[514], который потом погиб в результате несчастного случая в Андах, а маршрут его пути в Африке нельзя было уточнить, так как он не вёл записей. Передо мной стояла интересная, «детективная» работа. Разгадывать маршрут Гэберлина и составлять текст о путешествии по Сахаре и Судану мне понравилось. Книга Yallah[515] вышла сначала на немецком языке, а потом Макдауэлл и Оболенский опубликовали её в Нью-Йорке[516].
С ростом антиевропейских настроений в Танжере оставаться в нашем доме в Амре (рядом ведь жили только мусульмане, наша соседка Барбара Хаттон была примечательным исключением) больше не представлялось возможным. Разумно держаться подальше от обозлённых шершней. Мы с Джейн сняли две квартиры на верхнем этаже высокой новостройки на окраине Танжера. У нас были огромные террасы и великолепный вид на город, море и горы. Вскоре после того, как мы устроились, Джейн уехала навестить Оливера Смита в Беверли-Хиллз.
Однажды очень ветреной зимней ночью меня пришёл проведать Кристофер Ишервуд. Последний раз я видел его до войны. Я обратил внимание, что в его речи появилось много американизмов. Ахмед дал ему немного маджуна. Ишервуду так «проветрило» мозги, что он потерялся. Позднее он написал мне из Италии, живописуя, как ему сложно было (в силу его тогдашнего состояния) дойти к отелю Minzah.
В тот сезон Фрэнсис Бэкон[517] был постоянным посетителем в нашей квартире на окраине. Я уже давно восхищался его картинами, и когда, наконец, с ним познакомился, стал восхищаться и самим художником. Он был человеком, который, казалось, вот-вот лопнет от внутреннего напряжения. Бэкон очень чётко описал свой метод работы, но я не смог представить себе, что именно происходило, когда он писал. Позже он разрешил Ахмеду навестить его в своей студии в Касбеи посмотреть, как он рисует. Бэкон согласился сделать это, потому что Ахмеду было очень трудно научиться работать маслом, и в течение нескольких месяцев он бился над тем, чтобы изобрести надёжную технику с предсказуемым результатом. Другая проблема заключалась в том, что в Танжере не продавали материалов для работы живописцев. Фрэнсис ездил в Лондон и привозил крупную порцию масляных красок производства компаний Winsor и Newton.
Когда стал появляться Билл Берроуз (потому что мы наконец-то стали друг друга узнавать), мы обсуждали всё, кроме писательского дела. Я познакомил его с Брайоном Гайсином, потому что подумал, что они найдут общий язык. И оказался прав: в конце концов они стали неразлучны. Керуак[518] приехал в Танжер навестить Билла, но я его не видел, потому что уехал в Португалию с Майклом Фордайсом. У Майкла был Aston-Martin, и он обычно ездил на бешеной скорости по улицам Танжера. Ему не нравился обычный темп Темсамани, и он хотел пересесть в водительское кресло, но тот ни в коем случае не хотел передать ему руль.
Пока я был в Лиссабоне, пришло письмо от мамы. Она писала, что они с папой прибудут в Марокко в следующем месяце. Я вернулся в Танжер как раз вовремя, чтобы подготовиться, и Джейн телеграфировала, что неизбежно вернётся из Калифорнии. Она вернулась не одна, с несколькими людьми, в числе которых были Теннесси и Джон Гудвин[519], которые уже несколько раз посещали Марокко и не очень любили эту страну.
Хотя тогда Танжер всё ещё был довольно привлекательным городом, а не раскидистыми трущобами, в которые он с тех пор превратился, я не ожидал, что мои родители насладятся жизнью тут. Но благодаря постоянной заботе Темсамани, они остались от Танжера в восторге. Они курили киф, когда им его предлагали (хотя, естественно, предпочитали виски), и вообще старались наслаждаться особенными мелочами марокканской жизни, которые туристы обычно либо не замечают, либо критикуют. Там было место под названием «Американский клуб», куда родители сразу вступили. Когда я не показывал им окрестности, они сидели в клубе у бассейна. Папе было тогда семьдесят восемь. В Шауэне, где были крутые на подъём и спуск улицы, вымощенные гладкими и скользкими камнями, я впервые заметил, что ему трудно ходить. После нескольких болезненных вылазок мы держались поближе к отелю. Но потеряла равновесие мама, а не он. Ближе к концу лета она споткнулась в темноте, упала в канаву и сломала лодыжку, поэтому вернулась в Нью-Йорк на костылях.
Незнакомый, приехавший из Америки человек зашёл к нам и представился у двери как доктор Вайсс. Он прочёл роман Джейн «Две серьёзные леди», который ему сильно не нравился. После того, как Вайсс уехал из Танжера, он прислал два подарка. Чёрную накидку из магазина Casa Seseña в Мадриде и книгу Камалы Маркандайи «Нектар в решете»[520]. К последней странице книги была приколота записка со словами: «Вот каким я представляю себе хороший роман». На задней обложке книги была фотография автора — потрясающе красивой индийской девушки. Джейн сочла накидку нелепой, а роман читать не стала. Я начал читать книгу, нашёл её увлекательной и дочитал до конца.
