А затем моя многострадальная привычка посматривать на самое себя слегка со стороны, с неким ироническим зазором, дала сбой, так что даже если до сего момента и была какая-то неловкость, паче неуверенность (иначе бы зачем я столько распиналась, спрашивается), то всё теперь прошло. Более ни Юрию, ни мне не было нужды быть терпеливыми, у меня аж скулы от желания сводило, капитана явно распирало изнутри. Путаясь в одежках и друг в друге, мы очутились на диване в комнате, уже безо всего, и — да, вот именно; а вы что ожидали?
Получилось у нас всё как получилось: в целом предсказуемо вполне, в общем очень — даже очень — выше среднего. Золотистый звон в ушах помалу утихал, радужное марево в глазах как будто прояснилось, сбитое дыхание кое-как приходило в норму. В интимном полусвете ночника жилистое тесаловское тело отливало бисеринками пота.
В его голосе осталась хрипотца:
— Интересно, ты сама-то сознаешь, насколько же ты необыкновенная? Фантастика…
— Угу. Сыр «Хохланд», — бормотнула я. — Спасибо, капитан. — Я его поцеловала в мочку уха. — Ты великолепен.
— Как и ты. Говорил же: мы друг друга стоим. — Приподнявшись на локте, Юрий беззастенчиво разглядывал меня с оттенком если и не восхищения, то, по крайней мере, вожделения. — Удивительное дело, никак не ожидал, что ты в постели можешь быть такой… настолько женственной.
Обидеться мне, что ли? В другой раз.
— Надо же. Занятно, почему-то в твоей мужественности я ничуть не сомневалась. Быть может, стоило?
— Прости, не так сказал. Просто поначалу ты мне представлялась — ну, не льдышкой, нет, но снежной королевой.
— Не жалеешь, что так быстро растопил?
— Горжусь!
Вот так-то лучше.
Юрий ухмыльнулся:
— Насчет снежной королевы я погорячился, факт. — И подмигнул: — Ничуть не удивлюсь, если ты, ехидина такая, вдруг высунешь язык, изобразишь «козу» и щелкнешь меня по носу!
Я фыркнула:
— Ужо. Мой бедный Юрик! Как же ты с такой-то монструозой в койку лег?
— С исключительным энтузиазмом.
— Я заметила. — Легонько щелкнув капитана по носу, я сделала «козу» и продемонстрировала кончик языка. — Доволен?
— Укушу. — Он в ответ взъерошил мои волосы. — А знаешь, на кого на самом деле ты похожа? Точней, на что — на шаровую молнию: ты такая же непредсказуемая вся, шальная и опасная. Взрывная девочка… Не доводилось видеть?
— В детстве как-то раз, на Волге дело было. — Я усмехнулась: — Юмор ситуации заключался в том, что это не она за мной, а я за ней тогда битых полчаса по берегу гонялась. Интересно же: летает, понимаешь ли, трещит, а на вид — пушистая такая! Так и не догнала.
— Благоразумная тебе попалась молния — догадывалась, с кем связалась.
— Видимо. Не то что некоторые — это то есть ты. Не желаешь проявить благоразумие, Тесалов?
— А это то есть где?
Так, слово за слово; а впрочем, капитан оказался, к счастью, не тем случаем, когда пустишь мужика в себя, а он еще и в душу лезет. Ладно, это очень мило, даже хорошо, но:
— Продолжение, я так понимаю, следует?
Тонко намекнула, называется.
— А то!
И то: с потенцией у капитана было всё ого.
А с напором и постельной техникой — и вовсе о-го-го.
А если так? То опаньки. И даже интересно, а этому прихвату капитана тоже, надо полагать, приятель научил? Недурственно.
И если даже поначалу в наших упражнениях и наличествовал элемент некой состязательности, то довольно скоро лично я и в самом деле потеряла голову, и дальше с удовольствием ее теряла до самого утра, без малого — до перерыва в биографии.
Смутно помнится, что кто-то что-то там про тренинг говорил? Не я, наверное.
Глава 13
На чем бишь я остановилась… да: туман. Каким он может быть? Любым, по крайней мере — разным. Может — мимолетным и прозрачным, даже солнечным, словно паутинка на заре, и щекотным, точно пух от одуванчиков. И еще — ожидающе-уютным, будто свежевзбитая подушка, ласковым и неуклюжим, словно лопоухий, толстолапый щен, с неуемным любопытством шарящий по всем углам щенячьим влажным носом. А еще — громоздко-никчемушным, словно архаичный шкаф в прихожей, равно монументальным и орнаментальным, как воображаемый средневековый замок, например, со стрельчатыми башенками и ехидными химерами, зазубренными крепостными стенами и увитыми плющом висячими мостами, сводчатыми анфиладами, запутанными переходами и патентованными привидениями минимум столетней выдержки. Еще? Пожалуйста: он может быть цветным, как в городе — насыщенным неоном; слабо разбавленным скрипучей желтизной нечаянного фонаря в позабытом Богом и людьми осеннем пригороде; в конце концов — слепым…
Собственно, таким и был туман во сне — без малого любым, по крайней мере — разным. А еще — другим, как водится во сне — неправильным. Я как будто снова оказалась в сотканном из тонущего света городе, среди людей без лиц; продолжалась полночь полнолуния. Я зачем-то шла знакомой мне аллеей в чахлом скверике, вокруг густел туман, и вроде скверик должен был давным-давно закончиться, а я всё почему-то шла и шла. Туман вокруг густел, становился всё плотнее и плотнее, так что даже приходилось, как в воде, иной раз и подгребать руками. А я всё шла и шла, пока не поняла, что город кончился, затерялся где-то позади, возможно — навсегда. И опять мне было странно, но не страшно, а туман вокруг сгустился донельзя, и тогда я мягко оттолкнулась от земли — и плавно, поначалу словно нерешительно чуть-чуть, а дальше ровно, неостановимо и непоправимо я устремилась ввысь.
