с патриаршей подмогой,
с землицей в расцветших устах?
Как в цветном эпилоге
после той мелкотни хроникальной,
где лишь грохот и вой,
свист и крик, человек и снаряд —
все роится, все плещется,
все цветет чепухой зазеркальной —
разберись, где известный,
а где – неизвестный солдат!
Фарш волшебный из виршей и маршей,
из визга и пенья,
равноправные дети-застрельщики,
дети-стрелки…
Круговое терпенье, цыплячье сцепленье,
цветенье! —
Возлагают венки.
Возлагают венки.
Запах жирных нулей
заполняет прогулы сквозные,
черно-белые клирики
скорбной шеренгой стоят.
«Далеко ли идти
до блаженной страны Содомии?» —
так, должно быть, их спросит
цветной Неизвестный Солдат.
Словно в сказке дремучей,
конец захлебнется в начале.
Как в любовном безумьи,
связав родничок свой и род,
весь в анютиных глазках,
в крови,
в чешуе маргиналий
мертвый тянется к небу
и землю родную грызет.
май 1982
МОСКОВСКИЕ КУРАЖИ
ПУТЕШЕСТВЕННИК:
На крыльях мысли я переношу
свое беременное тело
Радищевым иль белоснежным мелом
и опускаюсь словно парашют
там где меня мой ангел оставляет
и всякий миг мне притчею бывает.
ХОР ДУРНЫХ НАСЛЕДСТВЕННЫХ ПРИЗНАКОВ (ДНП):
Гой!
Куда ты, молодец, летишь?
Гляди, оступишься ногой
и окаляешься другой,
а что получишь?
АВТОР
(тихо про себя):
Шиш.
(во весь голос):
И в самом деле все переменилось:
шиш получить теперь совсем не сложно.
ш – это мышь, шуршащий осторожно
с тоскливым и по бархату небес,
и – это труп веселый невозможно,
растекшийся для пакибытия,
ш – это в рот ползущая змея.
ПУТЕШЕСТВЕННИК:
Куда перенестись, в какое время?
В растерянности я – о, фаустово бремя!
Приди, о, дева, на свиданье
Платоново припоминанье,
всех помыслов императрица.
Кто здесь?
ФЕЛИЦА:
Се аз, твоя Фелица.
Благодаря моим урокам
ты будешь есть ножом и вилкой.
Озри меня косматым оком,
залезь в меня, как вошь, в бутылку.
Воспламенюсь и не погасну,
в твоих сетях я буду биться,
я так нежна и так опасна,
что даже конь меня боится.
ПУТЕШЕСТВЕННИК:
Но я не конь, а светлый ум,
парящий в небе, словно кочет.
Прощай, cogito ergo sum,
и мой болван его не хочет.
ХОР ДНП:
Это мрака порожденье —
половое вырожденье
тьмы зловещая веков
поболтал – и был таков
а бывало как бывало
дева лапкой задевала
и тотчас у ней меж ног
вился сизый голубок
ПУТЕШЕСТВЕННИК:
Мне милей чем настырные дуры
бестелесные тени фигуры
мертвецов угловатые чуры
и податливость клавиатуры
Никогда и нигде я не путал
с нежным мрамором прелую ню
и на coitus я не согласен
он дурным многоточьем опасен
лучше быть стрекозой чем козой
все ровно этот мир преходящий
и проснется мой чучело спящий
и узнает что он неживой.
ФИГУРА I:
Этот лысый как-то странно о себе выражается.
ФИГУРА II:
Если у мужчины в носу растет волос, это признак крайней похотливости.
ФИГУРА I:
Это сказано весьма кстати. Но причем тут я?
ФИГУРА II:
Тсс. Я говорю это для того, чтобы его привлечь. Он подумает, что ты девушка, и не станет тебя трогать, а там уж ты сможешь наслаждаться как угодно.
ФИГУРА I:
Да мне, собственно говоря, от него ничего и не нужно (задумывается). Вот разве что шейка…
ПУТЕШЕСТВЕННИК:
Как даже здесь бормочет бытие
Кичась своею яростью безликой
и красное меня пронзает криком
впадая в голубое забытье
Я вздумал от истории бежать
в цветную метафизику пустот
где линия тоскует и поет
где родина моя и жизнь и мать
ХОР ДНП (подпевая):
А мать она язвит его опять
И впрямь, родных не стоит забывать.
1976
PURPLE HAZE
К. К. К.
