Я задолжала всем вам “долгие и частые” письма: не только потому, что ленилась и отвлекалась, но и потому, что жизнь, как обычно, “забирала свое добро повсюду, где находила его”…
И все-таки я помню каждое присланное мне слово, помню все марки на конвертах – и даже почтовые штемпели.
…Мне девять лет, папа за стеной играет “Киарину” на фортепиано, из кухни вкусно пахнет пирогом, мой брат еще жив, за окном чернеет свердловская ранняя ночь, а на столе лежит только что полученное письмо из Чехословакии. Или из Болгарии.
Я его пока что не открыла, и ноги мои еще не согрелись после улицы. Сейчас я просто смотрю на это письмо, разглядываю марку, штемпель и думаю, что он похож на морские волны: наверное, именно такие набегают на берег в НР Българии – страны, где я никогда не бывала, но обязательно буду.
Светлана Мосова“Если б не было тебя…”
– Мы все как-то склонны переоценивать роль искусства, – с досадой сказал однажды (“во дни сомнений, во дни тягостных раздумий”) один знаменитый режиссер. – “Искусство влияет на людей…” Да ни на кого оно не влияет – что мы там о себе возомнили!..
Ну, не скажите, маэстро. Еще как влияет. Фатально влияет. Ну просто ужасно влияет!..
Природа состоит из кривых линий, из несовершенств – из толстых щиколоток, коротких ног, больших носов (в массе). Нет, попадаются, конечно, и тонкие носы, но не в массе, не в одном месте, тут единство времени и места не срабатывает, природа не собирает в одну кучу все достоинства разом – это под силу лишь плохому режиссеру, согнавшему на съемочную площадку длинноногих большеглазых газелей и заставившему Юру грезить в кинозале о таком вот райском месте, где он, Юра (состоящий, кстати, из кривых и не совсем совершенных линий), будет стоять в центре, а на него с восхищением будут смотреть немыслимые красавицы, водопадом летящие по ступеням…
Впоследствии, когда Советский Союз ушел в историю и границы открылись, Юра объездил много стран (тот фильм был зарубежный), но такого райского места так и не нашел. Хотя честно искал, потратив на это жизнь. Но везде были толстые, худые, кривые (все живое – кривое, Юра!) – большое разнообразие в природе наблюдал Юра, не уставая удивляться и печалиться этому самому разнообразию. Нет, попадались, конечно, отдельные особи, но – не водопадом, подчеркиваем, не косяком, и летели они не к Юре.
Собственно, это рассказ о пагубном воздействии искусства на людей. Рассказ короткий, как наша жизнь, и бесконечный, как жизнь искусства (зри классику).
В юности Вера была без памяти влюблена в Гойко Митича. Вариант глухой, конечно, потому что этому главному индейцу стран Варшавского договора, этому ходячему идеалу мужской красоты, этому кумиру миллионов только Веры и не хватало.
А оказалось, что не хватало.
Но по порядку.
О любви Веры знали все. Настолько все, что однажды об этом узнал и сам Гойко Митич.
Кинозвезда как раз совершала кругосветное путешествие на корабле, на котором волею судеб оказался и сослуживец Веры, – такое вот киношное стечение обстоятельств.
Значит, плыл себе сослуживец – и вдруг глядь: Чингачгук Большой Змей на палубе стоит! Собственной персоной. Случай упускать нельзя, решил коллега Веры, другого может и не быть.
Ну, подошел, разговорились (на неважном английском). И коллега как мог поведал главному индейцу всех времен и народов историю Вериной любви.
Рассказ произвел на звезду сильнейшее впечатление – какая-то девушка, из далекого Ленинграда, красавица (коллега Веры настаивал!) – и безнадежно в него влюблена!
В общем, Чингачгук так проникся услышанным, что написал Вере письмо и даже пригласил ее к себе в гости. И расторопный сослуживец сыграл роль почтового голубя, принеся в клюве письмо Вере.
Но было поздно.
То есть пока сослуживец улаживал ее личные дела, причем так успешно, Вера…
Вера уже любила другого – Джо Дассена. (А вот не надо смеяться!)
То есть вот эту мужественность, это благородство воина, этот честный волевой взгляд и эти серьезные мышцы (которые, по правде говоря, нравятся больше самим мужчинам, нежели женщинам!) – всю эту роскошь затмила собой французская субтильность, рефлексия, кучерявая голова и изящный французский торс. Короче, мужчина в белом. Ну и голос, конечно. О, этот голос. “Если б не было тебя…” А эта улыбка!..
И Вера влюбилась.
Хоть посылай опять этого почтового голубя (сослуживца, в смысле) в новое кругосветное путешествие в поисках счастья девы!..
Надо сказать, что никто не одобрил такого поворота в сюжете, такого легкомыслия в чувствах: вот оно, счастье, Вера, вот она, встреча, ты что?! Вера?! (Нет, ну ненормальная, да?) Сам Гойко Митич жаждет с ней встречи, а Вера!..
Нет, отныне и навсегда только Джо Дассен.
Но и с Джо Дассеном у Веры тоже не сложилось.
– Не успела, не успела!.. – печально повторяла Вера, как будто бы успей она, изловчись, смоги перелезть через тот проклятый железный занавес, – и он остался бы жив!
Ну а кто его знает?
Все эти дивные истории о Вериной любви Марина рассказывает мне посреди толкотни и шума в метро, сидя на скамейке где-то в переходе между развилкой поездов на “Сенную” и “Василеостровскую”.
О Марине. На ее новом берете два игривых помпона (почему-то кажется, что в таком берете Марина мечтала пойти в первый класс), две кошелки со снедью и редакционными рукописями, которые не горят (да что б они сгорели!), – в общем, две тети после работы присели на скамью, и их затянуло в воронку воспоминаний.