Я парила над проселочной дорогой, раскинувшись, как будто на воде, окутанная легкой дымкой, сквозь которую отчетливо просвечивали звезды. Звезд мерцало неправдоподобно много — почему-то полная луна не затмевала их. Светло было без малого как днем, разве только свет был чуть зеленоватым — уютным, тихим, ласковым. Он мягко овевал меня, я словно дрейфовала по волнам, туман укачивал. Подо мною, где-то в потаенной глубине, не спеша брели в клубящиеся дали прихрамывающие телеграфные столбы, добродушно переухивались лешаки на лесной опушке, изредка вздыхала и ворочалась вовсе мне неведомая сказочная жуть, почему-то в этот лунный час ничуточки не страшная.
А туман качал меня, укачивал — и, видно, укачал, потому что всё одномоментно изменилось. Небо в одночасье посерело, словно бы я падала в туман, а я и в самом деле погружалась, падала в туман. Никакой дороги там, внизу, давно в помине не было, я погружалась в топь, беспомощно барахтаясь в тошнотной склизкой мути. Я тонула, задыхалась, а туман цеплялся за меня, лип к лицу, к рукам, как будто паутина, а меня неотвратимо засасывала топь, и со всех сторон ко мне тянула щупальца взаправдашняя нежить, до того чужая всему сущему, что было бы, наверно, лучше умереть, чем, ей доставшись, ей же уподобиться, но уже ни сил, ни воли у меня сопротивляться не было, всё было безнадежно, а значит, это было — всё, так что ничего другого мне не оставалось, кроме — да, теперь проснуться наконец.
Долгонько получилось… ну, не суть.
Короче говоря, глаза я разлепила. За окном угадывался реденький туман, начиналось утро понедельника. Воскресенье — в смысле дня недели — я в буквальном смысле слова проспала. Имеется по жизни у меня такая, весьма своеобразная, особенность: я с ранней юности спокойно обхожусь четырьмя-пятью, избыточно — шестью часами сна, без проблем переношу нагрузки, для многих — скажем скромно — неподъемные, однако же к какому-то моменту организм как будто бы подходит к некоему пределу — и вырубается. За всё приходится платить; приблизительно на сутки я впадаю в состояние типа коматозного — хоть без наркоза по живому режь; во всяком случае, пока опустошенный организм не наберет свое, будить меня — занятие бездарное. Вот так же и теперь: по утру, приятно распрощавшись с Юрием, я уже на автомате доехала домой, вроде бы общнулась в двух словах с Елизаветой Федоровной, на автопилоте же заползла в постель — и день спустя с трудом проснулась по будильнику.
Хочешь не хочешь, надо было жить. Времени раскачиваться не было, если я хотела попасть в регистратуру вовремя (даром что попасть туда я вовсе не хотела, ни вовремя, никак), то следовало поспешать, притом не слишком медленно. Я споро привела себя в порядок, позавтракала парой чашек кофе. Одеться предпочла я понепритязательней: кроссовки, джинсы, скромный свитерок и поверх — джинсовая же курточка. Джинсу я, кстати говоря, предпочитаю черную: не знаю как других, но лично вот меня лаконично-агрессивный черный цвет поддерживает в тонусе. Неброско получилось, но продуманно, и к тому же настроению под стать. Правда, памятуя, что на понедельник мы с Тесаловым договорились — всяко — созвониться и — более чем вероятно — встретиться, я намеревалась было прифрантиться основательней, но затем от этой мысли отказалась. Почему? А потому как раз и отказалась, потому что вечером маячил явный шанс с капитаном встретиться. Не поняли? Не стану пояснять.
А город наяву парил в тумане…
Выехала я с существенным запасом: опаздывать в изгнание казалось мне негоже, тем паче в первый день. На улице и в самом деле был туман, осклизлый и совсем не романтический. Машины ехали едва ли не ощупкой, то и дело образуя пробки, получалась не езда, а ерзанье. Всё еще просоночная голова занята была вещами посторонними, как бывает, когда впереди тебе светит нечто неприятное, чего однако же никак не избежать — ну, что-то типа посещения стоматолога. Мне, к примеру, было интересно, приснился мне туман из-за того, что был он наяву, или он случился наяву как раз из-за того, что мне приснился? Подите-ка второе утверждение опровергните… а впрочем, чушь, начхать.
Туман чуть поредел, я малость газанула, то и дело оставляя за собою кроющие заполошным матом гудки подрезанных машин, что характерно — кроющих заслуженно. Да, кто бы спорил, да, я не права, но как-то всё оно мне остокоммуниздело. Никакого позитива в жизни… о насущном, кстати, было бы подумать не грешно, а не гнать пургу под настроение. А впрочем же — а много тут придумаешь? Вот именно что — думай тут, не думай, а на деле остается только стиснуть зубы, улыбаться и терпеть. Тем более, по слухам, ископаемая крокодилица Ветлицкая, заврегистратурой, кстати говоря, пересидевшая на этой должности уже трех главврачей, старушенцией была изрядно самодурственной. Ну и на… чхи, а хоть бы и не чхи, но не без оснований мне казалось, что сегодняшний рабочий день не сулит мне ничего хорошего.