А я скорее, подумал Ибрагимов самодовольно. Вышло все очень даже нормально: Зинаида Ефимовна, учитывавшая макулатуру, округлила семь с половиной килограмм до восьми и позволила Ибрагимову лично закинуть обе пачки подальше от края горы, наваленной во внутреннем дворике школы под древними кумачовыми лозунгами “Миллион – Родине!”, “Отходы – в доходы!” и “Решения XXVI съезда КПСС – в жизнь!”. Палочка после римской пятерки почти прилипла к “с”, потому что была пририсована недавно.
Пятый “В” вырвался в лидеры не только среди пятых, но всех классов с четвертого по шестой, и фиг уже с этим седьмым “А”, который, заразу, не догнать. А что еще приятней, Ибрагимов, пока бродил по куче в поисках как бы лучшей точки для прицельного броска куда подальше, сумел выцепить и сунуть под пальто десяток разных журналов. Они холодили пузо даже через рубаху и норовили съехать к земле, так что Ибрагимову пришлось поспешить к школе с видом первоклашки, для которого опоздание на урок страшнее атомной войны.
Он разобрал добычу в укромном углу раздевалки: три номера “Вокруг света”, один “Юный техник” и несколько негодных фиговин вроде “Юного натуралиста”, “Вожатого” и “Моделиста-конструктора”. Ибрагимов задвинул фиговины под лавку, зарубив себе, что надо не забыть вернуть их в кучу, разложил остальные журналы на полу и навис над ними в позе орла, плюющего на царских жандармов с кавказской вершины. Левой рукой он обхватывал вымокший насквозь верх то одного, то другого носка, пробуя не выжать, так согреть, а правой перелистывал страницы, беззвучно подвывая от радости в предвкушении вечерней читки. Прошлогодний “Юный техник” одарил фантастическим рассказом какого-то Шекли, вроде прикольным, а в “Вокруг света” нашлись куски шведского детектива и начало фантастической повести про превращение человека в собаку.
Ибрагимов, не вытерпев, влез в начало, грянул с лавки и спохватился. Он запихнул трофеи в сумку и чесанул к выходу из раздевалки, но с полдороги вернулся и сунул в сумку еще и номера “Моделиста-конструктора”. Олегану можно подарить, он такие штуки любит.
Ибрагимов всмотрелся в часы, отданные батей осенью, – в них надо было всматриваться, потому что стекло разбито, а циферблат выцвел, – ойкнул и рванул в класс. Первым был русский, вела его Элеонора Петровна, шутить с нею было опасно.
Еще опасней думать, что хлопоты миновали.
– Галина Николаевна, вам телефонограмма, – виновато сказала Танечка, протягивая листок.
Галина Николаевна вздохнула, прочитала телефонограмму и утомленно спросила:
– Александра Митрофановна здесь?
Танечка испуганно кивнула.
– Весело неделя начинается, – сообщила Галина Николаевна и тяжело зашагала в библиотеку.
Александра Митрофановна расставляла возврат по полкам, как обычно бормоча под нос. Галина Николаевна, поздоровавшись, положила телефонограмму перед библиотекаршей. Та, кажется, прочитала трижды, прежде чем вскинуть и без того крупноватые, а сквозь очки – пугающе огромные, почти бесцветные глаза и спросить с детским недоумением:
– “Мой дедушка – памятник” и “Сундучок, в котором что-то стучит” – их-то за что?
– А то вы не знаете, – сказала Галина Николаевна.
Александра Митрофановна поправила очки и вполголоса спросила:
– Он тоже уехал, получается?
Дождалась ответного пожатия плечами и посетовала:
– Медом им там намазано, что ли? А нам страдать.
– В смысле?
– В прямом. Они уехали и довольны. А мы остаемся, фонды изымаем вон, и из кино тоже ведь вырезают. Скоро ни по телевизору, ни в библиотеках нормального ничего…
Она махнула рукой и поспешно замолчала.
Галина Николаевна, подождав, спросила:
– Я правильно понимаю, что все книжки у нас в наличии? Не на руках, надеюсь?
– По-моему… – протянула Александра Митрофановна, подошла к каталожному ящику, некоторое время, не выдвигая его, рассматривала полированную поверхность, чтобы испуганно повторить: – По-моему…
– Так, – сказала Галина Николаевна, слегка теряя терпение.
Александра Митрофановна звучно выдернула ящик, пробежалась пальцами по карточкам, всем мощным торсом развернулась к завучу и прошептала:
– “Сундучок” здесь, “Кыш и я в Крыму” здесь, а “Дедушку”, по-моему, еще в позапрошлом году потеряли.
– Как потеряли, кто потерял? – не поняла Галина Николаевна.
Александра Митрофановна поморгала и так же шепотом пояснила:
– Ребятишки.
– Ибрагимов? – резко уточнила Галина Николаевна, сама не зная почему.
– Какой Ибрагимов? А, нет. Нет-нет, не он. Это же… Я не помню, – поспешно сказала она, явно испугавшись, что проговорится.
Ну и правильно, подумала Галина Николаевна, почти не обидевшись. Лучше не помнить.
Она после паузы осведомилась:
– Другие книги к списанию есть? Вот и хорошо. Актируем списание одним перечнем, я подпишу, надеюсь, нигде ничего не всплывет?
Александра Митрофановна закивала, скрылась в стеллажах, тут же вынырнула с двумя книжками в руках и нерешительно спросила:
– А если всплывет?
