его вопрос, заданный с томной непринужденностью, заставил Лесли Гарднера вздрогнуть от неожиданности, как будто он наткнулся в темноте знакомой комнаты на предмет, стоящий не на своем месте.
— Тебе нравится Гарни?
Гарднер посмотрел на темноволосого парня, стоявшего за перегородкой, но лицо его друга оставалось бесстрастным.
— Да, — ответил он и откашлялся. — Он мне нравится.
— По-моему, он тебе нравится больше всех остальных ребят в вашей группе или, как вы ее называете, «ватаге», да?
— Да, наверное.
— Что значит это твое «наверное»? Ты ведь точно знаешь, так это или нет. Значит, он тебе нравится больше всех остальных?
— Ну и что, если даже так?
— А я разве сказал, что это предосудительно? Но он тебе очень нравится, верно?
— Да, — отрывисто бросил Гарднер.
Хью Беннет, найдя глазами Джорджа Гарднера, прочитал на его лице страстное, нетерпеливое желание не пропустить ответ сына. Как будто от этого ответа зависело решение проблемы, над которой он бился полжизни.
— Твоя мать умерла, да? — продолжал выводить свои рулады серебряный голосок Харди. — Кто на тебя имеет большее влияние: Гарни или твой отец?
— Я плевать хотел на то, что говорит мне отец.
— В самом деле? Значит, ты идешь своей дорогой, да?
— Да, я иду своей дорогой, — с вызовом сказал Гарднер, но было в этом вызове что-то жалкое, ибо на лице подростка было написано, что ему самой судьбой предначертано брать напрокат чужие мысли и желания, что его мечты искусственны — жалкое эхо подслушанного в кино и с экрана телевизора.
— Твой отец пытался на тебя влиять?
— Он только и знает, что читает мне проповеди, — громко сказал Гарднер. — И вечно ко мне придирается.
— Ты с ним пререкаешься?
— Да он слушает только себя.
Джилл положила руку на локоть сидящего рядом с ней отца, который не отрывал глаз от сына.
— Значит, ты обижаешься на своего отца. А Гарни-Король ближе тебе по духу. Он что, твой лучший друг?
— Да.
— Ты им восхищаешься?
— Да, — дерзко бросил Гарднер.
Магнус Ньютон проковырял концом своей шариковой ручки дырку в лежавшей перед ним бумажке.
— Он предпочитает тебя всем остальным?
— Да. Мы с ним большие друзья.
И Лесли Гарднер глупо ухмыльнулся.
— А если бы Гарни попросил тебя в ту ночь пойти с ним в поселок Плэтта, ты бы пошел?
Ответ сорвался с губ прежде, чем мальчик успел подумать:
— Он меня об этом не просил.
— Но ведь он знает, что на тебя можно положиться, что ты обязательно исполнишь то, о чем он попросит, потому что ты им восхищаешься.
— Но он никогда меня об этом не просил.
— А когда ты пришел туда, ты понял, что Гарни хочет убить Роуки Джоунза?
— Нет, это неправда.
— Представим себе, что ты идешь вместе с Гарни в этот заброшенный коттедж. А когда ты видишь, что он намеревается убить Джоунза, ты ему помогаешь. Так это было?
— Ничего подобного не было. — Лесли Гарднер обвел умоляющим взглядом зал. Он взывал к судье, к своему адвокату, к темной фигуре Гарни, но только не к своему отцу.
— На твоей куртке обнаружена кровь. Откуда она?
— Не знаю. Я ведь уже сказал, что не знаю.
— Неужели?
— Наверно, я порезался.
— А ты не помнишь, при каких обстоятельствах это случилось?
— Нет.
— Может, ты объяснишь мне, каким образом тебе удалось, порезавшись, посадить пятна чуть ли не на плечи куртки?
Ньютон вскочил со своего места, но его опередил судья:
— Мистер Харди, свидетель уже сказал вам, что он не знает, откуда на его куртке пятна крови. Полагаю, вам следует удовлетвориться его ответом.
