Еще она видела, как привычно и равнодушно бегут мимо мировых чудес авангарда местные жители. Знакомый историк писал в том своем посте, что почти все конструктивистские постройки, даже мэрия, буквально рассыпа́лись, распадались, царапали глаз обшарпанными фасадами, но дома-метафоры выглядели лучше, моложе всех, словно сама идея держала их в форме, заставляла оставаться для вечности. Историк рассказывал, как он подолгу торчал у каждого дома-метафоры, задрав восхищенно голову, и спешащие мимо горожане удивлялись ему, иногда косились на предмет его разглядывания, кто-то даже тоже останавливался, пытаясь сообразить, чего он там рассматривает. Ольга понимала причины, осознавала, что любые здания, даже самые авангардные, просто стоят, изнашиваясь, в эпицентре медленного апокалипсиса, а людям приходится в нем (апокалипсисе) жить и растить детей.
Сегодня оставляло пару световых часов. Ольга решила подарить себе метафоры на день рождения, то есть завтра. А сейчас она выпила чаю, переоделась, вызвала убер и поехала на улицу Восьмого Марта глядеть на сиреневый, компактный особняк 10-х годов в стиле модерн. Он выглядел неплохо, был отреставрирован, покрашен, не утратил изящной лепнины, сидел посреди лысого сквера с постриженными травой и кустами. Здесь находилась обычная районная поликлиника, а когда-то была женская гимназия, где училась Анна Баркова, где она влюбилась в учительницу-немку и расстраивалась не оттого, что влюбилась в женщину, а оттого, что в немку (шла Первая мировая). В этой же гимназии сторожем служил барковский отец. Ольга пошкрябала ботинки о ковер-решетку, счищая грязь, которую она сумела нацеплять, пока шла от машины, толкнула деревянную, высоченно-тяжеленную дверь и зашла в поликлинику. На первом этаже никого и ничего не было, кроме помятых и блеклых информационных распечаток. Обычная для модерна крутая лестница вела на второй этаж, делая паузу на площадке с высоким вытянутым окном, замененным на пластиковое. Все пространство – лестничный бокс и стены – было обито пластиковыми панелями. Это Ольге очень понравилось, так как означало то, что прежнее, может, еще прибарковское состояние стен сохранилось под покрытием. Особняк был идеальным пространством для мемориального литературного музея. Ольга представила экспозицию, посвященную родителям поэтки здесь, на первом этаже, начинающейся от отца, от ниши слева, где наверняка и сидел сторож. Если не сохранились те стены, то можно покрасить их в светлый, поставить кресло сторожа, разместить по стенам перерисованные семейные фотографии, переписать крупно строчки из “Дневника внука подпольного человека”, прикрепить баннер с фото Барковой по центру. По стене над лестницей сделать таймлайн барковской жизни, понятно и просто, куда дальше изломалась отсюда, из гимназии, жизнь. А наверху… Ольга занесла ногу на лестницу, но увидела у себя на ботинке непобедимую грязь и решила не подниматься, чтобы не пачкать ступени пациентам и докторам, а главное, не тратить своих придумок на пустые, нереализуемые фантазии. Она вышла из поликлиники, прошагала до моста, пересекла реку, поднялась наверх, мимо проплыли гирлянды заброшенных фабричных построек, за которыми возвышалась круглая желтая башня с красной верхушкой-звездой. Я всегда-всегда буду помнить, какая тут была страна и чем она закончилась. Всегда- всегда. Ольга зашла на площадь, плотно заставленную конструктивизмом, и недалеко от обшарпанной синей мэрии села ужинать в рекомендуемое на трип-эдвайзере кафе.
