Однажды зимним утром мы с подругой Леной оказались возле комиссионного магазина на улице Николая Заморенова. В этой комиссионке иногда удавалось задешево обрести какой-нибудь батник, водолазку, свитер-лапшу. Только нужно приехать к открытию магазина. Итак, потоптавшись минут пятнадцать перед входом, мы первыми ворвались в торговый зал и сразу же увидели на вешалке совершенно новую куртку, в точности такую, как у Воли Николаевича. Из выворотной кожи цвета горького шоколада с пуговицами-мячами – в самый раз на мужа моего Евгения. Я обомлела. Что это – мираж? Неужто мы станем обладателями этой неземной красоты? Возможно ли такое чудо? Куртка стоила 120 рублей, дорого, но не запредельно же! Тогда мы получали 80 рублей в месяц, то есть стоила куртка всего-то полторы наших зарплаты. О, счастье! О, перо Жар-птицы!
Заветную сумму следовало срочно добыть. Выписанный и отложенный товар по советским торговым законам хранился в течение часа, и через шестьдесят одну минуту куртка могла превратиться в саднящее душу воспоминание. Действовать следовало собранно и разумно. По счастью, сестра Инна жила неподалеку, и на нее можно было положиться. Выписав чек и оставив Лену стеречь куртку, я бросилась к телефону-автомату. Нашлись две копейки, а Инна, верный друг, оценила небывалую удачу и, не раздумывая, взялась добыть деньги и доставить за короткий срок. Время пошло…
Ситуация складывалась напряженная. Наше стремительное появление в торговом зале, мгновенная и алчная реакция на куртку ошарашили продавщиц. Редкостная вещь кому-то предназначалась и через минуту после открытия магазина должна была переместиться на другую вешалку, ту, на которой висел “выписанный товар”. Но кто-то замешкался, кого-то мы опередили, короче – момент был упущен.
Целый час нам с Леной предстояло стеречь вожделенную куртку. И в отличие от часовых, несущих караул возле Мавзолея, прожить эти шестьдесят минут в обстановке недоброжелательной, даже враждебной. Не знаю, выдержала бы я тот накал ненависти в одиночку. Но со мной была Лена, любительница экстремальных ситуаций, отважная озорница и виртуоз язвительных реплик. Обыкновенно она развлекалась, провоцируя пассажиров автобуса 72-го маршрута, которым пять студенческих лет мы добирались в родной институт. Сорок минут от метро “Новослободская” до Тимирязевской академии Лена будоражила возвращавшихся с работы граждан (мы учились на вечернем отделении) не всегда безобидными шуточками и монологами. Поддразнивала попутчиков, но и расцвечивала, перчила томительный автобусный маршрут.
В комиссионном магазине на улице Заморенова этот ее талант пригодился. Завязалось нечто вроде дуэли, от которой магазинное пространство разве что не искрило, выброс адреналина и с той, и с другой стороны зашкаливал. При этом и мы с Леной, и продавщицы не сводили глаз с часов на стене торгового зала. То и дело я выбегала на улицу и вглядывалась в морозную мглу, из которой должна была материализоваться Инна со 120 рублями. С каждой минутой продавщицы все злораднее и злораднее переглядывались, почти торжествовали, мы с Леной держали оборону, петушились и готовились в случае фиаско уйти пусть и несолоно хлебавши, но не потеряв лица́. И буквально за пару минут до нашего поражения Инна пришла! Вес был взят, на нашей улице случился праздник, а куртка на пару десятилетий стала второй кожей Евгения. Социальный статус семьи подрос – в доме появилось нечто то ли кожаное, то ли замшевое, пусть и выворотное…
Промелькнула жизнь, много жизней. Умер молодым Воля Николаевич. Волею судьбы его правнук оказался нашим внуком. Кто-то вырос, кто-то постарел. Только не куртка. Похоже, она нетленна. Не изменив ни формы, ни цвета, все такая же шоколадно-коричневая, висит себе в шкафу, есть не просит и даже смотрится почти актуально…
Однажды в самый пик эпохи застоя меня командировали на фабрику “Черемушки”, выпускавшую женское белье, и вправду похожее на импортное и почти такое же дефицитное. Мне поручили изготовить эскизы ярлыков, дабы придать отечественному бельишку еще более товарный вид. И женская половина нашего отдела (а работали мы под руководством Михаила Матвеевича Шварцмана в художественно-конструкторском бюро, созданном блистательной Аллой Александровной Левашовой, прекрасном, надо сказать, учреждении, своего рода заповеднике, заслуживающем отдельного рассказа) надеялась, что я сумею договориться с руководством фабрики о бартере (слово это появится в лексиконе спустя десятилетия, но понятие существовало всегда). Мы, молодые в те времена женщины, мечтали, что за работу заказчики расплатятся с нами не призрачными деньгами, переведенными со счета фабрики на счет конструкторского бюро, а кружевными трусиками, нарядными бюстгальтерами и поясами для чулок (эра колготок для широкой массы советских женщин еще не настала).
Увы, ничего не вышло, не смогла я войти в контакт с фабричным руководством, надежд подруг не оправдала, мечты развеялись. Но прошлась по цехам и своими глазами увидела облака нежнейших кружев, эдакие миражи, предназначавшиеся, увы, не нам.
