Farrar, Straus and Giroux собиралось опубликовать том полного собрания сочинений Джейн с предисловием Трумена Капоте. По прибытии в Нью-Йорк они полностью взяли Джейн на себя, организовали для неё светский график и даже позаботились о том, чтобы купить ей билеты на поезд во Флориду.
В последний день перед отплытием на Tarantel я посетил своего редактора в издательстве Simon and Schuster, который нагрузил меня книгами для путешествия. К счастью, корабль оказался хорошим, потому что мне пришлось провести на нём более семи недель, включая двух- и трёхдневные остановки в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско и Гонконге, а также незапланированный и незапоминающийся восьмидневный простой в гавани Манилы (мы ждали, когда утихнет тайфун).
Бангкок оказался совсем не тем зелёным и тихим городом с каналами и храмами, который я ожидал увидеть. Всё настолько утратило свой первоначальный тайский колорит, что то немногое, что осталось, казалось бессмысленным извращением среди такой целенаправленной европеизации. Уроженцы этих краёв, жившие на чужбине, соглашались, что Бангкок был приемлемым местом для жизни до появления американских солдат. После этого всё изменилось. К тому времени, когда я добрался до этого города осенью 1966 года, он был безнадёжно перенаселённым, а его улицы были забиты автомобильным транспортом. Повсюду засыпали каналы, а те, что не засыпали, стали гнить и вонять, так что приходилось засыпать всё активнее. Моей первой реакцией на город было жесточайшее разочарование.
В Гонконге я получил письмо от Джейн, но в Бангкоке ничего не получил. Я продолжал писать ей на адрес её матери. Она месяцами умоляла меня взять её с собой. Я упорно отказывался, зная, что местный климат не для неё, и что, будь Джейн рядом, работать станет очень трудно. Я предполагал, что сейчас она «дуется» и отчаянно «карает» меня за то, что я уехал один.
Вдруг я получил от неё письмо, отправленное из Танжера. Она чувствовала непреодолимое желание вернуться и сократила пребывание в Соединённых Штатах на несколько месяцев. Но теперь, будучи уже в Танжере, Джейн, по её словам, не могла понять, почему так решила. Джейн попала в то самое положение, которого мы тщательно старались избегать. Больше от неё писем не приходило. Я продолжал писать каждую неделю, рассказывая Джейн о своей жизни тут и добиваясь от неё ответа. В конце концов, стал отправлять письма друзьям в Танжер, чтобы узнать, где она. Ответы не позволяли сомневаться, что Джейн в городе, но на вопрос, почему она со мной не общалась, отвечали очень расплывчато.
Большая часть Бангкока выглядела как закоулки нижнего Бронкса (если их перенести в болота Флориды). Добраться из одного конца города в другой было непросто. Сложности и опасность, связанные с переходом улицы, долгие поиски такси, большие расстояния в пределах города, которые не позволяли передвигаться пешком, сильная жара и выхлопные газы в воздухе — всё это служило вескими причинами, чтобы выходить на улицу как можно реже. Я сидел в гостиничном номере, читал, писал и записывал тайскую музыку, которую передавали по радио. Каждый день по радио транслировали на удивление много традиционной тайской музыки.
Оливер Эванс, с которым я впервые встретился в Танжере, находился в Бангкоке и преподавал в университете Чулалонгкорна[580]. Когда я приехал, он уже успел подружиться с несколькими буддийскими монахами, и мы вместе отправились к ним в гости в их монастырские покои-ват, где они жили. Я понимал, почему Оливеру нравилось их общество. Несмотря на серьёзный языковой барьер (Оливер только начинал брать уроки тайского языка, я вообще не знал ни слова, а словарный запас английского у монахов был очень ограничен), монахи давали нам единственную возможность с кем-то связно побеседовать в Бангкоке. Целый обряд — находиться в их присутствии в их покоях — требовал такого же терпения, какое необходимо для посещения дома зажиточной марокканской семьи. Как и у марокканцев, время у них текло гораздо медленнее, чем у нас. Человек тут никогда ничего не делает за час или пару часов, он занимается этим полдня или, быть может, целый день. Монахи с выбритыми головами и бровями сидели на полу, поправляя свои жёлтые одежды вокруг ног, и улыбались. Они никак не могли взять в толк, почему я уходил, чтобы успеть в посольство, успеть забрать свежую почту, пока оно не закроется. «Так хочешь пойти?» — удивлённо спрашивали они. «Да нет, я должен пойти». Монахи улыбались ещё шире, вежливо отвечая на то, что, по их мнению, было с моей стороны явной ложью.
Я отправился с Оливером и группой монахов в паломничество в Аюттхая[581]. В качестве благодарности они пригласили нас в по-настоящему удивительное путешествие. Через мангровые леса к югу от Бангкока мы плыли на лодке к храму, затерянному в джунглях, под названием Опарит.
