Bankers Trust, который находился на Вандомской площади. Используя арифмометр и кросс-курсы валют, я должен был менять деньги: лиры на марки или фунты на франки. За это платили 10, а не 8 долларов в неделю. Я мог бы долго там ошиваться, если бы на второй неделе работы не совершил серьёзной ошибки: я дал одной американке 1000 долларов за франки, а должен был дать 100. Что просчитался, я понял не сразу, а через несколько часов. В банке мне сказали, что я должен вернуть 900 долларов, полученных клиентом. Я рванул в путь стремглав с Вандомской площади, представляя себе, как меня допрашивает полиция, но в реальности дело оказалось проще простого. Женщина жила в отеле Plaza-Athénée, приняла меня весьма дружелюбно и сказала, что ещё не пересчитывала франки, которые я ей выдал. Я вернулся в банк с деньгами, и меня поздравили с большой удачей. Тем не менее мне показалось, что у меня работа слишком опасная, и я решил не идти на следующее утро в банк.
В тот вечер я сидел на террасе кафе Dôme со стороны улицы Деламбр. За соседним столиком сидели две пары: одной паре было за двадцать, другой — за тридцать. Одна из девушек предложила мне присоединиться в ним. Её звали Термина, она была из Венгрии и предложила мне провести вместе с ними выходные в палатках на берегу Сены. На следующий день рано утром мы снова встретились в кафе Dôme, и впятером поехали в их машине на восток, в место в полутора часах езды от Парижа, где и разбили палатки на берегу реки рядом с небольшой деревней. Палатку они хранили на одной из ферм. На следующее утро, когда мы купались, по реке проплывал толстый мужчина в лодке. Он остановился и принялся на нас орать, грозясь, что поедет в полицию в город Крей и устроит нам кучу проблем. «Ça a un nom, ça! / Как всё это называется, а? — орал он. — Ça s'appelle détournement de mineurs! / Это называется совращение малолетних! Каждую неделю новые!»
Термина не оставалась в долгу: «Assez! Allez vous branler ailleurs! / Да хватит уже! Гоняйте лысого не здесь!» А её подруга-француженка сняла cache-sexe / купальник, повернулась голым задом в его сторону и закричала: «Ça y est? / Увидел?» Мужчина в лодке погрозил нам кулаком и поплыл дальше. После обеда мы с Герминой пошли прогуляться. Оба в купальных костюмах, и мне не повезло, потому что вскоре я забрёл в высокую крапиву. До этого я не сталкивался с крапивой, поэтому мне показалось, что я задел осиное гнездо. Мы поднялись по склону холма, на вершине которого был вишневый сад. В тот воскресный день знакомство с крапивой оказалось не единственным новым опытом, который я тогда пережил. Лёжа на земле, по которой бегали сотни муравьев, Термина говорила мне фразы вроде: «Я — пестик, а ты — тычинка». В тот день у меня был первый половой опыт. Когда я снова надел плавки, то понял, что не только обжёгся крапивой, был покусан муравьями, но ещё и обгорел на солнце.
По пути в Париж девушки спрашивали меня: «На следующие выходные ты с нами снова поедешь?» Я дал согласие, но спустя несколько дней получил сообщение от миссис Крауч и мисс Сью, которые должны были прибыть в Париж по пути в их дом под Арли. Я пришёл на вокзал, чтобы встретить их паром. Увидев меня, миссис Крауч недовольным голосом она заявила, что я выгляжу точно, как и в Нью-Йорке. Я ответил, что одет точно так же. «А я-то надеялась, что ты будешь в берете или в накидке, которые носят студенты». Мисс Сью заметила, что всего лишь внешние проявления, которые не имеют большого значения.
«Мог бы отрастить небольшую бородку, как у французов, — не унималась миссис Крауч. — Что угодно, чтобы было видно, что раз и навсегда со всем порвал».
«А ты уверена, что он со всем порвал?» — спросила мисс Сью.
«Ну, — начала миссис Крауч, словно меня рядом и не было, — я буду очень в нём разочарована, если он вернётся назад. Это было бы признанием своего провала. Ни один молодой человек не может себе этого позволить. И ещё он не должен брать деньги у Мэри».
Они пригласили меня и мадам Данилофф на ланч в Женский клуб при Американском университете, на территории которого остановились, и миссис Крауч начала спорить с мадам о достижениях Советского Союза. Мадам ужасно разволновалась и задрожала от гнева, она не желала слышать ни одного доброго слова о деятельности большевиков и опровергала все статистические данные миссис Крауч. На ланче была ещё американка по имени Кей Ковен, к которой я моментально проникся симпатией. Она только что вернулась из места, которое, судя по её описаниям и показанным ею снимкам, было одним из самых удивительных городов на белом свете. Этот город назывался Марракеш. К сожалению, Кей пробыла в Париже всего несколько дней, но я успел за это время с ней несколько раз встретиться. До своего отъезда она сводила меня в гости к Тристану Тцаре[42] с женой. Если не считать монокля, он больше походил на врача, чем поэта-сюрреалиста. У него была большая коллекция африканских масок и диковинок, которых я не видел даже в музее. «Ты должен навестить его после того, как я уеду», — говорила мне Кей. Я действительно навестил Тцару, но не в том году. Потом я узнал, что по прибытии в Нью-Йорк Кей виделась с моей матерью и заверила её, что обо мне не стоит волноваться.
