Притушенное освещение все же позволяло разглядеть больного. Глаза закрыты, выражение лица кажется безмятежным. Рядом мерцали зеленые глазки аппаратов, присоединенных к телу Харрисона посредством проводков и трубочек. Все бы ничего, но эта бледность кожи, эта хрупкость бренного человеческого тела, особенно заметная в больничной палате.
Она подошла к нему и смотрела, как медленно вздымается и опускается его грудь. Странно видеть в таком положении человека, которого она знала как крепкого, здорового мужчину. Но как хорошо находиться рядом с ним! Она склонилась и тихонько поцеловала его в лоб. Он не шевельнулся. Переставив ближайший стул к кровати, она села и взяла его руку. Рука теплая, живая. Это прикосновение успокоило ее. Господи! Что бы она делала, если бы он умер?
Харрисон шевельнулся, его рот слегка покривился. Как он не похож сейчас на того Харрисона, с которым она некогда встретилась в надежде найти работу. Тогда он был так официален и самоуверен. Сенатор Мэтленд держал, как говорится, весь мир за хвост и ясно давал это всем понять…
Она появилась в его офисе накануне дня Всех святых, в пятницу, ближе к концу рабочего дня. Его сотрудники, два его секретаря, хоть и не в карнавальных костюмах, но одетые довольно фривольно, украшали к празднику приемную.
Одни из них провел ее в кабинет Харрисона. Хозяин кабинета сидел в кресле с высокой спинкой, лицом к огромному высокому окну, выходящему на задворки здания в сторону Юнион Стейшн, и потому не видел, кто вошел.
— К вам мисс Тьернан, сенатор, — произнес секретарь.
— Присаживайтесь, мисс Тьернан, — сказал Харрисон, не поворачиваясь.
Она неуверенно села, и вдруг вращающийся стул сенатора резко повернулся. Харрисон был в маске дьявола! От неожиданности Мэджин вскрикнула, и сенатор рассмеялся.
— Иисусе и Пресвятая Мария… Вы напугали меня до смерти.
Харрисон, все еще смеясь, сдвинул маску, явив на долю минуты лицо, и снова надел ее.
— Ненавижу проводить собеседования, — проговорил он с сатанинскими интонациями. — А вы?
— Я, кажется, тоже.
Они довольно непринужденно поболтали, и Харрисон для порядка задал несколько вопросов о ее биографии. Она рассказала ему, что росла в Элленсберге, штат Вашингтон; что когда ее маму сразила болезнь Паркинсона, ей пришлось оставить библиотечный колледж и перейти на работу в католическую школу.
Мэджин мечтала, что в дальнейшем займется политикой. Но не могла бросить мать, так что пришлось ей остаться в Элленсберге, где она преподавала в школе, а позже руководила коммерческим отделом одной из местных фирм. Свои мечты она поддерживала тем, что принимала участие в политических кампаниях. А когда мать умерла, она упаковала вещи и переехала в Вашингтон.
— И теперь вы здесь в одиночестве и без работы, — сказал он. — Едва ли это годится для столь красивой молодой леди.
Мэджин нравилась открытость и честность Харрисона. Он не был похож на тех надутых и надменных законодателей, которых здесь хватало. И казался человеком, искренне заинтересованным в ее судьбе. Она также нашла его весьма привлекательным мужчиной, хотя, конечно, не позволила себе думать об этом с первого же раза.
Сенатор сообщил ей, что у него в офисе вакансий практически нет, но он обещал поговорить о ней со своим приятелем. Через неделю она уже работала у Ллойда Криншоу, вашингтонского лоббиста, чья контора обслуживала несколько общественных комитетов. В то утро, когда она получила работу, она решила зайти в офис Харрисона и поблагодарить его. Он был с ней весьма учтив, даже ласков.
— Мои поздравления! — сказал он. — И не забудьте, что теперь вы просто обязаны разделить со мной ланч.
Их первый ланч состоялся в сенатской столовой, куда он через несколько дней пригласил ее перекусить. Мэджин не была столь наивной, чтобы думать, будто сенатор ходит перекусывать со всеми подряд сотрудницами своих приятелей. В общем, она понимала что к чему, но против ничего не имела. Ей нравился Харрисон, такой искренний и в то же время такой галантный. Прежде чем распрощаться, он взял с нее обещание не пожимать его руку слишком сильно, если ей доведется поздравлять его на Капитолийском холме после выборов.
— Просто словцо приветствия и легкое касание к натруженной ладони, — сказал он. — Но знайте, выборов дожидаться не обязательно, я буду счастлив видеть вас в любое время.
А потом, чем больше она думала о Харрисоне, тем больше он ей нравился, и не потому только, что помог ей в трудную минуту. Ей нравилось его чувство юмора, доброта, она находила его весьма привлекательным. После того их совместного ланча она испытывала острое разочарование от мысли, что они никогда больше не встретятся. Но через две недели он пригласил ее пообедать, сказав, что его весьма интересует, как ей нравится новая работа.
Он проводил ее до дома, и она пригласила его зайти выпить по рюмочке, чего, кстати говоря, они не сделали в ресторане. И вот еще и ночь не настала, а они уже сошлись ближе некуда. Мэджин просто влюбилась в Харрисона. Ко всему прочему, ее весьма подстегивала мысль, что она стала возлюбленной не кого-нибудь, а Харрисона А. Мэтленда, сенатора Соединенных Штатов…
Мэджин слегка наклонилась, разглядывая столь дорогое ей лицо. Она не сомневалась, что он будет жить. И это самое главное. Все остальное как-то должно устроиться. Она поцеловала его в губы. Она не хотела разбудить его, но сдержаться просто не смогла. Харрисон пошевелился. Глаза его приоткрылись.
