Ментовская облава тут как тут.
Старухи спрятали носки, колготки, спицы.
Одна из них за сердце ухватилась и ну, бежать…
(Тревога-то пустая. Машина за угол заехала
зачем, бог весть) …и ну, бежать вприпрыжку
и с подскоком. Куда ей, маленькой?
Не убежит далёко, опомнится: товар ведь тут как тут.
Недужные деревья всё еще цветут,
воробышки чирикают чив-чив,
а это значит, что Господь наш жив.
Хоть ноша Господа была и тяжела,
старушка выжила – не умерла.
Ах, кто сказал? – Но только ведь не я! —
Невыносима легкость бытия.
Как тяжело без тяжести в душе…
«И нету денег, чтоб напиться, – бормочет инвалид,—
подай, сестрица. Душа болит».
Вот подошел трамвай: хоть лезь в него, хоть – пехом.
Пойду пешком с разорванным мешком,
наполненным продуктами и дрянью. А рядом храм.
Нет, в храм я не пойду. Там Пантелеймон, там Мирон,
святые…
Зачем я всуе буду там стоять,
болваном со свечой? Пойду домой, домой…
А где мой дом, склероз-эклер проклятый!
Двенадцать, восемь, пять. О нумеролог,
скажи, что это значит? Пять плюс три
и будет восемь, и оно равно семи и одному.
Ах, вот о чем? Опять один как перст,
И снова тяжело. Но хорошо, пожалуй.
Да, хватит мистики. Мне снова тяжело,
и на душе легко, приятно стало.
23 сентября 2002 года
ПАМЯТИ Л. АРОНЗОНА
Что человеку легко?
К примеру пить молоко
матернее или коровье.
Ну, и пей его на здоровье!
А что этой твари трудно?
Достать из-под себя судно,
утку стеклянную наполнить не сливом,
а сочным мерцающим черносливом
и принести как дар в день рожденья друга.
То-то изумится его супруга,
и сам он, наверное, опешит как дурень,
выгонит нас и сядет понурен,
травку покурит и, сам уж не рад
гневному всплеску (так бабочек ряд
резко взлетает и мчится, и тает),
выйдет сквозь сеть вековечных оград
в свой огражденный и сказочный сад.
24 августа 2002 года
***
С идиоткой находясь,
будь она хоть в коме,
зла и нерушима связь
как в родном роддоме.
Мама милая жена —
кто вопит однако? —
ужасом поражена —
мерзью смерти, рака.
Диалоги – образцы
ракоходной коды.
Жизнь разрубит все концы.
Смерть – хирург свободы.
2003
ДОМАШНЕЕ
I
Кашляешь. Бренчит телевизор.
Я ли твой муж, твой провизор?
Молчишь? Ну, еще помолчи.
Так страшно в сырой ночи
Господу помолиться, слово сказать свое…
Кашляю. Вот такое житье —
жертвенное? – И никого!!! —
Может быть, меня самого
распнут?.. Кашляешь, сама простота?
Жить бы да жить, целовать бы твои уста,
милая, как крысе в твоем дому…
Люблю тебя, ничего не пойму.
Бред вращается: тик-так,
Жизнь обращается – сплошной сквозняк.
Купил бы колечко тебе, но к чему?
Господи, ничего не пойму,
ни имени Твоего всуе,
ни того, что сейчас рисую.
Ну, Господи, прости пустословье, ударь!
Кашляешь? Время бренчит.
Государь, Боже помилуй…
II
Бред лесенкой,
лестницей бред
тех,
кого между нами нет…
Дай им, Господи, власть и силу.
Нас
и тех, кого с нами нет,
помилуй,
Господь,
помилуй.
III
В. К.
Зубы золотые у собаки
Все кроак, кроак.
Смерть и сыр и мраки.
«Я – дурак,
Патрик Дигнем,
И на пуповине я вишу».
Блум сидит на унитазе,
Джойс, который Джеймс,
Глядь в очко орлом крылатым:
«What is times?!»
«Сэр, пирожное принес я»
«Thank you, Sam»
«Сэр, его похоронили. Биг-биг-бен»
«Самуэль, сходи за сыром,
трупом молока,
а очки в очко упали
Бедный Патрик, poor…»
2003
РАЗНИЦА ПОКОЛЕНИЙ
Тех хоть мучили
и они стали чучелы
а ты сам себя замучил
как последнее из чучел
изуродовал напоил
изнасиловал износил.
Хоть и лучше бы под огонь
самому пришлось стрелять бы
не буквально так фигурально, а так
вроде дожил до деревянной свадьбы.
Кто-то тронет меня (поцелует?)
И спустит не в яму, так просто – в огонь.
18 мая 2004 года
***
Капнул дождь, как старческое семя
Господа, узревшего свой лик
в небесах Обводного канала.
