Джейн была больше очарована не цейлонцами, чей образ жизни был ей слишком чужд (такую жизнь она едва ли понимала больше, чем умозрительно), а бюргерами. Они были убеждёнными членами голландской реформатской церкви, говорили на архаичном английском и были трогательны настолько, насколько может быть трогательна только группа людей, которая вот-вот прекратит существование. У миссис Триммер были родственники в Галле, и они принимали нас у себя. Всё это как-то странно напоминало Центральную Америку: вдоль стен коридора рядами стояли стулья с прямыми спинками, а терраса была до отказа заставлена горшками с растениями, у которых были огромные листья.
Ахмед рисовал и плавал. По ночам на скалах вдоль западной стороны острова вместе с Темсамани, садовником, поваром и его помощником они ловили омаров, чтобы приготовить с карри на следующий день. Темсамани хорошо ладил с местными мусульманами и иногда ходил в мечеть молиться, хотя и считал их невеждами в вопросах религиозного этикета. Ахмед сказал, что такие мусульмане — курам на смех. С ними, мол, и говорить не о чем, так что Ахмед с ними дружбу не водил.
Пегги хотела посетить Ялу — заповедник на юго-западе страны. Мы наняли фургон; водитель был симпатичным буддистом и на второй день спросил, можем ли мы ненадолго остановиться в местечке Тиссамахарана, где был большой бассейн — искусственное озеро — полное священных карпов, которым он хотел сделать небольшое подношение. Мы были рады, что сможем выйти и прогуляться по берегу озера в тени огромных деревьев. Водитель, Темсамани и Ахмед поехали в другом направлении. Внезапно утреннее спокойствие было нарушено шумом. Оглушительный всплеск воды у нас за спиной. Я обернулся, увидел, что произошло, и побежал обратно. Темсамани торжествующе ухмылялся, показывая на воду. Там вверх брюхом плавало несколько крупных рыб. Водитель бросал карпам кусочки вафель, в одном месте собралось много рыб, когда раздался удар. «Восемь рыб уложил одним камнем!», — крикнул Темсамани. На лице водителя застыла смесь ужаса и неверия в то, что такое действительно произошло. Ахмед ухмылялся на заднем плане. Он, мол, и на Цейлоне знал силу своей руки. Водитель, хотя и продолжал быть с нами вежливым, но больше ни разу не улыбнулся и даже смотрел на нас искоса до конца поездки.
Мы провели день в Катарагаме, на острове в русле протекающей в джунглях реки. Одно из самых удивительных мест на Цейлоне, оно походило на заброшенную всемирную выставку в миниатюре, построенную вокруг большой поляны в центре местной деревни. Там были представлены все присутствующие на Цейлоне религии, каждой из которых был отведён обветшалый стенд. Был даже стенд с надписью YMCA[509]. В дальнем конце острова, если перейти по поваленному стволу дерева, служившему мостом, находился небольшой, но внушительный индуистский храм, и именно там и происходило главное действо. Паломники увлечённо готовили мисочки с клейким розовым рисом, который ставили богам в качестве подношения на тарелках на квадратиках, вырезанных из банановых листьев. Храм был круглым, и обычай требовал особой формы поклонения — перекатываясь по земле и повторяя молитвы, «прокатиться» кругом, оставаясь вне стен храма. Присутствие сотен обезьян-капуцинов жутко усложняло такое поклонение. Животные были повсюду, отбирали рис, резвились и рассеянно роняли еду на катавшихся по земле паломников. Вид этой толпы облепленных светло-розовым рисом человеческих тел показался Темсамани невыносимым, и он отошёл, чтобы подождать нас на некотором отдалении от храма. «Противно стало», — пояснил Ахмед, когда мы подошли к нему.
Мы так и не доехали до заповедника. Когда мы были всего в нескольких километрах от домиков, где посетителям дают гидов, началось наводнение. Равнину стало быстро затоплять. Водителю удалось развернуть машину, чтобы не застрять, и мы укатили туда, откуда не так давно прибыли.
Пегги приехала в Азию с двумя целями: встретиться с каким-нибудь махараджей и приобрести несколько лхасских терьеров. Однажды во время обеда в Тапробана она чуть было не достигла первой цели. Пришёл наш садовник Бенедикт, сияя кроваво-красными зубами[510], и сообщил, что на пристани у ворот находится большая группа индусов и просит показать им остров. Я сказал ему, что мы не ждём гостей. Он ушёл и передал сказанное, но так громко (он объяснил позднее), что одна женщина упала, услышав такое. Похоже, это вызвало небольшой переполох: женщины кричали, а мужчины что-то очень оживлённо говорили. Бенедикта, находившегося на «своей» территории, это не тревожило. Он просто снова крикнул им, чтобы убирались вон с острова. Потом закрыл ворота на навесной амбарный замок и ушёл к себе на участок, у подножия утёса. Позже он вспомнил о визитке, которую один из господ-посетителей дал ему в начале, когда они пытались столковаться. Бенедикт принёс и дал её мне. Это была визитная карточка Его Высочества махараджи Бхаратпура[511]. Через десять дней после отъезда Пегги прислала сообщение, что гостит у гораздо более престижного правителя — махараджи Майсура. Оттуда она отправилась на север и купила собак.