— Как будет угодно вашей чести, — надменно ответил Харди.
Гарднер шел к скамье подсудимых с низко опущенной головой. Очутившись рядом с Гарни, робко взглянул на своего товарища. Тот одобрил его поведение коротким кивком.
С появлением на свидетельском месте грибовода Моргана наступил тот спад, которым отмечены почти все процессы. Утверждение Моргана, что Пикетт никак не мог разобрать в такой темноте лица, было подвергнуто легкому сомнению со стороны Харди, заметившего с иронией, что ведь Морган смог узнать Пикетта, к тому же костер обычно отбрасывает много света. Но Моргана уже никто не слушал. Вопрос о том, можно ли было разглядеть Гарднера в ночь Гая Фокса, теперь казался второстепенным. Всех волновало одно и то же, а именно: что произвело большее впечатление на жюри — досадная промашка обвинения с брюками или же урон, нанесенный Гарднеру перекрестным допросом Харди.
— А что думаешь по этому поводу ты? — спросил Хью у Фэрфилда, восседавшего за стойкой в «Козле». — Каковы шансы на победу?
— У Гарни никаких. У Лесли примерно пятьдесят на пятьдесят.
— Не лучше?
— Нет. Он показал себя с дурной стороны.
— Но ведь все обвинение было построено именно на этих брюках.
— Харди вовремя переключился. Он был великолепен. А Лесли перетрусил. — У Фэрфилда был подавленный вид. — Мне все это уже надоело до чертиков. Поговорим о чем-нибудь другом. И выпьем. За «Бэннер».
Они выпили. Потом Хью отправился в Райскую Долину. Дверь ему открыла Джилл. Ее лицо казалось застывшей маской.
— А, это ты. Входи.
— В чем дело?
— Да папа. По-моему, он рехнулся. Сегодня вдруг заявляет мне, что мы уезжаем в Австралию. Вдвоем. А Лесли вроде бы не его сын. Прошу тебя, поднимись к нему.
— Где он?
— В спальне. Он там ужинает.
В результате переделок, связанных с пристройкой ванной комнаты, на втором этаже получилось три конурки. В одной из них Хью и нашел Джорджа Гарднера. Тот сидел на кровати и ел рис с карри, жадно засовывая в рот ложку за ложкой. На нем была пижама, через расстегнутый ворот которой виднелась волосатая грудь. Он поднял ложку в знак приветствия. Выглядел он абсолютно нормально.
Все степы в комнате были увешаны фотографиями. С большого портрета в рамке глядела красивая девушка, чем-то похожая на Джилл, но с более мягкими чертами.
— Моя жена, — буркнул Гарднер с набитым ртом.
— Джилл похожа на нее. — Гарднер промолчал. — Я слышал, вы собрались в Австралию.
— И как можно скорей. Завтра поеду в Лондон разузнать насчет отъезда.
— А как быть с Лесли? Ведь пока неизвестно, чем все кончится.
— Плевать мне, как оно кончится. Как суд решит, так и будет. — Он засунул в рот полную ложку риса. — Да, жизнь тебе- такое преподносит…
— Вы про что?
— Да про все. Мой отец с детства приучил меня к общественной деятельности. И Лесли я воспитывал в том же духе. Когда он был ребенком, таскал его на плечах по собраниям. Сам я с двенадцати лет участвую в митингах протеста.
— Да, да.
— Но почему он стал таким? А вот почему, скажу я вам. Потому что он не мой ребенок. — И он указал в сторону маленького комодика.
Сперва до Хью не дошел смысл его жеста. Потом он увидел на комодике фотографию школьника в кепке, задорно и весело смеющегося.
— Это Лесли?
— Он не мой ребенок. Я ведь сказал вам, что воспитывал его так же, как меня самого воспитывали. Мой ребенок не позволил бы какому-то хулигану командовать над собой. Нет, он не мой ребенок.