Так и мне, наверно, стыдно, страдно,
трудно этот миг живописать.
Капнул и ушел опять в молчанье.
18 мая 2004 года
ЗАВИСТЬ
Лебединое озеро. Зигфрид плывет на ладье,
И Одетта с Одиллией пляшут, как пьяные бляди.
Вагнер в Байрете снова какую-то дрянь произвел…
Ох уж эти полеты Валькирий!
Много шума. За что его Людвиг любил?
Людвиг трепетный грот себе чудный придумал
И развел лебедей… Эх бы мне!..
Русь, Россия… – В Неаполь, в Сорренто, в Париж!!!
Лебединое озеро… Боже, как все надоело…
И либретто поганое, и танцуют они невпопад.
Только Зигфрид хорош. Я завидую Вагнеру, что ли?
Мне с Козимой не жить. Мне бы Людвига в гроте обнять
И заплакать от жизни, ее всеобъемлющей боли.
22декабря 2004 года
ИГРА СЛУЧАЯ
…слепой скрипач в трактире
разыгрывал voi che sapete. Чудо!
А Гайдн? Он не помог ему.
Констанция поторопилась.
В могилу братскую спустили гроб
и серы сыпанули.
Шел дождь. И плача разошлись.
Один Сальери – где он был? —
наверно, в Праге,
где «Дон Жуан» победный начал путь,—
один Сальери почувствовал,
но слез ронять не стал.
22 декабря 2004 года
ИМПРОВИЗАЦИЯ
Боль. Клавесин. Словно нервы зубные заныли
оптом и в розницу. Словно в могиле
вдруг зазвонил телефон: «I’m mobile!»
Дергает зубы Солер, Бах тихонечко трогает нервы,
а Куперен, он играет как хочет…
Век Просвещенья! А ведь недавно Паскаль
скрылся в гримасу безумья. «Боже, Огонь!..
Боже предвечный Иакова и Авраама!..»
Кончилось время. Пришел натуральный Руссо.
Кончилась боль. И вступило в игру пианино.
23 декабря 2004 года
WITH LOVE
К.А. Козыреву
Свинцовая музыка, друг мой любезный,
свинцовое время. Свинцовая пуговица
к телу накрепь пришита.
Давай-ка еще разок
сходим на наше кладбище
и выпьем медовой перцовки.
Потом к Элле Липпа поедем и к юноше Леше.
Ах, только бы время не рухнуло,
это свинцовое свинское время!
А как ты относишься к вечности, друг мой хороший?
Ты ведь оттуда, оттуда, оттуда, оттуда…
Все мы оттуда, куда и уйдем безвозвратно.
23 декабря 2004 года
КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ
Маленькая поэма – медитация с повторениями и ракоходны ми ходами и жалкой попыткой вставить атональный ключ в тональную щель. Staccato.
Staccato: ышь!
Холодно. Руки сложу крестом,
чаю с медом напьюсь,
сам не знаю о ком
не помолясь помолюсь.
Сам не знаю – Кому?
Новой Жизни, Весне?
Страшно в моем дому
жить и не только мне,
а и крысе подвальной, подпольной…
Где ей жить? Не пойму.
Cлышен звон колокольный
из церкви в моем дому.
Однако кто его слышит?
Уж, конечно, не я.
Жена за стеною дышит,
свинья во дворе мычит,
и в общем-то не колышет
оставил ли я ключ от квартиры
на работе? На лестнице потерял?
В комнате закружился
при входе – на ноже Твоем —
В носу платком ковырял?
(Когда шутил на охоте за кабаном?) —
Всё. Поздно. Один матерьял
остался. Все прошлое – позади
или сзади. Настоящее – что? Почем?
А Завтра, оно грозится каким-нибудь палачом…
Аз есмь и пребуду здесь,
как Твой кабан на охоте.
Ты есть? О, я знаю, Ты есть.
Однако, холодно все же.
Крещенье давно прошло.
Опять этот жар до дрожи.
Как пошло! Опять пошлó…
Перечитаю. Пошло немного
вот тут, куда палец ткнул,
опять ничего. Убого
Уйти? Без ключа? Пошлó?
Что я, лунатик, винтик Твой,
маньяк Твой? Маньяк я, маньяк.
Луна исчезла. Как эхо ночного взрыва,
плачет по ней Зодиак
Невидимо-видимый. Где я? Плачу? Плачý?
Вот только так. Где свидетель?
Где Алиби? Нет – так нет.
Должно быть, я долгожитель?
Боже, дай пистолет
пострелять, выстрелить в себя.
Оживиться? Да.
Превратиться из бабочки да во слона!
До сома ли мне, когда смерть сама
бодро идет навстречу.
Вот и скажи мне, как же ее приветить?
На лестнице темной, пустой встретить?
В поддых – ногою?
Или ласково не заметить?