улыбке и радости в глазах, когда окончил институт с отличием. Сердце раскалывается на части – от горя и от того, что я был бессилен. Я не смог ее спасти. Я мог быть лучшим сыном.
– Майкл, ты многого не знал о себе. Но сейчас не время проявлять гордыню.
И вновь я не могу вымолвить ни слова, хотя мысли льются через край. Я замер, будто надо мной вершится правосудие.
В темных глазах матери появляется печаль. Она обхватывает мое лицо маленькими ладошками и говорит:
– Тьма под красивой оберткой… это не ты.
Слова матери звучат все тише и тише.
– Ты – то, что должно разрушить тьму… Послушай меня, Майкл. Ты найдешь все ответы там, где никогда не поднимется твоя рука. А яркий алый спутник поможет тебе.
Я уже не слышу, что говорит мать. Могильная тишина заполнила мой слух. Внеземные силы отрывают меня от земли, и я отдаляюсь от нее все дальше и дальше, пока тьма полностью не поглощает горизонт.
Этот сон я вижу пятую ночь подряд. Пятую ебучую ночь подряд пытаюсь понять этот высер мозга. Скорее всего, кошмар, который повторяется каждую ночь, – это побочное явление от препаратов, которые мне вкалывают.
В больнице тоскливо и скучно. У меня одноместная палата, и от этого только противнее. Из развлечений – телевизор, который ловит только детские каналы. «Просто ебануться! Во взрослой палате, где должны показывать порноканалы, антенна ловит только мультики». От этой мысли мне становится печально, поэтому я отвожу взгляд от окна и поднимаюсь с кровати. Совсем недавно медсестра поставила мне капельницу, и по-хорошему мне надо бы лежать и не подвергать себя лишним телодвижениям, но я отлежал всю жопу.
Палата просторная. Отдельный санузел с дешманской душевой кабиной. Есть небольшой стол, шкаф, просторная кровать (спасибо, хотя бы на ней не сэкономили), телевизор, небольшой холодильник и… унылый белый цвет.
Мне дурно от такой яркой картинки перед глазами. Проморгавшись, следую в уборную, таща за собой идиотскую каталку с капельницей. Умываюсь прохладной водой и разглядываю свое лицо. Ссадины заживают неплохо, а вот что касается огромного фингала под глазом с гематомой во всю щеку – это, конечно, проблема. По словам дока, придется провести еще несколько дней в этой проклятой палате, прежде чем меня выпишут. Вытираюсь полотенцем и направляюсь обратно к кровати, у которой разместились различные датчики и прочая медицинская хрень, которой меня насилуют каждый день по расписанию.
Не успеваю я насладиться унылым видом из окна, как за дверью слышатся голоса. Охрана лениво открывает дверь, заглядывает внутрь, чтобы убедиться, что я не сбежал с одиннадцатого этажа, и впускает медсестру.
– Спасибо, – благодарит она охрану.
– Если что, мэм, мы за дверью.
– Да-да, – отвечает она. Закрыв за собой дверь, поворачивается ко мне. – Ну здравствуй, Майкл.
Я молча стою у окна, лениво опираясь на стойку с капельницей, и внимательно осматриваю мою гостью.
– Зачем пришла?
– А что, мне уже нельзя навестить бывшего мужа?
– С каких это пор такие, как ты, навещают тех, кто, по их словам, испортил им жизнь?
Клэр мило улыбается и прячет взгляд. Она выкрасила волосы в пепельно-белый цвет, и это добавило ей возраста. Медицинская форма чересчур мешковата для ее фигуры. Я с опаской наблюдаю за гостьей, которую не видел уже год, а то и больше.
– Брось, Майкл. Мы с тобой не чужие друг другу.
– Ты это другому заливай, – твердым голосом заявляю ей. – Что тебе нужно?
– Да так… – Она оглядывает палату, а затем останавливает свой холодный взгляд на мне. – Услышала, что Бен вернулся из тюрьмы.
– Ты опоздала с информацией.
Делаю паузу, следя за реакцией Клэр. Но та непоколебима. «Не припомню, чтобы видел ее такой холодной и расчетливой. Однако стервой она всегда была, этого в ее характере ни убавить ни прибавить», – размышляю я, переваливаясь с ноги на ногу.
– Тебе не место в этой игре.
– Почему ты так решил?
Клэр складывает руки на груди, буравя меня своими зелеными глазами.
– Подумай о наших детях, – заявляю ей, выпрямляя спину.
– Раз уж ты заговорил о детях…
Я наблюдаю за бывшей женой и вижу, как она кокетничает со мной, держа дистанцию. Почему-то в голову закрадывается крошка сомнения.
Ее голос начинает дрожать.
– Когда ты в последний раз видел своих детей?
Клэр специально подчеркивает предпоследнее слово, чтобы задеть меня. И, на удивление, ей это удается.
– Ты же знаешь, что у меня много дел…
– Хорошо, но где ты был, когда росли твои дети? Где был великий и непоколебимый Майкл Ким, в котором нуждались твои дети?! ГДЕ?!!
– Клэр, не начинай…
Совесть режет меня прямо по открытой ране, только что нанесенной бывшей женой.
– Я всегда обеспечивал тебя и детей всем, чем только можно.
– Детям не деньги нужны, Майкл. – Она делает шаг вперед и продолжает заигрывающе смотреть в мои глаза. – Детям нужны настоящие родители. Живые! А не те, что на фотоснимках.
