«Ну, под вашей настоящей фамилией», — ответили мне.
Тогда мы записались, как «Пол и Джейн Боулз», и нас направили в мрачный класс марксизма-ленинизма в Рабочей школе. «Я не понимаю, что читаю», — жаловалась Джейн, изучая наше учебное пособие. Я понимал, что читал, но от этого становилось только хуже. Недостаточную приверженность делу марксизма-ленинизма мы старались компенсировать тем, что смотрели все фильмы, которые привозили в Нью-Йорк из России.
«Совместный театр» / Group Theatre всё ещё работал. Роберт Льюис[291] собирался поставить пьесу Уильяма Сарояна «В горах моё сердце»[292] и попросил меня написать партитуру. Он устроил так, что я получил на шесть недель квартиру Клиффа Одетса[293]. Сам Одетс был в Калифорнии, поэтому меня никто не отвлекал. Сидя за его органом Hammond, я выполнил всю необходимую работу.
Той весной мы часто виделись с Уильямом Сарояном. Он смотрел на вещи близко Картье-Брессону, правда, менее реалистично, с примесью фантазии. Тем не менее если такую точку зрения не приходилось упорно отстаивать в споре, Сароян глядел на мир вдохновенно и смело. Мне также нравилось, что его стиль был очень узнаваемым. Латуш переехал в пентхаус на крыше нашего дома на Восемнадцатой улице, построенного, так сказать, своими руками. В гости зашёл Кристофер Ишервуд, переезжавший из Лондона в Лос-Анджелес, где навсегда и остался[294].
Мариан и Гарри решили пожениться. Церемония прошла в церкви св. Фомы. Вирджил сыграл на органе два свадебных марша собственного сочинения, называвшиеся соответственно «Вставил» / In и «Вынул» / Out. Почти сразу после свадьбы Гарри уехал на съёмки — на этот раз очень далеко, в Китай, где снимал Мао Цзэдуна и жил у Агнесы Смедли[295] в городе Сиань.
Получив деньги за музыку к пьесе «В горах моё сердце», я снял на пять месяцев понравившуюся ферму на юге Статен-Айленда. Мы переехали туда, и пошёл нескончаемый поток гостей. Колин Макфи[296], вернувшийся после восьми лет, проведённых на Бали, гостил у нас по несколько дней и готовил неплохую индонезийскую еду. Я знал, что у Ленни Бернстайна[297] аллергия на кошек, поэтому перед его приездом на выходные спрятал нашу сиамскую красавицу Малышку Милдред в сарае за кухней, но аллергию не обманешь. Ленни всю ночь чихал и отказался остаться на вторые сутки.
Раз в неделю я ездил в город за своим чеком. Мне давали задания: написать произведение для восьми кларнетов (где-то в Бронксе существовала группа в таком составе), что-то очень простенькое для тех, кто учится играть на фортепиано, или что-нибудь для большого хора взрослых. На выполнение этих заданий уходило совсем мало времени, поэтому я был относительно свободен для работы над собственными проектами.
В Флашинг-Медоус проходила всемирная выставка. На концерте, который организовывал Музыкальный проект, исполняли кое-что из моих вещей, и я встретился на ланче перед концертом с музыкантами-исполнителями. В то утро прогремела новость о подписании пакта Молотова-Риббентропа. Все музыканты оказались членами компартии или сочувствующими, поэтому настроение было подавленное. «Ну, куда теперь пойдём?» — с горечью спросил один из них. Я ответил, что мы идём вперёд (считай, ничего и не произошло), потому что позднее выяснится, что это — хитрая советская уловка, чтобы победить нацистов. Ведь сомнение в своих убеждениях на этом рубеже из-за такой мелочи, как договор с нацистами, равносильно признанию, что у тебя никогда не было веры в советское правительство. Кто-то из них со мной нехотя согласился, кто-то по-прежнему унывал.
В Saturday Evening Post публиковали серию статей Гертруды Стайн под названием «Что такое деньги?», где она выступала ярым республиканцем. Она писала, что политика Рузвельта разрушает и экономику и этические нормативы целой страны[298], изменяя смысл слово «деньги» и навязывая молодому поколению «разжёванные», готовые решения и шаблоны, так что те перестанут думать собственной головой. Я написал Стайн, что считаю Рузвельта прекрасным президентом, спасшим США от катастрофы в период, когда страна находилась в состоянии кризиса, а многим молодым людям нужны шаблоны, потому что они не в состоянии самостоятельно переварить и понять что-то сложное. Она не ответила, но перефразировала моё письмо в следующей статье, чтобы доказать правоту своих взглядов.
Неожиданно я получил письмо от Мэри Оливер, которая так щедро помогала мне первый год жизни в Париже. Она писала, что Джок скончался в прошлом году, и она вместе со служанкой-немкой находится в Штатах. Она хотела погостить у меня «неопределённый период времени». Денег у неё «хватало на пиво и шампанское», если у меня найдутся деньги на еду. Я подозревал, что её визит не принесёт ничего хорошего, но выбора не было[299], и я написал Мэри, что готов принять её, когда ей удобно.