— Мэджин? — хрипло прошептал он.
— Харрисон, родной, я так тебя люблю.
— Что ты здесь делаешь? — Поначалу, спросонья, его голос прозвучал довольно спокойно, потом он заметно встревожился, осознав, чем грозит ему это нелегальное появление в палате красивой молодой женщины.
— Я решила проникнуть к тебе. Ничто не смеет отнять тебя у меня.
Он поднял голову и посмотрел на дверь.
— И как это тебе удалось?
— Кажется, им было не до меня. Но я бы в любом случае пришла. Я ведь знаю, что ты любишь меня.
— О, конечно, дорогая, так оно и есть.
Голос его, однако, прозвучал довольно сухо. Он прикрыл глаза, и она поняла, что он лишь наполовину проснулся. И хотя ей не хотелось лишний раз тормошить его, но на главный свой вопрос она до сих пор не получила ответа, и это волновало ее. Она склонилась и приблизила губы к самому его уху.
— Скажи мне, ты не возненавидел меня за то, что у меня теперь появился бэби?
Он повел головой туда и обратно, как бы говоря этим — нет.
— Ведь мы можем пожениться и быть вместе, втроем. После выборов. Ты обязательно победишь, дорогой, я знаю, ты победишь.
Харрисон все еще не вполне осознал случившееся, но испытывал удивительное чувство удовлетворения. А всего-то и дел: наклонившись к его уху, она прикоснулась к нему своей великолепной грудью. Он понимал, что Мэджин не должна быть здесь, но как приятно ощущать ее присутствие. Она привносила такой уют и такое тепло, что он просто таял от удовольствия. И он позволил себе плыть по течению, то есть не изгонять ее, а побыть рядом с нею. Он просто лежал и упивался запахом ее волос, наполняя им свои легкие. Он любил Мэджин. Действительно любил ее.
Утреннее солнце явилось как дар небесный. Несмотря на все уверения Марка Филдмэна, Харрисон все еще сомневался, что вновь увидит его. Солнечный свет приветствовал его. Великое дело жить на этом свете. В любое другое утро подобная банальность, если бы и пришла ему в голову, то здорово насмешила бы. Но только не в это утро.
Собравшись вызвать сестру, он заметил стоящий рядом с кроватью стул. И вспомнил. Его воспоминание, правда, было туманным, но он не сомневался, что все это происходило на самом деле. Здесь, в этой палате, появилась Мэджин и исчезла так же загадочно, как и вошла. Но если ее где-нибудь в больнице перехватили, он об этом скоро узнает.
Харрисон протянул руку к кнопке вызова медсестры и чуть уже было не нажал на нее, как вдруг нечто заставило ее остановиться. Внезапно его осенило: скоро он станет отцом! Он, Харрисон А. Мэтленд. Отцом!
Но в самый разгар эйфории, охватившей его, он вдруг так же внезапно протрезвел. Отцовство отцовством, но какой скандал может разразиться! Как в самом деле будет обстоять с его ответственностью и респектабельностью? Как он будет выглядеть в глазах избирателей? Как вписать Мэджин с младенцем в реалии жизни серьезного политика? Он откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Мэджи… — пробормотал он. — Ох, Мэджи, что нам с тобой делать?
День, когда он сделал ей ребенка, весь прошел перед его мысленным взором, он его прекрасно помнил. Оглядываясь назад, он теперь удивлялся, почему же он сам не додумался о такой возможности, и, что еще удивительнее, ни Бог, ни Провидение, ни циничная ухмылка судьбы не предупредила его. Он и до того не мог надивиться, насколько возбуждающе действует на него Мэджин. Но в тот день ее магия, ее власть над ним превзошли все, сопротивляться ей было немыслимо.
Почему вообще он решил взять ее с собой на Восточное побережье? Раньше ему и в голову не пришло бы пригласить кого-то из своих многочисленных женщин в собственный семейный дом. Ему, правда, нравилось, что в этой поездке было нечто авантюрное, но это поверхностное, а там было и еще кое-что. Подспудно — и полностью он осознавал это лишь теперь — ему хотелось вызнать, как она будет чувствовать себя с ним в священных пределах родового поместья. Она, конечно, понятия не имела, что у него на уме, она принимала его любовь как должное.
А тогда, в тот день, сказав Эвелин, что отправляется порыбачить в Чесапик, он, подхватив по дороге Мэджин, сначала доехал до Балтимора, потом, над Чесапикским заливом, к графству Тэлбот и Тред Эйвону. Но все время их путешествия под жарким июльским солнцем Мэджин держала свою руку у него на колене.
— Я так счастлива, Харрисон, — говорила она ему.
Они проехали деревушку Киркхэм, затем съехали на дорогу, ведущую к реке и дому. При виде знакомой местности, где прошло его детство, Харрисон почувствовал легкую грусть. Все пространство, насколько хватало взора, принадлежало семейству Мэтлендов с незапамятных, можно сказать, времен, и Харрисон был очень привязан к этим местам. Когда бы он ни приехал сюда, стоило окинуть взглядом ровные поля, болота и перелески, у него всегда появлялось ощущение, что наконец-то он дома.