Думая об этом, Джоакин умудрился в то же время пересказать сотрапезникам драку с лесными разбойниками. Он даже показал движение, которым обезоружил противника, однако впечатления на слушателей не произвел. Видимо, из-за мыслей об Ионе не сумел рассказать, как следует…
И тут граф Шейланд вместе с Хармоном встали из-за господского стола. Граф наклонился к жене и что-то шепнул, положив руку ей на плечо. Пальцы лорда — Джоакин хорошо разглядел — коснулись голой ключицы леди Ионы. Вот же!.. Затем граф и торговец ушли. А леди Иона осталась — она пила, обхватив кубок обеими ладонями, и мечтательно глядела в окно.
Тогда Джоакин поднялся со скамьи. Он понятия не имел, что намерен делать. Подойти и заговорить с графиней — неслыханная дерзость, вряд ли он может позволить себе такое. Но вот просто пройти перед господским столом, подсунуться под ее взгляд, а там, глядишь, как-то все повернется… Он пошел к помосту, и, действительно, дело повернулось неожиданным образом. Спустя три шага, Джоакин задел ногой меч графского рыцаря — тот самый меч, новехонький, выкованный славным мастером. Клинок грохотнул на пол. Хозяин поднял его и сказал Джоакину грубо, но довольно беззлобно:
— Смотри, куда ходули ставишь, купеческий стражник.
Джоакин мог сказать на это: «Простите», — и дело бы кончилось. Или даже ничего не сказать, а просто пойти дальше — и то сошло бы. Но леди Иона повернулась на звук металла о камень и смотрела прямо на Джоакина, и он сказал:
— А ты за языком следи.
Рыцарь в недоумении поднял брови:
— Что же ты хочешь этим сказать? Я тебя вроде и расслышал, но чуть не понял.
— Это потому, — сказал Джоакин, — что ты не только груб, но и пьян.
Рыцарь поднялся со скамьи, а с ним вместе и двое его соседей.
— Ты посмотри, какой нахальный щенок! — сказал рыцарь с неприятным злым задором. — Проучим его, а?
Джоакин взялся за эфес, чувствуя на себе темноглазый взгляд леди Ионы.
— Я к вашим услугам, сир.
Хозяин нового меча уставился на него:
— Ты, никак, на поединок напрашиваешься? Неужели ты — рыцарь?
— Нет, сир, — процедил Джоакин.
— Тогда какого черта ты думаешь, что я стану пачкать клинок о такую шваль, как ты?
Джоакин опешил:
— Что-что?..
— Не дорос ты, вот что. Поединок с рыцарем — это честь, и ты ее не заслужил. С такими, как ты, иначе поступают. Возьмите-ка его, парни.
Двое графских воинов надвинулись на Джоакина и схватили за руки. Он попробовал отбиваться, пнул одного в бедро, вырвался из хватки второго. Но тут хозяин меча врезал ему кулаком под ребра и вышиб дух. Джоакин согнулся, беспомощно хватая ртом воздух, а трое шейландцев поволокли его вдоль залы. Распахнули дверь, швырнули во двор, на землю, вымощенную булыжниками. Джоакин рванулся, пытаясь подняться и выхватить меч, но рыцарь налетел на него и пнул сапогом в лицо. Подоспели двое остальных. Джоакин скорчился на мостовой, пытаясь защитить руками голову, а трое неторопливо и с удовольствием избивали его. Целили в живот и по ребрам, Джоакин задыхался и стонал, в глазах краснело. От удара в голень он взвыл. Кто-то припечатал его головой о камни, и Джоакин чуть не лишился сознания. Затем, внезапно, все кончилось.
— Прекратите! — раздался девичий голос. — Прекратите и убирайтесь прочь!
Воины повиновались и отступили.
— Прочь! — повторила девушка. Судя по звуку шагов, они подчинились приказу.
Джоакин убрал руки от лица. Над ним склонилась леди Иона София Джессика.
— Вам нужна помощь?
Джоакин потрогал языком зубы — вроде, на месте. Ощупал ребра — болят, но могло быть и хуже. Обида и унижение ранили намного глубже, но разве с этим лекарь поможет?..
— Не нужна, миледи.
Он попытался встать, перед глазами покраснело и расплылось. Джоакин вновь оказался на земле, у ног леди Ионы.
— Как вас зовут?
Назвать свое имя, лежа в грязи — что может быть хуже?! «Я запомню вас, Джоакин, как избитого страдальца». Однако, деваться некуда.
— Джоакин Ив Ханна, миледи.
— Зачем вы устроили это, Джоакин Ив Ханна?
— Простите, миледи?..
— Зачем вы начали драку? — леди Иона укоризненно покачала головой. — Вы хотели меня впечатлить? Это скверно, этого не нужно. Такого я навидалась вдоволь в Первой Зиме. Вовсе не забавно и не радостно, когда люди рубят друг друга. Неужели думаете, что забавно?
— Нет, миледи.
— Вас могли убить. С тех пор, как покинула Ориджин, я не видела ни одной смерти. Уже целый месяц. Я радуюсь этому. Ваша смерть меня бы очень огорчила.
— Простите, миледи.
— Мой добрый брат никогда не обнажал клинка в мою честь, и я так благодарна ему за это!.. Глаза Ионы на миг сделались печальными. Затем она провела ладонями по лицу Джоакина, взяла за подбородок, надавила на скулы. Нечто было в этом от тех движений, при помощи которых конюх осматривает зубы лошади.
— Ваши челюсти целы, хорошо. Запомните, Джоакин Ив Ханна: никогда не устраивайте поединков ради девушки. Быть причиной смерти — весьма неприятное чувство. Возможно, оно незнакомо вам. Поверьте на слово.
