Еще смешнее вышло, когда трехлетнего сына в садике спросили, где его так хорошо подстригли. И он совершенно честно ответил: “В Кремле!” Ведь я действительно возила его через Боровицкие ворота стричься в служебную парикмахерскую, чтобы вшей не подцепил.
Спецраспределитель был маленьким супермаркетом, каких теперь полно в Москве. Цены только были относительно низкие – относительно спекулянтов, конечно, потому что, если такая дефицитная вещь изредка где-то и выскакивала в городской продаже, стоила она не больше, чем в лавочке.
Придя в этот магазин размером, скажем, с пятикомнатную квартиру, где работало около десяти человек персонала, следовало раздеться, светски пообщаться, наполнить тележку нужными товарами и расплатиться на выходе. Иногда записывали в долг. Я, особенно поначалу, была одета более чем скромно и быстро за это “схлопотала”.
Стою однажды с тележкой, набираю мыло, детские полотенца, носочки-платочки. Вдруг – шум, суета необыкновенная. Вваливается в пушистой шубе нараспашку шикарная пышная женщина со следами увядшей красоты, с огромным бархатным бантом на голове, по-моему, совершенно пьяная. За ней бежит собачка, с которой все тут же начинают сюсюкаться, прямо как при крепостном праве, – я в жизни такого не видала.
Женщина замечает меня, явно не вписывающуюся в интерьер, и громко так спрашивает: “А это что еще за сука?” Я узнала в ней Галину Леонидовну. Как же она за пятнадцать лет изменилась! Обижаться на нее было совершенно невозможно, потому что она уже превращалась в существо, более приближенное к той собачке, чем к человеку.
Надо сказать, большинство продавщиц (по-моему, на самом деле это были знающие товароведы, прошедшие большую школу в “Березках”, и с воинским званием, конечно) относились ко мне сочувственно, выносили кое-что из-под полы для детишек (видимо, у нас это неизживаемо). В конце концов, что я могла такого уж особенного купить на 200–400 своих рублей в месяц? И они старались подобрать мне вещи подобротнее и подешевле.
Почему я отмечаю их бескорыстие по отношению ко мне?
Это очень важный момент. Когда я вдруг попала в разряд “дочек”, Ира Андропова, моя сокурсница по филфаку МГУ, с высоты опыта дочери председателя КГБ предупредила: “Главное – не дай превратить себя в инструмент!”
Я не сразу поняла, что она имела в виду. Но скоро до меня дошло.
Предположим, из правительственной поликлиники на улице Грановского ты привозишь модную оправу для очков в лавочку на Украинский бульвар. За это тебе живо подбирают джинсы точно по размеру, которые ты покупаешь с какой-нибудь французской заколкой на пружине или дезодорантиком в придачу. Дезодорант даришь девушке в поликлинике, которая продала тебе оправу; заодно заходишь к дерматологу – вручаешь французский крем из лавки, а она выписывает тебе за это шесть баночек какого хочешь крема местной, ручной выделки – с лимонным маслом, бергамотовым, розовым, с соком петрушки “Свежесть” и т. д. (кстати, не чета французским – без понтов, но и без химии). Везешь натуральные кремы в лавочку, присовокупляя что-нибудь из мелких деликатесов вроде клюквы в сахаре (в “старой” овальной коробочке), или сливы в шоколаде, или, на худой конец, импортного печенья “Тук”. За это тебе выкладывают итальянские домашние тапочки мягкой кожи и выносят еще дешевую золотую цепочку, которую ты давно обещала портнихе, работающей за стенкой, и тогда портниха непременно найдет тебе дешевый мех енотовидной собаки на модный полушубок…
В этот круг коммунистического потребления были включены и книжная экспедиция, и театральные кассы, где заказывались дефицитные билеты “для ЦК” (а ходили педикюрши), и спецсекция “матери и ребенка” в “Детском мире”, и еще черт знает сколько всего. Получалось, можно было пару-тройку дней покрутиться в этой карусели без всякой для себя человеческой, уж конечно, но даже и без практической пользы – зато с прибытком для обслуги! Выскочить из этого заколдованного круга без риска прослыть жадной и спесивой было совершенно невозможно. А главное, в решающий момент могли ведь и “обломать” в чем-нибудь. Система была так отработана и неумолима, что вы вообще могли не замечать собственной эксплуатации – то есть именно того, что люди действительно превратили вас в жалкий инструмент.
Натуральный коммунистический обмен кипел, и вы играли в нем роль бесплатного экспедитора, снующего туда-сюда. И огромное количество вещей циркулировало по трубам всей отлаженной системы обслуживания, потому разоблачать льготы высшей номенклатуры КПСС довольно сложно: вокруг “коммунистических благ” паслась гигантская прослойка людей, которых и обвинить-то ни в чем толком нельзя. Как заметил один мой приятель: “У нас каждый доворовывает как может”. Коммунизм в его дистиллированном виде.