– Ну… – протянула Галина Николаевна. – Кто ж его посадит, он же памятник. Составляйте акт.
Она слегка хлопнула по столу, показывая, что обсуждение закончено. Александра Митрофановна, естественно, вздрогнула – удивительно предсказуемое и раздражающее создание все-таки, – метнулась к своему столу, все с тем же проворством выдернула из его глубин стопку растрепанных книжек, водрузила их на стол, кинула Алешковского и Аксенова сверху, уселась на взвизгнувший стул и принялась строчить.
Галина Николаевна несколько секунд разглядывала обложку “Сундучка”, снова щурясь от утренней фразы, но зашла издалека:
– Александра Митрофановна, а вы сами это вот читали? Как вам?
– Ну, сказка… – пробормотала Александра Митрофановна, не отрываясь от писанины. – Детская. Кому как. “Звездный билет” лучше.
Она замерла, не поднимая головы. Потом невидимый шарик ручки снова побежал по строчкам.
– “Звездный билет”, – с облегчением сказала Галина Николаевна. – Конечно, “Звездный билет”. Это ведь Аксенов, там еще Дима главный герой и девочка у него Галя, такая… Не такая. Он в “Юности” печатался, да?
– Да откуда ж я помню, – сухо сказала Александра Митрофановна и добавила почти без паузы: – В шестьдесят первом, в двух летних номерах, первый – оранжевый такой, все вокруг читали, по парку идешь – всё оранжевое.
– Я тоже читала, – обрадованно подтвердила Галина Николаевна. – Оранжевый, точно. А концовку не нашла, до сих пор не знаю, чем кончилось. Только сейчас сообразила, надо же.
– Очень популярная книга была. Кино даже вышло, но книга лучше. И отдельное издание есть.
– А я и не знала, – огорчилась Галина Николаевна. – Как думаете, в районной или городской библиотеке можно найти?
Александра Митрофановна опять перестала писать и медленно подняла на Галину Николаевну совсем прозрачный взгляд. Галина Николаевна пришла в себя.
– Да, – согласилась она. – Теперь-то уже вряд ли. Александра Митрофановна, я у себя буду, вы как закончите, приходите подписать, и сразу у Танечки печать поставим.
Поставив вёдра друг в друга, техничка пошаркала в другое крыло. Ибрагимов послушал еще немного, тщательно затолкал под плинтус несколько крошек, упавших все-таки с пряников, которые он последние полчаса, после того как по третьему разу прочитал самые интересные куски из журналов, увлеченно обгрызал с разных стороны, откусывая у получившихся черепашек, зайчиков и чебурашек то уши, то головы и ноги, сунул журналы в сумку, подхватил пальто и мешок со сменкой, выключил свет, выбрался из техотсека, приоткрыл дверь и осторожно послушал. В коридоре было тихо. Ибрагимов огляделся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь кабинета.
Он обнаружил, что кабинет математики не запирается, еще в сентябре – замок сломался, а красть тут нечего, вот никто и не парится. Это знание относилось к разряду бесполезных до тех пор, пока Ибрагимов не придумал использовать техотсек за доской в качестве штабика. Дверь возле доски вела в узкий, как шкаф, кабинетик без окон и почти без мебели, стол да стул, вот и всё, зато теплый и с лампочкой. После уроков здесь можно было скрываться часами – просто так, или для прикола, или если американцы сбросят нейтронную бомбу и надо будет организовывать сопротивление. Или чтобы переждать несколько часов.
Как сегодня, когда Ибрагимов нечаянно – ну, почти нечаянно – подслушал разговор завучихи с училками про то, что машина пункта вторсырья сегодня не приедет, потому что сломалась, а будет только завтра, и слава богу, что сейчас декабрь и снег не идет, так что не придется это безобразие еще и укрывать от слякоти, гниения и крыс.
Слава богу. Слава сломанным моторам. Слава школьной программе сбора вторсырья. И слава дежурствам, которые именно сегодня задержат родителей Ибрагимова до девяти вечера.
Если это не судьба, товарищи, то что судьба-то? Разве что два мятных пряника в кармане.
От судьбы не уйти, но скрыться ради нее можно и нужно.
Уроки кончились, продленку разобрали, учителя разошлись, а теперь угомонилась и техничка теть Вера, долго мотавшая круги по школе под грохот ведер и матерные прибаутки.
Ибрагимов сбегал в туалет, долго пил из-под крана – после пряников во рту и животе было липко и вязко, – сделал прочие дела, отмыл руки, подошел к окну во внутренний двор и несколько секунд, сладко обмирая, любовался залежами сокровищ, не охраняемых ни Зинаидой Ефимовной, ни гестапо, ни гвардейцами кардинала, ни скелетами, ни джиннами. Там были журналы “Вокруг света”, “Пионер”, “Костер”, “Юный техник”, “Химия и жизнь”, “Техника – молодежи”, “Сельская молодежь”, а может, даже “Уральский следопыт”, “Искатель” и альманахи “Подвиг”. Там были Крапивин, Томин, Булычев, Брэдбери, Браун, Кларк, Шекли и, наверное, даже Стругацкие, про которых Ибрагимов столько слышал. Там были фантастика, детективы и приключения, которых не найти ни в одной книжке. Там вполне могли быть старые книжки, которых не найти ни в одной библиотеке.