Когда я несколько продвинулся, составляя план будущей книги, то перенёс свою тайскую «штаб-квартиру» в Чиангмай. Тут всё ещё росли деревья, дающие тень на улицах, и стояли бесчисленные храмы, как разрушенные, так и действующие. В то время в Бангкоке было нескольких сотен массажных салонов, а в Чиангмае всего два. Их благосостояние зависело от посещения американских солдат, которых вывозили сюда на отдых во время войны во Вьетнаме[582]. Массажные салоны были первыми местами, куда предлагали отвезти рикши, стоявшие наготове в очереди на лужайке каждый раз, когда я выходил из отеля. Следующим пунктом программы значился опиум. Тонны его хранились на складах по всему городу (считается, что 75 процентов получаемого в мире опия-сырца проходит через Чиангмай).
У меня был с собой записывающий стереомагнитофон, который я часто ставил у храмов, где звучали песни или музыка. Кроме того, в Чиангмае было интересное музыкальное явление, очень похожее на то, что имело место в Фесе сорок лет назад, когда я впервые туда приехал. По здешнему обычаю, представители обеспеченных слоев считали своим долгом на досуге увековечить образцы древней музыки. В Фесе друзья собирались после ужина и исполняли андалузскую музыку, в Чиангмае люди собирали небольшие оркестры и, сидя в кругу на полу у себя дома, играли музыку, написанную семь столетий назад, когда их город был тайской столицей. Естественно, я старался записывать на плёнку всё, что можно из разряда такой музыки. У меня с местными не было общего языка общения, но тайцы были гостеприимными и помогали, поэтому мне удалось сделать много хороших записей. Мне нравились тайцы, они казались прагматичными и умными и, хотя быстро обижались, проявляли исключительное умение скрывать свои чувства. Но вот жить в Таиланде мне не особо нравилось. Главным образом из-за того, что власти упорно отказывались выдавать мне визу сроком более, чем на пятнадцать дней. Когда я не уверен, что проживу в стране больше двух недель, чувствую себя неуютно. Не раз приходилось брать напрокат машину в Чиангмае. Меня отвозили на север, к бирманской границе в иммиграционный офис недалеко от Бан Чианг Дао, где я показывал свой паспорт и получал новый штамп с датой въезда в страну.
На Рождество я получил письмо от Джозефа Макфиллипса[583] из Танжера с просьбой переделать для него мой рассказ «Сад» в пьесу. Я ответил, что работаю над книгой о Бангкоке и не могу даже подумать о чём-то другом. Затем я начал представлять, как мог бы построить пьесу, если бы у меня было на это время. Опасный ход мыслей! Через некоторое время я написал Джо ещё одно письмо, где начав с рассуждений о том, что писать такую пьесу сейчас не могу, закончил наброском первой сцены. Вскоре я понял, что уже пишу эту пьесу. Я отправлял Джо одно или два письма в день, где был прописан, так сказать, сценарий. К моему удивлению, все они благополучно дошли из Чиангмая в Танжер.
Из письма врача Джейн из Танжера я узнал, что у неё спайки в кишечнике. Сама Джейн писала, что ей нужно, чтобы я был рядом. Я всё ещё собирал информацию для книги. Мне хотелось оставаться в Таиланде настолько долго, насколько позволят власти, но это оказалось невозможно.
На ночном поезде я добрался до Бангкока, где купил билет на судно, отплывающее на запад. Это был датский корабль Simba, направлявшийся в Сингапур, малайский Порт-Кланг, Пенанг и Геную.
Обдуваемый лёгким бризом, корабль плыл по водам Сиамского залива, оставляя позади смог и убожество Бангкока. Я подозревал, что тайский проект будет провальным, и я не смогу закончить книгу, имея на руках недостаточно информации. Если так и окажется, ничего не поделаешь.
Корабль простоял в Пенанге всего один день. Остров, казалось, не сильно изменился за двенадцать лет, прошедших с тех пор, как я его видел в последний раз, разве что прекрасный общественный парк Джорджтауна Уотерфолл-Гарденс не был уже таким зелёным, как при англичанах. Я добрался до Танжера в марте, надеясь, что Джейн просто куксилась из-за того, что я отказался взять её с собой. Однако проблема оказалась гораздо более серьёзной. Она была в глубокой депрессии, из-за которой почти не спала и мало ела. Врач считал, её нужно госпитализировать, но существовала вероятность, что моё присутствие может вызвать какие-нибудь изменения, и мы решили подождать где-то с месяц, чтобы увидеть, появятся ли какие-то улучшения. Прошло шесть недель, и я без особой охоты согласился поехать в Испанию, искать больницу, куда можно положить Джейн. Я нашёл клинику в Малаге и, договорившись с матерью-настоятельницей и главным врачом, вернулся в Танжер забрать Джейн. Она не хотела ложиться в больницу, но всё равно поехала, я полагаю, только от отчаяния. Каждый раз, когда я навещал её, она умоляла меня вернуться с ней в Танжер. Однако я привёз её обратно только в начале августа.
Через два дня после того, как мы прибыли в Танжер, приехали фотограф и корреспондент журнала