В конце 1880-х гг. папина-мама и папин-папа совершили вояж по глубинке американского Юга, который они считали живописным и интересным с туристической точки зрения регионом. Где-то в Алабаме они услышали о «хорошей» семье, пережившей трагедию. Оба родителя умерли почти в одночасье, оставив несколько детей разного возраста. Папина-мама решила помочь, ей очень понравился старший мальчик по имени Губерт, который был приблизительно одного возраста с её старшим сыном. В общем, они взяли Губерта в Эльмиру. Официально его не усыновляли, но он жил с ними в течение нескольких лет, а потом успешно занялся бизнесом. «На его плечи легла ответственность за всех членов его семьи, — говорила папина-мама. — А его плечи оказались хрупкими. Мы хотели помочь. И парень работал, не покладая рук». Он стал одним из лучших американских кутюрье, и, в конце концов, смог содержать своих сестёр и их семьи. У него был салон (и магазин свитеров) на Пятьдесят седьмой улице рядом с Пятой авеню. Я помню, когда был ребёнком, как иногда он приходил к нам на обед в шёлковой рубашке с запонками из сапфиров, рубинов, изумрудов и аметистов, подобранных по цвету ткани. Всегда в гетрах, а говорил исключительно о сплетнях у золотой молодёжи. (Café Society[43] — хотя сам термин тогда ещё не появился, феномен уже существовал.) Он много непристойно шутил и рассказывал анекдоты. В общем, болтал о вещах, гораздо более современных и нескрываемых, чем могли бы услышать мои родители от своих друзей, потому что Губерт шесть раз в году делал показы в Европе и был в курсе разговоров людей в Париже, Карловых Варах, Каннах, Санкт-Морице и Биаррице. Этот кутюрье прибыл в Париж, где я с ним и столкнулся. Мы не виделись десять лет, но увидев его в Hôtel Daunou, я тут же его узнал, хотя он был без гетр (наверное, потому что дело было летом).
Губерт приветствовал меня словами: «Бог ты мой, как ты стал похож на своего отца, когда он был в твоём возрасте. И он был очень красивым. Красивее тебя». Так как я сам не был красивым, то и утверждения о красоте моего отца не показались мне убедительными. «Где ты остановился?» — поинтересовался он. Я ответил. «Ой, это очень далеко. Почему бы тебе не переехать ко мне в Отель Дону?» — предложил Губерт. Я переехал туда (над Harry's Bar, то есть: «Санк Руу До Нуу) [Отель Донý „у пяти улиц“ [фр. cinc rues]», где меня ждала в одинаковой степени хладнокровная и несуразная сексуальная инициация. «Твой отец дал мне чек на двести долларов, чтобы я купил тебе одежды, — заявил Губерт, — но я от чека избавлюсь». «А что с одеждой?» — поинтересовался я. «Не переживай, одежду достанем».
Мы купили совсем немного одежды, но он отвёз меня к своему портному по имени Дюсатóй и попросил его перешить на меня костюм, который до этого заказал. Костюм был готов через две примерки. У меня раньше никогда не было такого: двубортный, из шевиота шоколадного цвета с белой тонкой полоской. «Туфли надо покупать только в Hellstern's». Мы поехали и купили. «Тебе надо завести трость, — размышлял Губерт. — И на следующей неделе надо будет куда-нибудь поехать. Куда бы ты хотел?»
«В Венецию», — ответил я.
«Хорошо, завтра схожу в туристическое агентство Кука»[44].
Приятное и незнакомое чувство, что к тебе относятся как к важному человеку, оттенялось необходимостью часами вести скучные разговоры. В конторе Томаса Кука Губерт разговорился с женщиной, которая только что вернулась из Венеции и сообщила, что там стоит несусветная жара. В конечном счёте, мы оказались в Санкт-Морице в кабриолете с шофёром. Вместо площади Св. Марка я увидел виллу д'Эстена на берегу озера Комо, а вместо Гранд-канала — перевал Стельвио в австрийском Тироле. У меня часто шла носом кровь, и я набрал вес.
Вернувшись в Париж, я навестил графиню де Лавиллат, которая пригласила меня в город Гере в департаменте Крёз. Там были многие члены семьи, с которой я познакомился ранее. Кристин лежала в роддоме, на сносях. По четырём углам шато Кавиллан высились круглые башенки, и моя комната располагалась в одной из них, а её стены были обиты хлопковой тканью с рисунком / toile de Jouy[45]. Мне прислуживал слуга почтенных лет по имени Петитжан. Принося мне кувшин с водой, он говорил: Débarbouillez vous / «Прополощите горлышко». Когда за столом я спросил, что значит это выражение, se débarbouiller, одни рассмеялись, а вид у других был немного испуганный и озадаченный. «Не суди строго Петитжана. Он же простой крестьянин», — ответили мне.