— Для кого ты этого скакуна делаешь? — спросил Чаусов, обходя скульптуру вокруг.
— Заказали для одного города, — уклончиво ответил Огановский. — Когда будет готов, скажу. Я ведь суеверный, все расскажешь, а потом, глядишь, заказчик откажется платить…
Выпивать они устроились за большим самодельным столом. Огановский открыл шпроты, банку огурцов, банку томатного сока, нарезал колбасы.
— Закуска как раз для коньяка, — засмеялся Жадан.
Бутылку они выхлестали быстро, незаметно, под треп. Принялись за вторую, но Жадан отказался пить:
— Не хватит ли, мужики?
— Сам же нарывался на вторую, — сказал Огановский. — Как хочешь, а мы с Алешкой еще врежем. — Что ты купил на барахолке? — спросил он у Чаусова.
Тот показал им пожелтевший от времени, затрепанный журнал «Вал». Это был литературно-художественный альманах, изданный в Харбине в 1922 году. В нем небольшая публикация «Судьба Диомиди в большевистской России».
— Что ж, давай за такое приобретение еще по одной. — А как на похоронах выглядела наша матрона Долматова?
— Поплакала, — сказал Жадан.
— Крокодиловы слезы, — буркнул Чаусов.
— Не скажи, это для нее потеря, — возразил Жадан.
— Ничего, к ней не зарастет народная тропа, — усмехнулся Огановский. — Я однажды отдыхал с нею в Доме творчества художников. Шутя полез к ней, она тут же купальник принялась стаскивать.
— Да ну ее к черту! — отмахнулся Чаусов.
— Кто же и за что все-таки убил старика? — спросил Огановский.
— Кто знает? Ищут, — сказал Жадан.
— Это начнут тягать всех, кто с ним мало-мальски имел дело, — сказал Огановский. — И вас пригласят.
— У нас с Алешей уже алиби есть, — засмеялся Жадан.
— А как же! У нас все есть, — пьяно дернул головой Чаусов…
Они просидели еще час, вторую бутылку не осилили, выпили по две чашки крепкого кофе и разошлись…
К вечеру в понедельник Джума уже знал: Жадан Святослав Юрьевич, сорока двух лет, сотрудник Фонда имени Драгоманова, женат, адрес: улица академика Сахарова, 8, квартира 4; Чаусов Алексей Ильич, сорока двух лет, разведен, сотрудник Фонда имени Драгоманова, адрес: улица Гончарная, 31, квартира 10; Огановский Борис Никитич, сорока пяти лет, женат, член Союза художников, скульптор, проживает по улице Заньковецкой, 26, квартира 2; Манукян Давид Ованесович, тридцати девяти лет, женат, член Союза художников, художник-реставратор, адрес: улица Софьи Перовской, 91, квартира 34; Долматова Людмила Леонидовна, тридцати девяти лет, в разводе, заведующая отделом в музее этнографии и художественного промысла, проживает по улице Саксаганского 12, квартира 4.
Это было полдела, даже не полдела, а четверть. Теперь надо отлавливать участковых, получить от них какую-нибудь информацию. Хорошо, если участковый добросовестный, толковый, а не какой-нибудь бездельник, ошивающийся в подсобках магазинов.
Он принялся обзванивать участковых. Троих поймал на месте, двое отсутствовали. На следующий день Джума созвонился и с этими двумя. В сущности два дня Джума убил на встречи и беседы с участковыми. Результат по пятибалльной системе можно было оценить в единицу. Но и единица для Джумы была цифрой о чем-то говорящей, а именно о том, что, по словам участковых, интересовавшие Джуму люди были обыкновенными гражданами, одни приветливо-словоохотливы с соседями, другие вежливо-сдержанные, никаких жалоб со стороны соседей, ни пьянок, ни драк, ни частых шумных сборищ. Может и не ангелы, но никому не досаждают. Джума понимал, что подобная информация, наверное, разочарует Паскалову, но не станет же он городить небылицы. Как есть, так и есть, дальше пусть копает сама…
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Кира.
На пороге возникла высокая женщина, крупная, но ее нельзя было назвать полной, все выглядело пропорционально росту, лишь немного обозначился второй подбородок; лицо смуглое, черный разлет больших бровей над красивыми темно-карими глазами, большой рот, четко очерченные губы с едва заметным темным пушком по краям, открытый чистый лоб, смоляные волосы туго оттянуты к затылку. Одним словом, женщина броская.
— Я Долматова, — спокойно сказала она. — Вызывали?
— Заходите, садитесь, Людмила Леонидовна, — предложила Кира.
Долматова села. Дорогую кожаную сумку, большую, под стать хозяйке, поставила у ног.
— Я веду дело по убийству Гилевского, — сказала Кира. — Естественно, хочу познакомиться с ближайшим его окружением.
Долматова посмотрела на нее так, словно удивилась: такая молодая и вроде неприметная женщина, а занимается убийством, и спросила:
— Чем я могу быть полезна?
— Пока не знаю, — улыбнулась Паскалова.
— Кто же его убил и за что?
— Этого тоже еще не знаем.
— Но хоть какие-то подозрения у вас есть?
— Выясним, — неопределенно ответила Кира. Ей не понравился напор Долматовой, словно перехватывавший инициативу. — Поэтому хочу поговорить с вами, — и не делая паузы, удерживая нить разговора в своих руках, продолжила: — Как давно вы знали Гилевского?