И Гарднер пустился рассказывать про свою жену, сообщая повергнутому в смущение Хью подробности из ее интимной жизни, перечисляя мужчин, с которыми она проводила время, хвалился, как ловко их застукивал. И при этом с невыносимым удовольствием смаковал самые грязные подробности. Хью несколько раз пытался ему возразить, но он лишь изрыгал потоки брани. На тарелке еще оставалось немного риса, и, когда Гарднер сделал паузу и набросился на еду, Хью поспешил выскочить вон.
— Что о в тебе говорил? — спросила внизу Джилл. — Про мать?
— Да, немного, — смущенно пробормотал Хью.
— Это все неправда, понимаешь? Он врет. Они были очень счастливы, преданы друг другу душой и телом. Мама больше ни на кого не глядела. — Она прижалась кг нему, беззвучно рыдая. — О, Хью, как мне быть?
Они до полуночи пили на кухне чай, беседуя ни о чем и обо всем, как это обычно бывает у влюбленных, упиваясь одними взглядами и случайными пожатиями рук.
Наверху было тихо.
Письмо пришло на следующее утро. На плотной бумаге с грифом «Бэннер», отпечатанное крупным шрифтом и подписанное Эдгаром Кроли, редактором. Краткое, как и большинство писем за подписью начальства.
«ДОРОГОЙ МИСТЕР БЕННЕТ!
Я С БОЛЬШИМ ИНТЕРЕСОМ ОЗНАКОМИЛСЯ С ВАШИМИ МАТЕРИАЛАМИ, КАСАЮЩИМИСЯ УБИЙСТВА В ДЕНЬ ГАЯ ФОКСА, А ТАКЖЕ МНОГО СЛЫШАЛ ПРО ВАС ОТ ФРЭНКА ФЭРФИЛДА. СВЯЖИТЕСЬ СО МНОЙ, КОГДА БУДЕТЕ В ЛОНДОНЕ, И МЫ ОБСУДИМ С ВАМИ ЗА ЛЕНЧЕМ КОЕ-КАКИЕ ДЕЛА».
Майкл точно завороженный глядел на листок бумаги. У него подгорел тост.
— Ну, мальчик, ты, кажись, поймал свою золотую рыбку. Ну и ну. Вот уж никогда не думал.
— Я пока ничего не поймал.
— Поймаешь. Иначе бы он не приглашал тебя на ленч.
— Еще не знаю, приму ли его приглашение.
— Ну, это ты брось. Такое везение случается раз в жизни и того реже. В ту ночь в Фар Уэзер ты попал прямо в компостную яму, а уж обо всем остальном позаботится матушка-природа, как говорит Фермер Гайлз.
— Ты пока помалкивай.
— Буду нем как могила. Слушай, а почему бы тебе сию же минуту не черкнуть ему ответ с приветом?
— Я еще подумаю. Майкл, а тебе не кажется, что это, так сказать, гонорар за мои показания?
— Не будь кретином.
— Спасибо тебе за все, Майкл, — сказал Хью, на мгновение задержав взгляд на красивом и безвольном лице друга, улыбка которого светилась доброжелательностью.
— Нашел кому говорить. Да я задыхаюсь от ревности, и стоит тебе скрыться с горизонта, как я начну распускать о твоей особе самые ужасные сплетни. Но не пойму, чего ты мудришь. Пошли ему телеграмму.
То, что произошло засим в редакции, лишь проиллюстрировало слова Майкла. В ехидной ухмылке приветствовавшего его Лейна сквозило неподдельное изумление. С этой ухмылкой он и отправил Хью взять интервью у человека, сорвавшегося вместе с лифтом с четвертого этажа, потом в местный аэроклуб, где запускали планер. Когда Хью ехал в пригород Нэтли к селекционеру, обладателю самой богатой в Англии коллекции морозостойких кактусов, ему вдруг безумно захотелось последовать совету Майкла и послать в «Бэннер» телеграмму.