— Присаживайтесь, Кира Федоровна, посмотрите наше кино, это, правда, не мультики и не порнушка, но все-таки кино, — сказал Войцеховский.
— Я к вам по срочному делу, Адам Генрихович, — сказала Кира, выручайте.
Он остановил кассету, поднялся из кресла.
— Что стряслось?
— Вы могли бы срочно снять «пальцы» с пачки сигарет и с зажигалки? Кира развернула платок.
— Это уже для нас сверхурочная работа, Кира Федоровна, для этого есть другие службы, — пробурчал Войцеховский, разглядывая лежавшие на ладони Киры пачку «LМ» и зажигалку.
— Очень нужно, именно сейчас, — взмолилась Кира.
— У Скорика за такую услугу я потребовал бы бутылку коньяка. А что с вас возьмешь? Оставляйте.
— А это дактокарта. Потом сравнить надо будет.
— Хорошо, я вам позвоню.
Кира вышла.
— Извините, — сказала она Долматовой, сидевшей на скамье напротив кабинета.
Они вошли, заняли те же места — Кира за столом, Долматова напротив.
— Мы произвели выемку завещания у нотариуса, — сказала Кира. — Так что с получением наследства вам придется подождать до окончания следствия.
— Я не тороплюсь. Слишком деликатный вопрос.
— Вы собираетесь потом встретиться с Пестеревым? Он, единственный родственник, остался как бы обойденным, все завещано вам.
— Я об этом думала. И потом я не знаю, где его искать.
— Я вам дам его телефон… У вас не возникало желания посетить квартиру Гилевского. Все-таки вы прежде там бывали.
— В общем нет, тем более, что она, вероятно, опечатана вами.
— Опечатана. Но кто-то сорвал печать и побывал там. Как думаете, не Пестерев ли?
— Об этом судить не могу, — ответила Долматова, как-то напрягшись.
Это не ускользнуло от Киры, она спросила:
— По-вашему мнению, у Пестерева мог быть второй ключ от квартиры Гилевского?
— Понятия не имею. Возможно.
— А у вас?
— У меня нет, — быстро ответила Долматова…
Задавая разные вопросы, Кира тянула время. Наконец раздался телефонный звонок.
— Слушаю, Паскалова, — Кира сняла трубку.
Звонил Войцеховский:
— Вы одна?
— Нет.
— Понятно. Тогда слушайте. Я сразу увидел, что «пальчики» дамские. Даже не сравнивая с теми, что на дактокарте. Тоненькие папиляры. А когда сравнил — сошлось, с теми, что на дактокарте. Кто у вас сидит? Она?
— Да.
— Сейчас лаборант занесет вам.
— Большое спасибо, Адам Генрихович.
— Благодарность принимаю, — он повесил трубку.
Кира как-то весело взглянула на Долматову, подумала: «Что же ты делала там?»
Лаборант занес тоненькую папку:
— Вам от Адама Генриховича.
— Спасибо, — сказала Кира и уже Долматовой:
— Людмила Леонидовна, если у вас нет ключа от квартиры Гилевского, как же вы туда проникли?
— Но я!..
— Не надо, Людмила Леонидовна, вы там были. И оставили след в виде отпечатков пальцев. Вот, — Кира раскрыла папочку. — Это «пальцы», которые мы нашли в квартире. А это ваши, с моих сигарет и зажигалки. Они идентичны. Человек вы образованный, надеюсь, понимаете, что это неопровержимо.
Долматова кивнула, поникла, опустила голову.
— Вы были там с Пестеревым?
— Нет, одна, — тихо ответила Долматова.
— Как вошли?
— У меня есть второй ключ.
— Откуда он у вас?
— Модест Станиславович дал мне его. Давно. Я иногда приходила туда без него. Убрать, пыль смахнуть. Когда он уезжал в отпуск. А уезжал он на месяц, полтора. В Трускавец или Железноводск, — она говорила волнуясь, короткими фразами.
— Что вам в этот раз понадобилось там?
— В сущности ничего. Просто посмотреть, все ли на месте.
— Вы полагали, что есть некто, кто может вас упредить, проникнуть туда.
— Была такая мысль.
— Кого вы подозреваете?
— Пестерева.
— Подозревали только в этом?
— Не только.
— На основании чего?
— Он же не знал, что все унаследую я.
— Это единственная причина для такого подозрения?
— Пожалуй… Я нарушила закон, сорвав печать?
— А как вы думаете?!
— Что мне теперь будет?
— Ничего вам не будет, — Кира махнула рукой. — Есть факт проникновения, но нет кражи… А ключик вы мне отдайте.
Долматова достала из сумочки ключ.
— Что мне теперь делать? — спросила.
— Занимайтесь своими делами. Всего доброго, Людмила Леонидовна…
Когда Долматова ушла, Кира, повертев в руках свою пачку сигарет и зажигалку, закурила. Она с нетерпением ждала Скорика, чтобы все ему поведать.
11
«Кто-то из них врет — либо Жадан и Чаусов, что были в день и час убийства на выставке мебели, либо Огановский, утверждающий, что был там в это же время», — мысль эта донимала Киру несколько дней, пока она не решила назначить повторную встречу. Начала она с Чаусова. Он пришел в том же костюме, такой же худой, с нервным, несколько осунувшимся, как ей показалось, лицом. Но начала Кира с другого:
— Алексей Ильич, я хочу разобраться в датах, выстроить их последовательно. Вам знакома эта книга, — она показала ему книгу американца Дж. Бэррона «К истории ювелирного дела», изданную в Нью-Йорке в 1960 году.