Я перевёз пианино в квартиру и большую часть времени писал музыку и делал оркестровку «Йермы». Поскольку испанская romeria / паломничество — та же марокканская амара, только разделённая Гибралтарским проливом, я собрал много музыкальных идей в разных точках для паломников, которые посетил на холмах по всему Танжеру за годы своей работы над «Йермой».
Большей частью я был занят написанием статьи для журнала Holiday. Писать статью мне оказалось непросто, хотя редакторская позиция журнала была безупречной. Дело в том, что мысли вызревали очень медленно. Эскиз статьи принимал более определённую форму лишь через какое-то время.
Я сказал Джейн, что думаю продать Тапробана, раз остров ей так сильно не понравился. «Но тебе же он нравится», — сказала она. Мне запомнилось невинное замечание Пегги Гуггенхайм, сделанное, когда она у нас гостила: «Думаю, чудесно, что у вас есть такое место, но, конечно, вы не можете себе его позволить». К тому времени я и сам был близок к такому решению. Учитывая, сколько мне каждый год придётся тратить на заработную плату персоналу обслуживание и ремонт, овчинка выделки не стоит, и не только для меня. Тем не менее о продаже недвижимости не могло быть и речи, пока я не получу разрешение службы фискального контроля в Коломбо на перевод рупий обратно в доллары. Я решил отправиться на Цейлон как можно скорее.
Всё вокруг стало не так просто, как раньше. В Египте началась война, Суэцкий канал перекрыли, и корабли, следовавшие в Азию, больше не заходили в Гибралтар. Значит, надо было как-то добраться до Лондона по железной дороге и полагаться там на удачу, надеясь найти судно, которое шло бы в Коломбо, огибая Африку. Я отправился в путь, снова с Ахмедом. Он всегда был очень полезен в поездках, поэтому я больше и не думал, что нужно ехать куда-то одному и самому обо всём заботиться.
Мы пробыли в Лондоне всего неделю или дней десять, и тут я обнаружил, что корабль Chakdara, принадлежащий пароходству British India Steam Navigation, собирается отплывать на Цейлон. Я был готов уплыть на чём угодно, лишь бы отвалить от депрессивной лондонской погоды, и был рад сесть на борт. Корабельный повар и стюарды были родом с острова Гоа, в общей сложности на корабле было всего восемь других пассажиров.
Первый раз нас кормили, когда корабль плыл вниз по Темзе. Пассажиры собрались в зале ресторана, и каждый из нас выбрал себе место за столом. Рядом со мной сидела азиатская девушка, которую, я был уверен, где-то раньше встречал. Поэтому я не очень удивился, когда во время обеда она повернулась и спросила, не являюсь ли я случайно автором книги «Под покровом небес». Тут я понял, где видел её лицо: на задней обложке романа «Нектар в решете». Я вспомнил её имя и, в свою очередь, удивил её, спросив, не зовут ли её Камала Маркандайя.
За исключением Камалы, Ахмеда и меня, каждый из которых был в той или иной степени не англичанином, все пассажиры были британцами. А значит, теми, кто считает, что есть вместе нужно налегке, под аккомпанемент смеха. Поскольку такой «веселый настрой» был явственным следствием взаимной настороженности и напряжённости, у меня не было никакого желания его разделять. Это, а также тот факт, что никто из нас троих не играл в бридж, изолировало нас от того, что пассажиры называли «корабельным житьём-бытьём». В Кейптауне мы не понаслышке узнали, что такое апартеид. Нам пришлось входить в главное почтовое отделение через разные входы, потому что Камала не считалась «белой». Мы не могли выпить вместе с ней чашечку чая или кофе (только если подвале какого-то ресторана нам накроют столик рядом со стиральными машинами). Те несколько дней, которые мы провели в городе, нашим гидом был редактор антиправительственного журнала Africa South Рональд Сигал[521]. Кейптаун напомнил мне Нью-Йорк тридцатых годов, сплошные тайные встречи и благотворительные вечера в домах либералов для сбора средств в поддержку местных политических мучеников.
Во время пятинедельного морского путешествия я написал статью для журнала Holiday и рассказ «Замёрзшие поля» / The Frozen Fields, который отправил в Harper's Bazaar в день прибытия в Коломбо. Где-то месяц или около того прожив на Тапробане, я провёл пять недель в Коломбо. Каждое душное утро я отправлялся в офис правительства в форте, чтобы оформить девять разных документов, нужных для получения разрешения на вывоз долларов из Цейлона. Когда завершилась вся эта бумажная волокита, и документы лежали в сейфе адвокатской конторы, я уделил всё внимание заповеднику в Яла, куда мы в своё время не попали из-за наводнения. На этот раз поездка состоялась, и мы попали в заповедник. Съездили мы туда с Хью Гиббом