Бр-бр, бр-бр. Фью-фифуфу. Тынь-тынь. Фью-фифуфу. Утром Ольгу будили поздравительные сообщения. Студия походила на пляж из-за захватившего ее солнца, а еще из-за кровати – широкой, удобной, ласковой и зыбкой, как песок. В Москве Ольга снимала комнату в центре и спала на тоже очень удобной, но надувной и напольной кровати-матрасе. Она называла свои короткие и длинные поездки в города и страны, которые гораздо дешевле Москвы, “командировки в улучшение качества жизни”. Во время них можно было есть в дорогих ресторанах, лечить зубы в лучших клиниках, покупать дешево красивую и качественную одежду, а еще брать ипотеку под 2 %. Почему надо тогда жить в Москве, Ольга не знала, но всегда исправно возвращалась туда.
Она умылась, съела не осиленный вчера в ресторане пирог со шпинатом, разбавляя его растворенным три-в-одном кофе, и, дожевывая, подошла к окну. Поначалу город панорамился как и вчера: постройки разнообразных стилей и этажности, полоска реки наверху, по центру красная БИМ, тротуары и дороги, люди и машины. Но что-то было странное, неясное, плоское в этом пейзаже, словно не за что было ухватиться глазам, кроме мануфактуры на реке. Город не пульсировал более в некоторых своих точках, как делал это вчера. Ольга присмотрелась, заметила вокруг Дома-корабля и еще ближе, вокруг Дома-птицы, людские скопления, сходила за очками, вернулась, уткнулась в окно, пригляделась снова и бросилась одеваться.
Вся дорога к Дому-птице пролетела бегом за четыре минуты. Толпа, окружившая здание, состояла на восемьдесят процентов из подростков. Почти все они стояли на проспекте с одной или двумя поднятыми руками, молча и сосредоточенно снимали на телефоны, словно пытаясь этим ритуалом разогнать странность происходящего. Дом-птицу занимала гимназия общего типа, которая, как Ольга помнила, переехала сюда именно из барковского особняка, бывшей женской гимназии. Среди спокойных подростков попадались потерянные взрослые – учителя. У них в руках тоже часто были телефоны, только они не снимали, а звонили. Здание по всему периметру оцепили полицейские. Один из них устало-автоматически повторял в мегафон, чтобы гимназисты шли домой и не мешали проходу граждан. Подростки не двигались с места. Девушка с зелеными волосами спросила неясно кого, зачем так перестроили, когда и так было красиво. Некоторые прохожие останавливались, доставали телефоны и тоже принимались снимать или просто смотреть. Вместо Дома-птицы за решеткой-забором стояла П-образная блочная школа, очень новая, современная, гладкая, с огромными окнами в пол, из серых, почти серебристых плит, с цветными оранжевыми ромбами и плоской-плоской крышей. На ней не находилось деревянной башни-обсерватории с бортами-крыльями, знаменитой, выдаваемой интернетом на каждой фотографии при любом упоминании города. Закончилась сила мечты. Сила мечты истощилась.
Грустное, настойчивое причитание позвякивало в толпе. Ольга аккуратно стала протискиваться к нему сквозь разноцветные рюкзаки и сумки. Маленькая, тонкая женщина с мятым, впалым лицом и в кислотно-зеленой форме повторяла-повторяла, словно пела в большое красное полицейское лицо. Человек в другой форме молчал, он не мог уйти, так как составлял собой оцепление. Дворничиха все продолжала песню, разбавляя ее танцем – маханием рук вверх и вниз, вверх и вниз. Она все кружила-кружила, а потом улетела к реке – повторяла женщина и махала тощей морщинистой рукой в сторону БИМа.
Ломающийся мальчиковый голос объявил где-то совсем рядом, что его фотку репостнул только что такой-то блогер. Ольга постояла еще недолго на месте и ощутила в подростковой взвеси движение. Человек пять детей отделились от толпы и стремительно направились в сторону центра. Они перекидывались между собой словом “корабль”. Ольга двинулась вместе с ними. Прохожие на проспекте двигались просто и каждодневно, по своим делам. Подростки нарушали, сдвигали эту обычность. Не выпуская из рук телефонов, они разговорились, раскричались, развивая и развивая скорость, Ольга не поспевала за ними. Вдруг они резко остановились и собрались вокруг телефона зеленоволосой девушки, как вокруг источника тепла или света. Ольга обогнала их и с энергией, передавшейся от них, быстро добралась до сквера.