Она позвонила мне из Waldorf Towers и пригласила нас с Джейн пообедать и, раз наша ферма находилась далеко от города, остаться на ночь в отеле. Я согласился, хотя предчувствие было самое скверное. Мэри встретила нас в элегантном твидовом костюме от Schiaparelli. За ужином она рассказала нам, что дала в долг 50 000 долларов актрисе Рут Чаттертон[300]. Та должна была вернуть деньги к определённой дате, но срок прошёл, а деньги не появились. В результате, у Мэри не было денег, пока её адвокат не сможет добиться, чтобы из недельного гонорара актрисы вычитали определённый процент для погашения долга. Так что пока Мэри жила на гроши. Она также сказала, что вскоре должна получить деньги за продажу части своих драгоценностей, но пока может себе позволить лишь минимальные траты. Я прояснил свои «доходы» и сказал, что сомневаюсь, что мы вчетвером сможем прожить на мои 23,86 долларов в неделю, но Мэри воскликнула: «Ну, конечно сможем! Еда в этой стране фантастически дешёвая. А ты ещё и продукты получаешь как безработный. Выйдет легко, я ведь буду оплачивать выпивку».
Её служанка, грузная дама, откровенно косилась на Мэри, сохраняя угрюмое молчание. Судя по всему, она считала Мэри идиоткой. Она прожила с нами несколько недель, а потом неожиданно уехала в Чикаго. Позднее мы узнали, что служанка оказалась обыкновенной… немецкой шпионкой.
С каждой неделей количество выпитого у нас на ферме спиртного неуклонно росло. Мэри звонила в ближайший винный магазин, который располагался в нескольких километрах от нашего дома, и уговаривала менеджера привести несколько бутылок после закрытия заведения. Менеджер приезжал, начинал с нами пить, и мы не знали, как от него избавиться. Потом Мэри находила предлог не рассчитываться с ним за спиртное. Когда мы съехали с фермы, Мэри оказалась должна алкомаркету более 200 долларов. Я уговаривал Джейн вместе «свалить» оттуда (сбить Мэри с устоявшегося образа жизни не было никакой возможности), но Джейн сказала, что ей всё нравится, и она не собирается отказываться от алкогольных утех по зову души. Я угрожал, что если она не уедет со мной, то я не буду оплачивать счета, которые появятся после моего отъезда. Но Джейн собиралась переезжать на Вудроу-Роуд только когда «созреет», и ни минутой раньше, и настоятельно советовала мне расслабиться. Вдоволь насмотревшись на то, что происходит с людьми, когда они выпьют лишнего, я резко стал трезвенником. Воздержание от алкоголя привело к тому, что я стал выказывать недовольство в более грубой форме. Для алкоголика нет ничего противнее, чем вечно брюзжащий его бывший собутыльник. В конце концов, я перешёл от угроз к делу и переехал в город. Вскоре после этого Джейн переслала мне телефонный счёт на 180 долларов с детализацией звонков, совершённых Мэри на межгород и за границу. Мэри постоянно взбредало в голову такое: «Катюша сейчас в Дублине. Давайте позвоним и пошлём ей лучики добра». Она могла сказать телефонистке: «Я хочу поговорить с Лондоном за счёт вызываемого абонента. Что значит, нет? Да это курам на смех!» После этого она диктовала оператору номер, и её соединяли. Мэри была ко мне щедра, она была другом, и хотя я волновался о том, что может стрястись, я так и не смог заставить себя с ней поговорить и объяснить, что дальше так нельзя. Я написал в телефонную компанию, что нахожусь на пособии и не могу оплатить выставленный счёт.
В бруклинском районе Каламбия-Хайтс я нашёл квартиру с изумительным видом на нижнюю часть Манхэттена и нью-йоркскую гавань. Я снял эту квартиру, арендовал пианино и продолжил работать. Съездил на ферму, чтобы посмотреть, что там происходит. Оказалось, что Мэри нашла очень способную австриячку, которая стала очень грамотно вести хозяйство. Эта австриячка собиралась быть экономкой Мэри в квартире, которую последняя сняла на Тринадцатой улице. Всё это казалось мне полным бредом, но я ничего не сказал. Джейн несколько раз ночевала со мной в бруклинской квартире, но утверждала, что в ней она жить не хочет, к тому же Мэри была больна, Джейн к ней очень прикипела сердцем, и считает, что нужна Мэри, чтобы та могла как-то встать на ноги. «Ты своё здоровье угробишь, — заявил я ей. — Ни у кого не хватит сил так напиваться».
Мэри сняла подвальное помещение без мебели. Денег у неё по-прежнему не было, но люди, кажется, не могли в это поверить, и она сильно задолжала в продуктовом магазине Esposito's, расположенном за углом на Шестой авеню. Каждый день флорист отправлял ей орхидеи и кучу срезанных цветов. Мэри пришла в универмаг Wanamaker's и попросила встретиться с управляющим. Она представилась, показала ему британский паспорт и вскользь упомянула, что живёт в графстве Суррей, что резко измен