Так вот, к началу 70-х появились-таки способы добычи пристойного белья. Можно было купить у спекулянтов (или у хороших знакомых, но по спекулятивной цене) магические сертификаты и попытаться с уверенным видом пройти мимо амбалов, зорко охранявших от чужеродной публики вход в валютный магазин “Березка”. Конечно, рисковали проколоться на фейсконтроле и вляпаться в неприятность, но дело того стоило.
Был и другой путь, попроще… В историческом центре Москвы, в Столешниковом переулке, а также на углу Кузнецкого Моста и Неглинки, издавна существовали известные каждому столичному жителю общественные туалеты. С восьми утра и до восьми вечера в сортирах шел торг. Использовать эти муниципальные учреждения по первоначальному назначению было бы нонсенсом, вызовом общественному мнению, потому что кабинки служили примерочными и только примерочными. Там-то, в общественных туалетах (когда-то подобные заведения романтично назывались “павильонами ретирады”), и обретали мы необходимые предметы. Но приходилось держать ухо востро – облапошить могли запросто. Как-то раз в одном из этих пунктов я купила модные оранжевые босоножки и, примчавшись в счастливом возбуждении домой, обнаружила, что обе они на левую ногу.
Из общественного сортира на углу Кузнецкого и Неглинной возвращаюсь на станцию метро “Профсоюзная” в тот самый день, когда огорченная неудачей, постигшей меня на фабрике “Черемушки”, я заглянула в ближайший универмаг в вечной надежде отыскать в навозной куче жемчужное зернышко. И жемчужина обнаружилась, да не одна, а целое ожерелье! На длинной металлической штанге висели пиджаки изумительного сизого цвета и изумрудные куртки, сшитые из натуральной лайки[6], тонкой и нежной, пересекшие океан и прибывшие в Москву из экзотической страны Аргентины. Не под прилавком в какой-нибудь хитрой элитарной комиссионке, а в самом обыкновенном посконном универмаге свободно продавались всамделишные лайковые пиджаки и куртки, изящного покроя и чудесных цветов. Оценить экстраординарность явления может только тот, кто жил в те годы.
Неправдоподобная встреча с пиджаком произошла за пятнадцать минут до начала обеденного перерыва, без четверти два по московскому времени. То есть для того, чтобы добыть деньги на покупку пиджака, судьба дала мне не один жалкий часик, а полновесный час плюс еще пятнадцать минут – бездну времени! Я выписала чек и ринулась ловить такси. Поймала мгновенно и обрисовала таксисту ситуацию. Таксист оказался понимающим человеком, оценил остроту момента и заразился моим азартом. С Профсоюзной улицы мы помчались в Мансуровский переулок, в нашу квартиру, где на блюдечке с голубой каемочкой вовсе не лежала нужная мне сумма (пиджак стоил 160 рублей – деньги нешуточные!): 30–40 можно было наскрести, а остальные следовало раздобыть в самые сжатые сроки. Добрый таксист согласился ждать у подъезда.
В стареньком нашем трехэтажном доме родились и мой отец, и я, и моя дочь. Прежде в каждой из шести квартир жили испокон века знакомые люди, почти родственники, но к середине 70-х коренные жители разъехались. И только на третьем этаже по-прежнему обитала тетя Полина Крошина, некогда заменявшая мою няню Аню. В те времена я каждое утро отправлялась на третий этаж и целый день паслась в семье тети Поли. Крошины жили в просторной комнате, где кроме самой тети Поли помещались дядя Саша, Шура с Томой (почти взрослые девочки) и три гигантских фикуса с растопыренными лоснящимися листьями, произраставшие из трех оцинкованных бельевых баков. Пахло в комнате сытно, хотя и кисловато. Мой дневной сон происходил в супружеской постели тети Поли и дяди Саши, на никелированной кровати с шишечками, отгороженной от фикусов темно-красным плюшевым пологом, среди пуховых перин и множества подушек в цветастых наволочках. Уютно спалось мне на крошинском ложе за театральным занавесом!
Некогда существовал в Москве институт “ответственных по подъезду”. Несомненно, должность эта была не так проста, как может показаться на первый взгляд, не всякий для нее годился, не за одну только чистоту подъезда отвечал “ответственный”. Под пристальным и неусыпным его оком находились все жильцы дома. Дядя Саша, коренастый, бритый наголо человек в потертом до лысоватости кожаном пальто и скрипучих сапогах, занимавший с послевоенных времен этот важный пост, обладал существенными преимуществами. Он, только он, владел ключами от подвала нашего дома и хранил там бочонок с кислой капустой, и только тетя Поля сушила белье на чердаке. Прочие жители обходились веревками, натянутыми под кухонными потолками. По этой причине все кухни нашего дома вместе со своими обитателями вечно плыли под влажными простынными парусами.
В нашем доме обязанности “ответственного” были несложными. И без того все жили на виду у всех. И если о прошлой жизни соседей, происходившей до вселения в наш дом, никто не знал ничего, о настоящей знали всё. Однажды семья наша совершила чудесную покупку, вроде бы не полагавшуюся по имущественному нашему статусу. Мы купили холодильник “Север” и оказались в центре внимания всего подъезда, потому что холодильниками в конце 50-х обладали единицы. Чудо это свершилось потому, что папе обломилась потрясающая “халтура” – неожиданный заработок, к тому же почти по специальности.