Оцепления здесь не было, полицейские отдельными экземплярами терялись среди людей, которых толпилось огромное количество, разных возрастов и внешнего вида, многие держали на руках и за руки детей. Некоторые были в куртках, наброшенных прямо на халаты и спортивные костюмы. Вместо темно-красного, обтекаемого по торцам Дома-корабля вдоль сквера растянулась остроуглая, блочная, панельная десятиэтажка. Закончилась сила мечты. Сила мечты истощилась.
Панелька не выглядела старой или новой, но явно была обжитой. На окнах висели занавески, на балконах громоздились обычная лишняя мебель и непотраченные стройматериалы, сохло белье, росли цветы. Женщина в пуховом платке, завернутом вокруг ситцевого халата, медленно курила на одной из лоджий, устало глядя на соседей и новый объект под окнами. Люди смотрели то на десятиэтажку, то на огромный деревянный корабль, пришвартованный рядом с детской площадкой. О белых парусах, с палубой светлого дерева, штурвалом, мачтами, трюмом, каютами. Он не пахнул свежим деревом, паруса заметно пожелтели от времени, краска облупилась, якорь лежал в ржавой сыпи, и во всем кораблином виде ощущалось, что он неоднократно спускался на воду. Корабль можно было принять за один из предметов детской площадки. По нему и лазили с восторгом дети и некоторые взрослые, пока другие настойчиво пытались согнать всех с палубы, крича, что это опасно. На корабль залезла поредевшая горстка подростков, с которыми Ольга шла от гимназии. Они принялись делать селфи и фото друг друга, изображая на корме позу из “Титаника”. Девушка с зелеными волосами фотографировала корабль с асфальта. Что же все-таки это такое? – снова спросила она непонятно кого. Ольга, потому что она и была непонятно кем, хотела ответить, но потом передумала. Зазвучал телефон, она взяла трубку, звонила бывшая коллега, почти подруга, она поздравляла Ольгу с днем рождения и наговаривала ей приятные вещи. Слушая и благодаря, Ольга влезла на палубу, как и многие, через скамейку и засела прямо на деревянном полу, щурясь от солнца. Осталось еще посмотреть Дом-пулю, Дом-подкову, Дом-коллектива как минимум и сходить в Музей текстиля, ну и в галерею, если успею, рассказывала Ольга поздравительнице.
По ясному небу над новоявленной десятиэтажкой и над пришвартованным рядом кораблем парила по-нездешнему крупная серая птица с широкими сизыми крыльями с красным отливом. Она сделала круг над сквером, завернула к реке и пролетела над Домом-пулей, в котором раньше сидел КГБ, а теперь сидело МВД. Вытянутого вдоль проспекта огромного здания не было видно из-за реконструкторского баннера. Под ним тоже произошли изменения, которые сотрудники решили не раскрывать, а между тем овальное, белое, закругленное с одного торца строение сделалось узким, бетонно-стеклянным прямоугольником с пластиковыми наростами и стало выглядеть родственно со всеми новопостроенными административными объектами. Один из молодых сотрудников нашел сегодня утром пулю у обновленной проходной, старую, как он мог определить, из какого-то прошлого времени, и спрятал ее в один из сейфов с вещдоками, решив не сообщать начальству. Ничего из дел, вещдоков и техники не пропало. Все там вовсе было по-прежнему, кроме архитектурной идеи. Дом-подкову, как потом можно было наблюдать на многочисленных изображениях в интернете, из полукруглого здания с несколькими квадратными башнями будто распрямили в вытянутую прямоугольную восьмиэтажку из светлого кирпича без каких-либо пристроек и надстроек. Закончилась сила мечты. Сила мечты истощилась. Внимательный дворник или любопытный ребенок найдет когда-нибудь подкову, лежащую под дворовой лавкой.