уже не человек, а труп, потому что даже труп без бумажки трупом не является…
Ладно, довольно ахинеи, надо позвонить в милицию. У них как и у нас: повод к вызову, адрес, телефон, ждите, доктор… тьфу, мент поганый будет. Глупо всё. А телефон у бабки был запоминающийся — единичка, три тройки, три шестерки. Запоминающийся. Был. Надо же, какая ерунда в голову запала!
Кажется, я была немного не в себе. Трудно объяснить, что такое — зачехлить больного. Попробуйте, почувствуете сами — врагу не пожелаю. Конечно, у каждого врача, занятого в экстренной медицине, есть свое маленькое персональное кладбище. Но у меня до сих пор умирали только те, кому положено — безнадежные онкологические, например. А тут — ни с того и ни с сего, вполне сохранная старушка, от привычных, повторяю — безобидных, однозначно ей показанных лекарств…
Нет, что-то здесь было очень здорово не так.
Только — что не так?
Труп увезли, квартиру опечатали, я в растрепанных чувствах возвратилась на базу и сидела у заведующего в кабинете, пытаясь разобраться, где же я ошиблась.
Что не так?
— Не знаю, — честно признался босс, просмотрев кардиограмму, — всё так, нигде ты не ошиблась, правильно лечила. — Рудас в задумчивости закурил и подвинул пачку. — Закуривай…
Я отрицательно качнула головой.
— Ах да, ты же молодчина, бросила… Не знаю, — повторил заведующий, — может быть, вскрытие что-нибудь подскажет, но я так полагаю, просто-напросто срок бабушке пришел, вот сердце у нее и отказало. А ты всё верно сделала, абсолютно адекватное лечение. Так что успокойся, выкини из головы и, главное, историю болезни грамотно оформи. И всё, нечего тут самоедством заниматься — если б люди на земле не умирали, рай бы здесь был, а не там, но у нас для рая грехов здесь многовато. Иди-ка лучше чемодан свой собирай, магнитная буря сегодня ожидается, смена напряженной будет.
Я шмыгнула носом.
— Спасибо… спасибо, Альберт Михайлович.
Вот ведь рассупонилась… Какого черта — все там будем! Веселенькое утешеньице.
Пятнашкина в диспетчерской листала очередное процес-суально-эротическое чтиво (бишь дамский детектив), и все прочие терзания были ей до лампочки. Чугуевой в конференц-зале равно столовой тоже: зажав подол юбки в зубах, Елена Николаевна задумчиво брила на себе колготки. Ага, именно вот так: доктор Чугуева бритвенным станком «жиллет» (лучше для колготок нет!) старательно удаляла катышки с шерстяных колготок, а фельдшер Кукин с живейшим интересом наблюдал за ее работой:
— Елена Николаевна, там еще немножко сзади, на бедре неровности остались. Неаккуратно получается…
— А там, под юбкой, всё равно не видно. — Чугуева со вздохом распрямилась. — Шерсть скатывается, будь она неладна, — пояснила она, видя мое мягко говоря недоумение, — колготки всего-то две недели как ношу, а они свалялись, катышками все пошли. Так носить вроде неприлично, выбрасывать жалко, денег стоят. Ну а как сегодня Гошка про бритье рассказывал, так меня и стукнуло — дай, думаю, попробую. Вроде ничего, а?
— Очень симпатично, Елена Николаевна, — заверил ее Алик. — Ой, Яна Германовна, а у вас макияж немножечко пополз. Позвольте я подправлю?
Спасибо вам пожалуйста!
— Изыди, Алик, — огрызнулась я.
— Нет, ну в самом деле, разрешите, у меня неплохо получается, я же курсы визажистов кончил.
— Ну уж нет, позвольте не позволить, я уж как-нибудь сама, — решительно открестилась я. — Послушай, визажист, объясни — а зачем вообще ты фельдшером работаешь?
— А мне стаж нужен, я в Военно-медицинскую академию собираюсь поступать. Ну, Яночка Германовна…
Вот подарочек!
— И-зы-ди, — по слогам повторила я.
— Какая же вы грубая, Яна Германовна!
Точно, и ни фига не женственная.
— Что случилось, Яночка? Что-нибудь на вызове стряслось? — догадливо спросила Елена Николаевна.
— Бабку я на ровном месте зачехлила…
Я вкратце рассказала. Распространяться не хотелось — в столовую бочком вполз коллега Брыкин, а уж чьи-чьи, но брыкинские комментарии нужны мне были как козе баян и зайцу телевизор. Чирей в неудобном месте. И без того тошнехонько.
— Не бери в голову, — посоветовала умудренная опытом Леночка Чугуева, — ты тут ни при чем, твое дело маленькое, отпишешься и ладно, а начальство как-нибудь прикроет. Не горюй, всякое бывает. Вон у Эдички Хазарова то ли в прошлом, то ли в позапрошлом месяце тоже был «чехол» в присутствии, да еще какой-то скользкий. Рудас его до седьмого пота парил, несколько часов в кабинете разорялся. И ничего, всё прошло-проехало… — И философически продолжила: — А старухи — что старухи, смерти на них нет. Без нашего лечения они, может быть, лет до ста бы жили, а как они к нам обратились, так сами на тот свет очередь заняли, считай. А мы-то что — мы санитары леса…
— Ай-яй-яй, как нехорошо, Елена Николаевна, — с брыкинского голоса запел милый фельдшер Кукин, — фу, ну как же вы циничны! Бабушек нужно любить и ублажать!
