотал Гарднер.
— Сперва ты сказал, что никогда не пользовался своим ножом. В буквальном смысле слова это означает, что ты вообще не открывал его лезвия. Если же ты хотел сказать, что все-гаки пользовался им изредка, ты бы вспомнил точно, для чего. Ясно? — Гарднер кивнул, не сводя зачарованного взгляда с судьи. — А теперь я хочу спросить у тебя — только помни, что ты поклялся говорить только правду, — угрожал ли ты кому-нибудь своим ножом?
Гарднер замотал головой еще до того, как судья закончил свой вопрос.
— Нет, нет. Никогда.
— Может, ты видел, как это делал кто-то из твоих друзей?
— Нет. Никогда.
Судья, израсходовав свой небольшой запас энергии, повалился в кресло. Ньютон медленно встал, с трудом скрывая накипавший гнев. По выражениям лиц членов жюри было ясно, что они думают об ответах мальчишки. Ну не кретин ли? Но сейчас главное — его не напугать.
— А теперь я бы хотел, чтобы ты сам подробно рассказал жюри, что все-таки произошло, когда вы приехали в Фар Уэзер.
— Мы заглушили моторы, но перед этим осветили место фарами, чтобы знать наверняка, туда ли попали. Потом вышли на лужайку. Король, то есть Гарни, кажется, шел впереди, но было очень темно и ничего не видно. Кто-то крикнул: «Всыпь ему, Король!» Я увидел, что Корби стоит у костра, и кинул в него свои фейерверки.