— Н-да, — отложил письмо Щерба. — Написано-то по-русски.
— Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, — Кира извлекла из пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с открытку, разложила их перед Щербой. — Это и есть эскизы.
На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница, диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница. Под каждым эскизом указывался материал: «золото», «чеканное серебро», «золото-черный жемчуг», «золото с эмалью»…
— Красиво, — сказал Щерба.
— А это и есть самое главное, — и Кира вынула из пакета четыре металлических столбика, похожих на зубильца. — Личные клейма Диомиди!
Щерба вертел их в руках, покачивая головой, затем сказал:
— Значит дело отца с помощью Гилевского хотел осуществить сын, господин Кевин Шобб?
— Да. Делались бы новые вещи по оригинальным эскизам Диомиди, на них ставились бы подлинные клейма Диомиди. Уж мастеров экстра-класса Кевин Шобб нашел бы! И никому никогда в голову не пришло бы, что это подделки. Шобб являл бы миру, скажем, одну-две вещицы раз в два-три года. И объявлял, что это — находка из частных коллекций. Или что-то в этом роде.
— Значит помешал этому Чаусов? — усмехнулся Щерба.
— Чаусова интересовало лишь эпистолярное наследие. Об эскизах и тем более клеймах он и не имел понятия.
— Почему Гилевский согласился на это плутовство?
— Думаю, не из меркантильных соображений. Может быть страсть, жажда увидеть изделия в натуре. Во всяком случае что-то близкое к этому. Одержимый человек…
Другой одержимый, Чаусов, сидел в это время в следственном изоляторе…