Спит сумасшедшая страна,
поет разбуженная вьюга.
Кружится Мери, как луна,
облаченная в пурпур звука.
Как ветер с лепестками роз,
века с минутами играют.
Уколы призрачных стрекоз
следы на венах оставляют.
Ей снится бесконечный сон,
где время – черная таблетка.
Раскинул руки, словно ветки,
Господь распятый, Метадон.
Он прошептал ей: «Вот дела…
Да, déjà vu, все это было…»
Она с креста его сняла
и тело черное обмыла.
Порхая в праздничном дыму,
в краю игольчатой науки
узнала Мери, почему
так страшно умирают звуки.
1976?-1978
ПАМЯТИ В.Н. ПЕТРОВА
Как почту боли, обрамленье раны,
я вспоминаю тихий ясный дом,
чернильный рай и праздник валерьяны,
развеянный летейским сквозняком.
Ту комнату, как братское кладбище,
когда, внимая смыслам непростым,
он нес в руке слабеющей и нищей
меморий голубиные листы.
И до укола в трепетное сердце
живую ткань сквозил словесный ток,
а там уж, глядь, и приоткрылась дверца —
то Прозерпины властный голосок.
Как память-гостья по весне опальной,
явилась смерть с подарком ледяным.
Он вспомнил все. Она вошла, как пальма,
когда Господь ее прислал за ним.
1979?
УТОПЛЕННИК
Памяти А. Л. Баранникова
От женитьбы Фигаро
до литаний донны Анны
довезет меня метро
в давке приторной и пьяной,
где случáй случает тень
с тенью потной и невинной
реквиемом кончить день
или пьяною малиной?
Нет живи пока, тоскуй,
тень рыданья, слова, крика.
Лента движется к концу.
До свиданья, Эвридика!
Телефона злая тонь,
Я войду в нее без стука,
В будке призрачная вонь —
грациозный почерк Глюка.
Плачет в трубке царь-беда,
точит каменную глыбу
жизнь и мама, и вода…
Упустили мы князь-рыбу.
1978?
УЛИЦА П. ЛЕБЕДЕВА, ПБ № 5
Это было в больничке на улочке с птичьей фамильей:
Кто смеялся, кто пел, кто слюну источал в изобильи…
Петербург номер пять – так назвал я чудесное место.
Но морфин-апельсин, ах, не мне приносила невеста.
Был дружок у меня, парень славный, но чуточку нервный.
Мы, как Джекил и Хайд, не могли разобраться кто
первый.
Ведь при разности кличек одну мы носили фамилью,
Я был худ и высок, он был склонен, увы, к изобилью.
Между ночью и днем мы жевали свои беломорье
И глядели в окно на веселое наше подворье,
Где под сизым дождем, распахнув свои сиплые глотки,
Танцевали врасхрист идиоточки и идиотки.
Помню, в том крестовидном дому
Весь распят, закавычен,
Бил рогами я в красную тьму,
Пьян от вытяжки бычьей.
А однажды приятель мой выкинул тоже коленце:
Он повесился в ночь полнолуния на полотенце,
Убежал от лечения, скрылся в кромешном закуте.—
Бедолаге – каюк, а хватились меня – вот те, ну те!
Перепутали нас: он повешен, но я-то помешан,
Ненадежен, конечно, но, в общем, не так уж и бешен,
Я еще бормочу и торчу и топчу папиросы.
Так лечите меня бычьей кровушкой, свиньи и козы!
1978
БЕС – ХРАНИТЕЛЬ
Н. Н.
Что кружево – то марево,
что марево – то сень,
сень – весеннее варево —
любовь через плетень —
хитросплетенья Ария
и римских принцев лень —
любовь Христа за пазухой
с Новозаветной Азбукой —
ветхозаветный день! —
рожденья безутешного
Адама новогрешного —
крест, превращенный в пень —
сень Бога Невесомого
то Близкого, то Оного —
ебись, кому не лень.
Прочь от меня, прочь от меня,
бесовская родня,—
я здесь, как маршал без коня,
как дым небесный без огня,—
я здесь – и нет меня,
слепца новоизбранного,
безгрешного и срамного,—
витии без словес,
я здесь – уже без Главного,
без Первого, Безгранного —
ветхозаветный бес.
Бес без меня, век без меня —
неполная родня,
бес без огня, бес у меня —
Егорий[3] без коня.
Ветхозаветный князь небес,
новорожденный ангел-бес,