Долматова бросила взгляд на Кирину зажигалку «Клиппер», лежавшую на столе, спросила:
— Вы курите? Разрешите мне закурить?
— Курите. — Кира протянула ей сигареты и зажигалку.
Когда Долматова вытаскивала сигарету из пачки, Кира отметила: узкая ладонь, тоненькие, изящные, ухоженные пальцы как-то не очень соответствовали крупной фигуре Долматовой. Закурив, Долматова сказала:
— Мы были знакомы с тех пор, как я пришла работать в музей. Пятнадцать лет.
— А кем вы работаете, Людмила Леонидовна?
— Заведую отделом иудаики.
— Вы хорошо знали Гилевского?
— Естественно. Пятнадцать лет достаточный срок.
— Что бы вы могли сказать о нем?
— Прекрасный человек. Настоящий специалист, таких знатоков своего дела немного.
— По роду службы вы часто бывали в отделе фондов, которым он руководил?
— По мере надобности.
— Беспрепятственно с его стороны?
— Какие же могут быть препятствия, если этого требует работа?
— А каковы у него были взаимоотношения с другими сотрудниками?
— Вы полагаете, что я исключение?
— Не полагаю, а предполагаю.
— На каком же основании?
— Ваши отношения с ним ограничивались лишь совместной работой в одном учреждении? Простите, если вопрос покажется вам бестактным, но все, чем я занимаюсь, — это только, кто и за что убил Гилевского, ни больше, ни меньше.
— Можно сказать, ограничивались, хотя досужих вымыслов хватало.
— Вы замужем, Людмила Леонидовна?
— Нет. Но этого хватало для сплетен.
— Возможно, не только этого.
— Что вы имеете в виду? — Долматова осанисто выпрямила спину и шею.
— К этому мы еще вернемся, — сказала Кира. — У него были враги?
— Естественно, как и у всякого человека, который не терпит бездельников и бездарей.
— Кто же конкретно, и на какой почве он враждовал?
— В каждом случае кто-нибудь конкретно. Все-таки он проработал в музее свыше сорока лет, а за это время всякие стычки бывали.
— И все-таки, может был кто-то, с кем у Гилевского была постоянная вражда?
— Нет. Он был незлопамятен.
— Может не он, а кто-то был злопамятен?
— Обычно это не афишируют.
— Ну хорошо, — Кира поняла, что Долматова почему-то хочет обойтись без фамилий. — Вы бывали у него дома?
— Редко. Что вы имеете в виду?
— Разве характер ваших добрых отношений исключал ваши визиты к нему и его — к вам?
— Давайте без обиняков, — резко сказала Долматова.
— Если вам угодно. Вы знаете, что есть завещание, по нему все завещано вам?
— Нет, не знала, — смуглое лицо Долматовой пошло красными пятнами, лоб завлажнел, она наклонилась, чтоб взять из сумки платок.
«Тут ты по-моему лжешь, — подумала Кира. — Ты не родственница ему, подобные завещания оставляют не случайно. Старик, наверное, был влюблен. И ты разогревала его своим пышным телом. Тут платонической любви было недостаточно».
— Вот я и объявила вам: вы наследница всего его имущества. Даже приватизированной квартиры. А у вас большая квартира?
— Однокомнатная.
— Людмила Леонидовна, как женщина женщине, скажите вы были близки с Гилевским? — Кира не хотела упустить момент ее растерянности.
— Да. Вас это удивляет? Разница в возрасте: мне тридцать девять, ему шестьдесят девять.
— Нет, почему же, такое случается. Обаяние, опыт, интеллект Гилевского — сильное оружие. Он был обаятельный человек?
— Для меня да.
— Так вы знали о завещании?
— Знала.
— Как он объявил вам об этом?
— Просто. Сказал: «Я завещаю все тебе».
— А вы?
— Сперва растерялась.
— Вы кого-нибудь подозреваете в его убийстве?
— Нет, — она отвела взгляд, и Кира интуитивно почувствовала, что и это ложь, но не могла понять — зачем она лжет, что-то в этом было противоестественное, скрытое, тайное. Если убит любимый человек, нормально было бы назвать того, кого подозреваешь.
— Давайте договоримся так. Делом этим занимаюсь не только я, но и люди поопытней моего. Докопаемся, уверяю вас. Поэтому вы на досуге подумайте о том, что вы мне по каким-то причинам не сказали, утаили, чтоб потом вы не чувствовали себя неловко и, скажем, неблагодарно по отношению к убитому. Вы поняли меня, Людмила Леонидовна?
— Надеюсь, поняла. Я могу идти?
— Разумеется.
— До свидания.
— Всего доброго…
Всех пятерых Кира вызвала на один день на разное время, чтоб они не встретились друг с другом в прокуратуре.
Следующим был художник-реставратор Давид Манукян — невысокий плотный чернявый человек, в джинсах и в хорошей джинсовой рубашке с закатанными рукавами, из которых высовывались волосатые руки с сильными кистями…
— Давид Ованесович, в связи с убийством Гилевского у меня к вам несколько вопросов.
— Задавайте, — он пожал плечами.
— Вы знали Гилевского?
— Знал визуально, но знаком не был.
— Вы коллекционер?
— В первую очередь я художник-реставратор.