– А ты знаешь, что предки Джо Дассена были из Одессы?!
– И не у него одного. А предки Робера Оссейна, Дугласа!..
– Разве они тоже из Одессы?..
– Какая разница.
Замолкаем, вдруг свалившись в бездну с обрыва мысли: боже мой, это же наши одесские мальчики! И какие мальчики!.. Наши девочки могли их встретить на одесском пляже, куда мотались на каникулах в юности, на каком-нибудь Ланжероне, где “у моря, у синего моря…”.
В общем, две уже сильно повзрослевшие девушки сидят в метро и вспоминают время, когда их мальчики косили под героев Ремарка и Хэма, а девочки – под героинь: странные, непонятные, сложные… Сложные мужчины, сложные женщины. Контуженные искусством.
С тех пор отвращение и к тем, и к другим.
– …Нет, ну как это можно! Ну кто ж не любил Джо Дассена!.. Кто ж не грезил, слушая его “Если б не было тебя…”, что он поет именно о ней!.. Но всю жизнь любить мечту, эфир, воздух? Еще пошлее – артиста. Надуманная жизнь.
– Ну не скажи, – говорит Марина. – Да я сама, если хочешь знать, вышла замуж за Цибульского.
– За какого Цибульского?..
– Володька в юности был вылитый Збигнев Цибульский: такой же фейс, очки, прическа ежик и эти ботинки на микропоре, помнишь?..
И тут, видимо, наступил момент истины.
– Честно говоря, если вдуматься, то и я вышла замуж за мистера Дарси… Мистера Дарси, гордого и предубежденного. А до этого страстно любила графа Альберта Рудольштадта.
– Ну вот видишь. А ты говоришь.
Но вернемся к Вере.
Марина встретила ее много лет спустя, шагая по улице со своим пятилетним внуком Митей, – и, увидев Митю, Вера остолбенела. Остолбенела, пришла в себя (или не пришла!) и закричала:
– Это же Джо Дассен!
Митя улыбнулся тете.
И эта улыбка доконала Веру.
– Это его душа!..
И Вера сказала Мите:
– Ты – Джо. Тебя зовут Джо.
И тут же последовал контрольный вопрос:
– Как тебя зовут?
– Джо, – ответил Вере восприимчивый мальчик.
И был даже такой эпизод на даче. Митя мирно возился в песочнице, когда откуда-то, из соседнего окна, с пластинки или из радиоприемника, вдруг поплыл, обволакивая душу нежным туманом, этот голос: “Если б не было тебя…”
Митя поднял голову, прислушался и спросил Марину:
– Это я пою?
“Следующая станция…”
– Ну, пора! – спохватывается Марина. – А то пан Цибульский и мистер Дарси зададут нам трепку за неготовый ужин.
И мы разбегаемся по домам, Марина – на Сенную, я – на Васильевский, унося с собой историю Веры и эту безумную мысль: а вот если представить, что они встретились?..
Кто?!
Ну Юра и Вера, эти два мечтателя, два очарованных странника… То кто его знает?..
Но они не встретились. Тут единство времени и места не срабатывает, тут надо звать на помощь того плохого режиссера…
А Вера замуж так и не вышла. По простой причине – “Если б не было тебя…”. Но он ведь был!
А вы говорите, искусство не влияет!..
Гойко, кстати, тоже не женат.
Следы же Юры затерялись где-то в чужих странах, и неизвестно, ведут ли эти следы к счастью и стоит ли нам идти по этим следам.
А впечатлительный мальчик Митя вырос. Иногда, в праздники, он звонит Вере и говорит:
– Здравствуйте, Вера, это Джо.
Иван ЦыбинСекретный конструктор
Павел Цыбин. Имя и фамилия этого человека не так известны. Всю жизнь его сопровождал гриф особой секретности. Это он еще в 50-е годы создал проект первого отечественного многоразового космического корабля, ставшего прообразом “Бурана”. Это он разрабатывал пилотируемые космические корабли “Восход”, “Восход-2”, “Союз”. И это его обвинили в первой в мире гибели космонавта. Многие годы рассказ о том, чем занимался мой дед, был невозможен. И только теперь, когда я собрал почти все рассекреченные архивные документы, могу написать некоторые подробности из жизни близкого друга и соратника Сергея Королева.
– Рубин, Рубин, я – Заря. На связь!
– Заря, я – Рубин. Двигатель работал 146 секунд. Все идет нормально. Нормально все идет! Я – Рубин. Двигатель работал 146 секунд. Корабль был сориентирован правильно. Все идет нормально. Нахожусь в среднем кресле. Привязался ремнями.
– Поняли. Ждем на приземлении. Я – Заря. Прием.
– Спасибо! Передайте всем: произошло разделе…
Слова “произошло разделение”, сказанные Владимиром Комаровым, космонавтом с позывным “Рубин”, были последними, принятыми ранним утром 24 апреля 1967 года Главной оперативной группой управления под Евпаторией. И сколько бы потом оператор ни вызывал Рубина на связь – в ответ были лишь радиопомехи космической бездны. В это время на орбите корабль “Союз-1” уже разделился на три части – бытовой и приборно-агрегатный отсеки, которые вскоре сгорят в плотных слоях атмосферы, и спускаемый аппарат с космонавтом Владимиром Комаровым. Практически в этот момент на табло в группе управления вспыхнул транспарант “Авария-2”, что означало: спуск корабля идет по баллистической траектории, с бо́льшими перегрузками, чем это происходит в штатном режиме. Жизни Комарова это не угрожает, но поволноваться придется как космонавту, так и наземным службам. Оператор все продолжал монотонно говорить в микрофон: “Рубин, Рубин