— Ути-пути! Кукин, ты чего — геронтофилом стал? Ты же до сих пор вроде бы обычным педерастом был? — подивилась Елена Николаевна.
— Простите, но я не педераст, просто у меня очень современная сексуальная ориентация, — с гордостью ответил Алик. — И вообще вы бы лучше о своей семейной жизни думали, а в мою бы половую не совались. — И добавил с исключительным достоинством: — Я же к вам в постель не лезу!
Леночку перекосошлепило.
— Только этого для счастья не хватало, — фыркнула она. — Модная ориентация, надо же такое…
— А ты старушку трахнула? — неожиданно спросил меня коллега Брыкин.
И он туда же! То есть медику-то ясно, что коллега всего-навсего поинтересовался, делала ли я покойнице дефибрилляцию, но меня отчего-то вдруг так закоротило, как заколотило, что никто не знает, какой неприличностью я бы разродилась, если б не селектор. «Машина 13–22, доктор Кейн, на вызов, астматик задыхается. Яночка, поехали!» — очень своевременно сообщила Люся, и я таки поехала. А то бы точно разразилась, будто разрядилась…
Разряжаться пришлось на вызовах и в основном по делу. Для начала я угодила на тяжеленный астматический статус у молодого пациента и до того лихо с ним управилась, что сама себе даже позавидовала. Затем вылечила парочку гипертоний, следом подвернулся замечательной красоты инфаркт, который на кардиограмме не всякий бы заметил, а под завязку я и вовсе почти развеселилась.
Повод к вызову был «бабушку раздуло». И действительно, здорово болезную раздуло, как воздушный шарик. Очень крупный шарик, килограммов так на сто. Ничего особенного, просто бабушка горохового супчику от души покушала, вот ее и вспучило. А древний старичок при ней с переляку «неотложку» вызвал, чтобы, значит, бабушка не лопнула, а чтобы до того она на манер аэростата в окно не улетела, он к ее ногам гантели привязал. Типа якорей у дирижабля.
А я ему еще за бесплатно порекомендовала от греха подальше форточки закрыть, чтобы, стало быть, с гарантией бы бабушка никуда не делась. Вот только это я некстати пошутила, потому как старичок и в самом деле все форточки позакрывал, а я, помявши бабке брюхо, немедленно добилась ну очень положительного результата. Точно, в виде основательно испорченного воздуха в закупоренной наглухо квартире. Или — в нюхе основательно испорченного воздуха?
Так или иначе, с бабушкой я разобралась, уколола но-шпу и велела заботливому старичку выгуливать супругу по квартире, пока она не про… э-э… от газов не избавится, а сама взялась за телефон. Признаюсь, воображаемое зрелище старушки, которая, как аэростат на реактивной тяге, с дедом на буксире вылетает в форточку, показалось мне в чем-то даже трогательным. Вроде знаменитой картины под названием «Прогулка» печального художника Шагала. И покуда смерть не разлучит их…
Я с сознанием исполненного долга отзванивалась на базу и уже предвкушала ужин (обед я пропустила) и хотя бы полчаса заслуженного отдыха, как Люся осчастливила:
— Яночка, у нас «умирает» на задержке, ты там рядышком, езжай, — извиняющейся скороговоркой огорошила Пятнашкина, — больше некому, все на вызовах, одна платная простаивает, но на ней Гайтенко, а на обычный вызов козел Гайтенко не поедет, потому как, говорит, он, козел, коммерческий… А там бабушка, семьдесят два года, боли в сердце, задыхается, сознание теряет. Бабка неизвестная, родичи ее недавно из деревни привезли. Езжай, пожалуйста, — попросила Люся. — Поедешь? — Можно подумать, у меня есть выбор. — Адрес запиши…
— Пишу…
Б-блин, опять не доходя уперлась! И не ехать не могу, выбора у меня нет, и закона парных случаев, согласно которому всякая фигня происходит дважды, никто не отменял. Я серьезно, почему-то в нашей «неотложной» жизни неудачи ходят парами, равно как и удачи. Хотите — верьте, не хотите — сами проверяйте, но существует какая-то мистическая закономерность в стечении случайных обстоятельств. Почему — никому не ведомо, однако эмпирически не раз и не два проверено, посему мистика-то мистикой, но статистика — вещь материальная. А поскольку я сегодня наработала уже одного «чехла» в присутствии, ничего хорошего от вызова на «умирает» ждать не приходилось.
Проще говоря, я перетрухала и заранее настроилась звать коллег на помощь. На коммерческих рассчитывать не приходилось платная машина не поедет, на то она и платная, на ней лишь подвижник Рудас в острых ситуациях в помощь выезжает, а о коммерческом козле Гайтенке вообще разговор особый. Но, быть может, Чугуева освободится, пока я добираюсь, а если нет, то я хоть на кого согласная, хотя бы даже на коллегу Брыкина с недоделком Кукиным! Лучше быть позорищем, нежели подсудищем!
Мильон терзаний. Само собою, оставалась некоторая верояция, что все мои терзания обернутся развеселым пшиком — сколько раз я ездила на «умирает», а приезжала на туфту. Разумеется, я как могла надеялась — и пока мы ехали, и пока галопом перла на себе всю имеющуюся в наличии аппаратуру на седьмой этаж без лифта, и пока трезвонила и дожидалась у дверей. Увы, на пороге комнаты все мои надежды разлетелись вдребезги.