Я установил строгий и неизменный распорядок дня: каждое утро в шесть я пил чай, надевал саронг и гулял по острову, наблюдая за восходом солнца с его самой южной точки, а затем приступал к написанию романа «Дом паука». Когда всё было готово, я упаковал его в коробку и отправил в издательство Random House. Пока я пытался отправить его по почте в почтовом отделении Велигама, по окрестностям быстро распространился слух, что американец собирается заплатить более 400 рупий (80 долларов) за марки на посылку с бумагами. Маленькое почтовое отделение начало заполняться зрителями, у которых не было других причин находиться в почтовой конторе — только глазеть, как наклеивают марки на посылку. Зевак завораживали марки по большой цене. Мне цена отправления тоже показалась немалой, но почтовый служащий показал мне правила и расценки, напечатанные на сингальском, и мне оставалась только надеяться, что меня не обманывают. Больше всего меня волновало, получат ли в Random House посылку или нет. У меня уже отправлялось в никуда немало исходящей почты с Цейлона, и я был готов к худшему. Однако на этот раз посылка благополучно дошла.
Джейн регулярно жаловалась на жару. В конце концов, она пришла ко мне и сказала — они с Темсамани поговорили и решили, что больше всего на свете хотят вернуться в Танжер. Я возразил, что сейчас там не сезон, и погода всё равно будет плохой. «Но там не будет так жарко», — сказала Джейн, и они с Темсамани забронировали билет до Гибралтара.
После этого я познакомился с английским писателем Артуром Кларком[512], жившим тогда в пригороде Коломбо. Кларк был очень тихим человеком, которому нравилось нырять с аквалангом. Он хотел обследовать залив Велигама. Я пригласил его приехать, и он несколько раз навещал меня. Он появлялся с помощниками и оборудованием, и они исчезали под водой у южной оконечности острова. Несколько лет спустя в Нью-Йорке я купил написанную Кларком книгу под названием «Рифы Тапробаны».
Однажды я прочитал в газете, что пассажирский корабль Chusan компании Р. amp;О. совершит рейс из Коломбо в Японию и обратно. Я рассчитал, что если уволю повара с поварёнком и дворника, оставив в штате только садовника и горничную, то шесть недель на корабле обойдутся не намного дороже, чем прожить такой же срок на Тапробане. Я чувствовал, что другого случая увидеть такие места, как Сингапур, Гонконг и Киото, может не выдаться.
Путешествие прошло без происшествий. На борту Chusan'а Ахмед встретил женщину, которая организовала его выставку в Гонконге. Выставка шла в течение двух недель, пока мы были в Японии, и он забрал картины, которые не были проданы к нашему возвращению в Гонконг. Мне очень понравился остров Пенанг, расположенный у западного побережья Малайзии. Я решил, что однажды вернусь и останусь там подольше.
Когда я вернулся в Тапробана, без Джейн дом казался удручающе пустым. В любом случае, скоро должен был начаться сезон муссонов. Я попрощался с Бенедиктом и Лили, которые сложили ладони в традиционном молитвенном положении, принятом у буддистов, хотя оба были католиками. Впрочем, что творится у них в душе и в мыслях, мне так и не удалось понять.
На обратном пути в Танжер мы остановились в Каире, чтобы посмотреть Национальный музей и Гизу, где моё седло соскользнуло с верблюда, нога застряла в приспособлении, которое служило стременем, и меня протащило головой вниз, пока верблюд спокойно шёл дальше. Так вот, всё дело в том, что погонщику верблюда не разрешили прийти мне на помощь, пока полиция не допросила его и не записала имя и номер лицензии. Только после этого он прибежал, чтобы остановить верблюда.
Тем летом в Танжере было неспокойно, как никогда ранее. По всему городу люди ставили железные решётки на входные двери. В начале беспорядков было строго запрещено публично призывать к возвращению Мухаммеда V[513], но когда пятьдесят тысяч человек ежедневно выходили на демонстрации по всему городу, немногочисленные полицейские ничего не могли поделать (только стиснуть зубы). Каждый день то тут, то там случались волнения, но они редко заканчивались насилием. Когда полиция всё-таки бросала гранаты со слезоточивым газом, они взрывались с грохотом, который слышался по всему городу, и осколки ранили десятки людей. Но в Танжере не сообщали о смертях в результате военных действий между Францией и Марокко.
Летом я получил письмо от издателя из Цюриха с вопросом, интересно ли мне посмотреть одну выдающуюся коллекцию фотографий Африки, чтобы сделать из них в будущем книгу. Я ответил, что не прочь бы взглянуть на фото. Они действительно, были очень хороши. На некоторых на обороте указывалось название места, на других — нет. Фотографии снял молодой швейцарец Питер Гэберлин