Затем леди Иона поднялась и ушла. Джоакин думал до этого: ничто не может быть хуже, чем валяться униженным в ногах у прекрасной дамы. Теперь убедился: есть кое-что похуже. Когда девушка равнодушно уходит, оставив тебя лежать на булыжниках.
Горечь и обида переполнили его. Своей снисходительной укоризной, а пуще того — безразличием, леди Иона подчеркнула бескрайнюю пропасть между собой и Джоакином. Хуже всего, что она проделала это совершенно естественно. Графиня не пыталась казаться выше Джоакина — она была выше его, и знала это так же верно, как собственное имя. С липкой досадой в животе молодой воин понял, что Иона не запомнит его даже как избитого страдальца. Он вылетел из головы принцессы, едва та отвернулась. Он слишком зауряден, чтобы занять в ее мыслях хоть какое-то, самое крохотное место. Джоакин не смог простить Ионе ее превосходства.
Он поставил за цель не думать о ней, и спустя недолгое время достиг успеха. Он обладал дивной и ценной способностью: быстро выбрасывать из головы любую память о своих унижениях.
Когда вечером Полли спросила, как же ему понравилась Северная Принцесса, Джоакин ответил:
— Ее происхождение не позволяет мне сказать о ней плохо.
Полли улыбнулась — видимо, от этих слов она подумала, что леди Иона уродлива. Вечером и утром, и следующим вечером Полли готовила ему припарки и ласково поглаживала синяки, прежде, чем приложить к ним влажную тряпицу.
Граф Виттор Шейланд ввел Хармона Паулу в свой кабинет, усадил в кресло, а сам расположился по другую сторону стола. Некоторое время он внимательно рассматривал гостя — так, словно увидал его впервые. Хармон не отвел взгляда. Белая кожа графа и каштановые вьющиеся волосы были словно маской: эти яркие приметы приковывали к себе внимание и не давали различить остальное. Сейчас торговец всмотрелся в лицо феодала и сумел увидеть больше. Тонкая верхняя губа, слегка поддернутая, склонная к ироничной усмешке; открытые честные глаза, но с лукавыми морщинками в уголках. Граф умен и привык видеть людей насквозь. Привык управлять ими не с холодной надменностью первородного, а с веселым огоньком в глазах, с очаровательной добродушной улыбкой. Хармон и сам умел заглядывать в человеческое нутро, и, если надо, запускать туда руки. Так что же, кто кого?..
— Скажите, Хармон, — прервал молчание граф, — со слов моего верного Гарольда я понял так, что вы давно в своем деле?
— Без малого двадцать лет, ваша милость.
— И путешествуете разными дорогами, бываете во всех концах Полари?
— Не во всех, милорд. Есть маршрут, к которому я привык. Им и путешествую.
— Из года в год?
— Верно.
Щупает меня, — без труда понял Хармон. Хочет выяснить, из чего я скроен, чем дышу. На такие вопросы отвечать легко: нужно быстро, уверенно, и при этом — не глупо, говорить чуть больше, чем ожидают услышать.
— И я не ошибусь, если скажу, что выбранный вами маршрут — как раз тот, что приносит наилучшую прибыль?
— Не ошибетесь, милорд. Но дело не только в прибыли.
— В чем же еще?
— Раз в четыре-пять месяцев я проезжаю одни и те же замки, города. В них живут люди, что издавна знают меня, а я знаю их. Знаю, что предложить им, часто они и сами просят, заказы делают.
— Имена ваших покупателей — не секрет?
— Нет, ваша милость, — Хармон назвал нескольких баронов и знатных мещан.
— Эти люди уважают вас?
— Они так говорят.
Пустое бахвальство — ни к чему. Уверенность часто скромна.
— Говорят, что уважают? Есть причины сомневаться в их словах?
— Полагаю, милорд, больше, чем меня, они уважают постоянство. Раз за разом к ним приезжает один и тот же купец, привозит нужные товары, просит постоянную цену… — Вверни пример из жизни, граф и сам примеры любит. — Вот, допустим, семья излучинского бургомистра в Северной Короне. Там четыре девочки, зимою они мерзнут и пьют много горячего чаю. Я привожу им в октябре шесть фунтов, к марту весь чай выходит, а тут как раз снова Хармон-торговец с пополнением. Позапрошлым октябрем бургомистр решил сэкономить и купил лишь пять фунтов. Я не настаивал: покупатели не любят, когда давишь. Прибыл в марте — девочки чуть мне на шею не бросились, а отец говорит: «Чай, что вы осенью привезли, давно вышел! Отчего же вы нас так подводите, любезный Хармон? Мы уж думали сами отправиться на закупки — да оказалось, понятия не имеем, откуда этот чай приходит! Ведь мы уже семь лет как с вами…» Купил на этот раз с запасом и не торговался.
Граф начал улыбаться еще на середине истории — заранее угадал, куда придет рассказ. Умен, это точно.
— Хороший пример, сударь. Да, людям не по душе, когда что-то меняется. Даже если они сами к тому подталкивают — потом все равно вряд ли порадуются переменам.
— И ваша милость их не любит? Перемены-то, — рискнул спросить Хармон.
— А я чем лучше? Знаете, ведь я — обычный человек, пусть и граф. Мой прадед был торговцем, как вы, с той лишь разницей, что у вас — телеги, а у него — лодки. Мой отец стал феодалом, и знаете, что он говорил? У лордов много странностей, так он говорил. Мечами любят махать почем зря, нос задирают, обидчивы не в меру, больше слушают себя, чем собеседника. Все это в итоге портит жизнь им самим, но это еще терпимо. А знаешь, сын, что не терпимо?