– Ты знала, за кого выходишь замуж. – Твердо парирую я, стараясь спрятать пронизывающую меня насквозь обиду. – Ты знала, что будет нелегко, но все же решила смотать удочки и уйти в тень. А я не стал тебя удерживать – ради безопасности наших детей.
– Правильно, – соглашается она, подходя еще ближе ко мне. – А что еще остается делать матери двоих детей, чтобы спасти их от такого мудака, как ты?
– Ты все прекрасно знала. Не стоит устраивать мыльную драму там, где это неуместно.
– Ты мог бы быть хорошим отцом, если бы смотрел чуть дальше своего носа, – поддевает меня эта стервозина, едва заметно улыбаясь уголками губ. – Таким, которым они могли бы гордиться. Но увы! Ни Якоб, ни Леонард не могут похвастаться перед другими детьми тем, какой у них замечательный и любящий отец. Не могут рассказать, как в выходные он катал их на пони и покупал сладкую вату по пути домой. Как играл с ними в мячик на заднем дворе, поддаваясь им и хваля. Они не могут рассказать, какой потрясающий день рождения у них был и какие крутые подарки подарил им их отец, потому что они справляют его в гордом одиночестве, пересматривая твои фотографии на гребаном планшете. Они плачут по ночам, зовя папу, и с детским огнем в глазах слушают твой голос, когда ты звонишь им по телефону. Они обделены отцовской любовью из-за того, что Майкл Ким не умеет организовывать свой день так, чтобы внести туда хотя бы маленький пунктик «встретиться с собственными детьми». Они могут только довольствоваться тем, что над ними смеются другие дети, обзывая их сиротами и дразня нелепыми предположениями того, кто их отец. – Клэр щурит глаза, как хищник, желающий меня атаковать. – Ты хоть представляешь, каково им выслушивать такое от других детей?
Я облизываю пересохшие от ярости губы. Эта сучка выводит меня из себя. Она прекрасно знает, что мы уже все это обсуждали много раз, и меня бесит, что она поднимает эту тему снова и именно сейчас.
– Клэр… Признаю, что я плохой отец и провожу с детьми недостаточно времени. Но… они мне дороги так же, как и тебе.
– Да?! Разве тебе дорог хоть кто-нибудь, кроме великолепного тебя самого?! Разве ты хоть изредка вспоминаешь, что у тебя вообще есть дети?
А вот это уже удар ниже пояса!
– Как будто ты не понимаешь, что все, что я когда-либо делал, я делал в том числе ради их благополучия! Я всегда хотел, чтобы у моих сыновей было лучшее из возможных образование, качественное питание, одежда и игрушки! Кажется, я приложил достаточно усилий, чтобы вы ни в чем не нуждались, не находишь?
– Деньги, образование, игрушки… Майкл, все это не значит ровным счетом ничего, если ты не присутствуешь в их жизни! Откупиться – еще не значит быть отцом!
– Чего ты хочешь, Клэр? Хочешь, чтобы я признал, что фиговый отец? Да, я признаю. Сто тысяч раз признаю. Мне жаль, что я всегда выбирал карьеру, а не выходные с семьей. Мне жаль, что я не такой отец, каким гордятся дети. Жаль, ясно?.. Иногда осознание ценности этих моментов приходит слишком поздно, но это не наш случай. Я еще могу все исправить, могу сделать так, что никто не посмеет смеяться над ними и называть сиротами. Сейчас у меня есть для этого и время, и возможности, мне больше не нужно заботиться о заработке.
– Не поздновато опомнился? Нам это теперь надо? – бросает моя бывшая, закатывая глаза. – Надо ли это теперь им?
– Ты уж определись, надо им это или нет, – цежу сквозь зубы, превозмогая боль и усталость. – Ты можешь обижаться, злиться – мне все равно. Прошлое не изменить. Но мы можем и должны изменить будущее – ради них. Пускай мы уже не живем вместе, но мы родители наших общих детей, – использую я ее же метод подчеркивания и выделения более твердой интонацией некоторых слов, чтобы она тоже почувствовала себя виноватой в том, что произошло между нами. – И мы обязаны сделать все, чтобы наши дети ни в чем не нуждались в будущем – ни в финансовом, ни в эмоциональном плане.
– Наши? – Клэр вопросительно выгибает бровь, глядя на меня с удивлением. – А ты уверен в том, что они наши?
Вопрос повисает в воздухе, и я медлю с ответом. Чувствую, что непонятное напряжение между нами усиливается, пока мы смотрим друг на друга. Я слышу, как бьется мое сердце в груди, как боль вперемешку с гневом растекается молочной рекой по всему телу…
– Ты действительно думаешь, что Якоб и Леонард от тебя?
Я не знаю, что ответить Клэр. У меня просто пропадает дар речи. Манипулирование детьми – самое мерзкое, что может прийти родителю в голову.
Думаю о том, что Клэр блефует по причине того, что ей что-то от меня нужно. По крайней мере, мне всем сердцем хочется в это верить. Я всегда мечтал о полноценной семье, и, несмотря на то что действительно являюсь плохим отцом, я хочу исправиться. Даже перебрав в голове все возможные варианты, к моему облегчению, ни один не увязывается в голове. «Нет, она точно блефует», – сам себя убеждаю я в том, что мне и так ясно.