Пока я не развелась с мужем, на даче с моими родителями мы не жили. Но однажды летом, когда они на месяц отправились в Крым, мы решили в отсутствие “хозяина” (именно это слово стойко фигурировало во всех разговорах обслуги) переехать за город. Это не возбранялось, там даже оставалась кое-какая прислуга, которой вменялось так или иначе находиться “на объекте”, вроде как сторожить его, хотя там и без того охраны было полно.
На электричке или автобусе доехать до дачи было затруднительно: большинство этих “объектов” специально строилось в малодоступных для пешего народа местах, и попасть туда можно было только на машине.
Но в нашем положении все было довольно просто. На семью приходилось три казенных машины: на ЗИЛе ездил папа (летом его перегоняли для него в Крым), одна черная “Волга” предназначалась для бытовых нужд семьи, и еще на одной ездил так называемый комендант, уполномоченный из 9-го управления КГБ, охранник, по совместительству выполнявший роль всяческого помощника семьи – этакого доброго волшебника. В общем, достаточно было набрать номер телефона гаража – и через десять минут “Волга” была у дома, а еще через тридцать – на даче, в “Горках-10”.
Дача оказалась в двух минутах езды от кошмарного жестяного памятника защитникам Москвы. Машина остановилась у глухих зеленых ворот, водитель вышел, нажал на кнопку звонка – через полминуты открылось маленькое окошечко, а затем военный с помощью автоматического устройства открыл и сами ворота.
Когда они за нами сомкнулись, мы очутились в совершенно другом мире. Здесь даже воздух звучал по-другому, в нем витало что-то целебно-санаторное; высокие сосны и старые ели мерно покачивались, природа выглядела дикой, естественной, но в то же время было заметно, что за лесом тщательно следят.
Машина въехала на крутую гору, миновала стоящую слева будку, где дежурил военный (как говорила моя бабушка 1898 года рождения, “красноармиец”). Мы с мужем, как два дурака, покивали ему здороваясь и помахали из окна машины.
Перед нами, освещенный солнцем, стоял на возвышенном месте старомодный двухэтажный каменный дом в стиле сталинского ампира. И обставлен он был довольно громоздко и несовременно. Через несколько лет я увидела точно такие же странные хоромы в фильме Александра Сокурова “Телец”.
В круглом фонтанчике перед входом не было воды (“хозяева” же уехали), и мы потом каждый день доставали дощечками из пересохшей цементной лохани бедных лягушек.
Вокруг фонтанчика располагались стандартные клумбы, история которых не совсем обычна.
Дачу эту до Зимяниных занимал Арвид Янович Пельше. Он был ровесником моей бабушки, участником революции и т. п. Его изображение на портретах во время городских праздников (1 Мая, 7 Ноября) неизменно веселило народ: лицо вытянутое, щеки впалые, темные круги под глазами, выразительные залысины – его называли “призраком коммунизма”. Он был латыш, и бытовые вкусы у него были, скажем, несколько иными, чем у моих родителей. Мама рассказывала, что когда они приехали смотреть эту дачу, то обрадовались красоте альпийских горок вокруг фонтана, аккуратно скомпонованных кучками из мелких цветов на европейский манер, – может, они напоминали родителям цветочные каскады на склонах королевского парка Стромовки в любимой нами Праге. Однако на следующий день альпийские горки были оперативно срыты и перенесены на новую дачу Арвида Яновича. Агротехник объекта “Горки-10” Сергей Иванович, виртуоз своего дела, видимо, испытывая неудобство перед новыми хозяевами, мгновенно соорудил на опустевшем месте добротные советские клумбы из банальных петуний, бархатцев и бегоний, казенность которых, к сожалению, так и била в глаза.
Тень Арвида Яновича (недаром его звали призраком) преследовала нас еще много лет. Он был очень высокого роста, а мы, Зимянины, все маленькие. В доме к каждой спальне прилегала отдельная ванная и уборная. Так вот, все толчки были приподняты над кафельным полом сантиметров на 10–15 за счет деревянного пьедестала. Сидишь на троне – ноги вечно болтаются, как у Гулливера в стране великанов.
Но даже когда и эту старую “сталинскую” дачу с ее диковинными нарощенными толчками, каких я больше никогда не видала, через год снесли и на ее месте возвели новую, шикарную, “модерную”, как говаривала мама, призрак не давал нам покоя. Так, вся территория (и немалая), прилегавшая к дому, была окольцована асфальтовой дорожкой для пешеходных прогулок – терренкура, и по ней “хозяину” надлежало размеренным шагом прогуливаться до и после работы. И примерно через каждые сто метров стояли скамейки, рассчитанные на такого гиганта, что, когда задницей я сползала на самое дно желоба, пятки касались края скамейки! А у Пельше тут, видимо, были коленки…
Эти лавки так и не поменяли, да никто на них особенно и не сидел, и они проторчали по всему кругу до следующего “хозяина” – Анатолия Ивановича Лукьянова.
С главного пешеходного круга отходили тропинки, тоже заасфальтированные и ведущие в лес. По другим, натуральным тропинкам ходить не рекомендовалось, так как между кустами была коварно натянута проволока – на уровне между щиколоткой и коленом: видимо, ловушка для диверсанта-злоумышленника.