Он полистал книгу, Кире показалось, что Чаусов побледнел, охрипшим голосом он произнес:
— Я об этой книге не знал… Как же так?.. Как она прошла мимо меня?! Откуда она у вас?
— Я взяла ее в библиотеке Академии наук.
— Боже мой, как она прошла мимо меня?! — повторил он сокрушенно.
— А вот из нее цитата. Сэм Шобб пишет Диомиди: «Вы правы, с оказией передавать письма безопасней и надежней. Я совершенно не согласен с Вами, что Ваши эскизы — мертворожденные дети. Уверен, придет время и появится возможность воплотить эти эскизы в материале. Я об этом думаю…» Письмо это, датированное августом 1947 года, опубликовано в 1960-м. В каком году, по словам Гилевского, он возвратил пакет дочери Диомиди? — спросила Кира.
— В 1965-м, вроде так он говорил.
— Таким образом письмо Шобба опубликовано за пять лет до этого?
— Да.
— В 1966 году вышла книга Гилевского «Сравнительное исследование», т. е. через год после того, как он, по его словам, возвратил пакет дочери Диомиди. Но в книге ни слова о пакете. Хотя автор, казалось бы, должен был хоть как-то упомянуть о нем: либо существуют письма и дневники Диомиди, либо их нет, либо они в музее, либо переданы дочери Диомиди. Никакого упоминания, будто пакета вообще не существовало. В 1971 году по решению обкома сейф был открыт. Пакета там не оказалось. В первых двух изданиях книги профессора Самарина он упоминается, как хранящийся в музее. В третьем, посмертном, которое редактировал Гилевский, этой упоминание исчезло. Вы обращали внимание Гилевского на эту странность?
— Обращал.
— Что он ответил?
— Что Самарин, мол, заблуждался, но из уважения к нему Гилевский не стал настаивать на исправлении, а когда Самарин умер, в третьем издании, дескать, восстановил истину и убрал это заблуждение.
— Как по-вашему, каким образом письмо Сэма Шобба могло попасть к американскому автору до того, как пакет был передан дочери Диомиди.
— У меня есть ответ на эту загадку.
— Какой?
— Пакет никуда не пропадал, не передавался в Фонд имени Драгоманова, не возвращался дочери Диомиди. Он оставался в руках Гилевского.
— Да, но в сейфе его не было, — сказала Кира.
— Мало ли куда он на время мог перепрятать пакет, а потом опять вернуть его в сейф, куда годами никто не заглядывал. Допускаете ли вы, что имея столько лет возможность вскрыть пакет, Гилевский удержался от соблазна? Если еще иметь в виду, что он был помешан на Диомиди.
— Да, но ведь сейф можно открыть только двумя ключами, один из которых у директора музея.
— А вот на эту загадку я ответить не могу, — Чаусов был подавлен скорее всего тем, что он, считавший себя лучшим знатоком публикаций, связанных с именем Диомиди, не имел понятия о книге Дж. Бэррона, вышедшей в Нью-Йорке; и еще, вероятно, вопросом: каким образом письмо Сэма Шобба к Диомиди, которое скорее всего находилось в пакете, попало к американскому автору. Если бы оно хранилось в другом месте, то было бы опубликовано давным-давно, ибо написано еще в 1947 году! И не только опубликовано, но и расцитировано!..
Кира наблюдала за Чаусовым. Он был выбит из колеи, обескуражен. И она подумала, что сейчас самое время приступить к главному.
— Надо кое-что привести в соответствие, Алексей Ильич, — начала Кира. — Первый вопрос: скажем, если вам надо пройти в музей этнографии и художественного промысла, вы покупаете билет?
— Нет. Я много лет там проработал, вахтерша Фоминична меня хорошо знает.
— Значит, если бы вы вошли туда, когда проходило шесть-семь посетителей, она могла и не обратить на вас внимания?
— Скорее всего.
— Хорошо. В тот день, когда вы говорите, вы были на выставке мебели, там было много народу?
— Не очень.
— Если бы там в это время находился какой-нибудь ваш хороший знакомый, скажем, Огановский, могли ли бы вы его или он вас не заметить?
Чаусов задумался, затем спросил:
— А что, Огановский был там тогда?
— Когда «тогда»? — спросила Кира.
— Ну… в этот день… в это время.
— Вы не ответили на мой первый вопрос.
— Пожалуй, мог и не заметить.
— А вот Огановский утверждает, что не заметить вас и Жадана, если бы вы находились там, невозможно. Народу почти не было. Впрочем, это легко проверить по количеству проданных в тот день билетов. Ведь это было уже перед самым закрытием выставки, конец дня. Кроме того, есть возможность устроить вам и Жадану очную ставку с Огановским.
Чаусов умолк. Она ждала, давая ему возможность принять какое-то решение. Наконец, сглотнув ком, Чаусов тихо вымолвил:
— Я не был на выставке.
— А Жадан?
И снова пауза.
— Я спрашиваю, Алексей Ильич, а Жадан был?
— Не знаю.
— Где же все-таки вы были в интересующее меня время?
— Я не могу вам этого сказать.
— Что так? Уж не замешана ли тут женщина? — усмехнулась Кира.