– Знаю я вас, Ольховских, – недоверчиво хмыкнул предводитель.
– Ольшанские мы, – отозвался добровольный пленник. – Сменили имя. Забыть хотели. Потому что под кафоликов чуть Киев не отдали. Святая Иулиания заступилась, умолила Бога. Вот и ходит с тех пор за нами. Отмыть хочет.
– Ладно, – Бенкендорф прервал их. – Тронулись. Душегуба нашего надо еще в Харьков везти.
Ольховский не проявил ни малейших возражений. Он ехал со связанными руками, управляя лошадью только пятками. Холопы не следовали за ним, видимо, получив приказ остаться дома.
Странное поведение барина поставило бы в тупик кого угодно.
Александр Христофорович поискал глазами впереди госпожу Бибикову. Но та, избавившись от заводных лошадей, поскакала к усадьбе и уже опередила отряд. Она же и оповестила обитателей Водолаг о приближении всадников.
На мигом заполнившийся челядью двор перед домом участники погони въехали победителями. Они везли сдавшегося головой Ольховского. Спасенных гостей. И чувствовали себя как никогда празднично. Мария Дмитриевна тревожно взирала с крыльца.
– Ну что, Савва? – вопросила она. – Где твои хлопы? Где ружья?
Злодей не ответил, только потупился.
За спиной хозяйки топтался Роман Романович, не участвовавший в погоне. За братом, а не пошел! Дрянь человек.
– Его надо запереть в подвале, а потом везти в Харьков, – бросил с седла Бенкендорф, указывая на живой трофей. Он привычно распоряжался, словно был у себя в бригаде.
Дунина дернула подбородком.
– Нет уж, господин хороший. Мюнстера мы вызовем сюда. Пусть везет находника в Уголовную палату. А с вами нам многое обсудить придется.
Шурка спиной ощутил холодок. Его норовили поставить на место. Добро.
Тем временем предводительша с воплем ринулась к мужу. Николай Романович грузно сполз с седла, обхватил свою необъятную половину и радостно тряхнул: еще поживем!
Катерина тоже висла на женихе. Эти двое за одну поездку в Водолаги сблизились больше, чем за все время прежнего знакомства.
Глядя на них, Елизавета Андреевна, уже успевшая отвести лошадь в конюшню, тоже вышла из-за спин собравшихся. С минуту она колебалась, а потом храбро шагнула к Александру Христофоровичу, обняла и поцеловала его, как сделала бы жена.
Ну и он лицом в грязь не ударил. Обнял свое кровное. Подхватил рукой подбежавших девчонок, точно загреб котят с соломы. И понес в дом.
У Романа Романовича язык отнялся от такой наглости. Он воззрился на Дунину. Та, осердясь, отмахнула рукой: мол, разберусь я. И тоже пошла с улицы.
Катя и Олёнка были слишком малы, чтобы не спать после обеда. Но сегодняшние приключения не располагали к спокойствию.
– Я думаю, он и есть наш папка, – сообщила Би-би, старательно подпихивая вокруг сестры одеяло. – У них с мамой до войны были куры. – Она знала, что так говорят, когда хотят выразиться прилично, почти по-французски. – Но мама уже была замужем. Теперь он приехал нас забрать. А бабушка против.
Олёнка пошмыгала носом. Ей бы понравилось, если бы ее забрали. Но она решительно не понимала, как совместное владение курятником может привести к появлению детей?
Тем временем их мать стояла перед Марией Дмитриевной и с заметным безучастием слушала поток обличений. Ей нечего было сказать, нечего возразить. Однако у любого послушания есть границы. Эти границы были нарушены Елизаветой Андреевной самым бесстыдным образом.
Что уж ее так впечатлило? Тесто? Прорубь?
– Да ты понимаешь ли, под какой монастырь нас подвела? – наконец не выдержала Дунина. – Чьи хлеб-соль вы три года едите?
Ноздри вдовы затрепетали от негодования.
– Не так уж мы вас объели! В вашем доме свиньям больше выкидывают!
– Да не о том речь, – Мария Дмитриевна с досадой махнула рукой. – Это твой дом, такой же как моих дочек. Ты сама себя в черном теле держишь! Горда больно!
Елизавета Андреевна вскинула голову. Ей солоно пришлось не потому, что попрекали куском, а потому что чужой кусок не лез в горло. И чем щедрее были родные, тем невыносимее становилось существование вдовы. Ибо им, от хорошей жизни, доброта ничего не стоила. А для нее подачки составляли единственное средство к существованию.
Поэтому перспектива брака с Романом Романовичем была принята госпожой Бибиковой спокойно и даже радостно. Она и не рассчитывала на подобный куш! А что жених разменял шестой десяток, так не юнкерами едиными…
Теперь Елизавета Андреевна удивлялась подлости собственных мыслей. Ее даже не слишком беспокоило, что господин Шидловский думает об Олёнке. Она сама стыдилась собственного ребенка. Считала подраночком, блаженненькой, юродивой.
А вот он не посчитал. И в ней – сухой, эгоистичной, расчетливой – увидел сердцевину. Живую жилу.
Ведь вдова пришла к нему в первый раз не для того, чтобы остаться. А чтобы хищно взять свое, упущенное. Ибо с Романом Романовичем ничего, кроме искусанных от досады губ, не предвиделось.
– Ты своими руками ломаешь счастье, – укоризненно покачала головой тетка. – Кто он есть? Шаматон. Перекати-поле. Нищий.
Елизавета Андреевна кивнула. Ничто не говорило в пользу Бенкендорфа. Кроме радостного колотья в груди.
– Ты обязана мне беспрекословным повиновением. – Дунина чувствовала, что ее слова проваливаются в пустоту. – Ты еще наплачешься!
О да! Наплачется! Но от этого сейчас становилось только веселее.
– У меня найдется способ вывести его на чистую воду! – наконец сказала тетка. – Я напишу вдовствующей императрице. Имею право как фрейлина.
Единственное, чего Шурка не умел, это завоевывать пространство. Если случалось спать на бивуаке всем вповалку, он неизменно оказывался на краю и скатывался с лапника. Воронцов, тот всегда охранял свой периметр, вписав в него и друга. Но самого Бенкендорфа запросто оттирали.
Еще хуже в спальнях. Громадное одеяло как-то само наматывалось на прекрасную даму. А ее кавалер просыпался от холода и обнаруживал себя выпихнутым из гнезда.
Тем более неожиданным было ощущение всеобъемлющего тепла. Елизавета Андреевна оказалась способна и во сне машинально втягивать его под покрывало – ни на секунду не открывая глаз, но безошибочно определяя, как далеко откатился возлюбленный.
Очень ценное качество! Доселе не встречавшееся.
В конце концов ей надоело, и она пожертвовала сердечному другу всю стеганую атласную ширь, а сама преспокойно накрылась его шинелью, благо та висела в шкафу. Мигом согрелась и засопела, подложив ладонь под щеку.
Так он ее и обнаружил. Умилился. Осторожно встал, накинул на плечи сюртук, висевший на стуле. Сел за стол. Стараясь не стучать, открыл ларчик для письменных принадлежностей. Достал лист бумаги и свинцовый карандаш. Задумался и начал писать цифры в столбик. Бросал, прикидывал в уме, зачеркивал, рисовал новые. Проводил стрелочки между столбцами.
Наконец, посчитал работу сносной и, вооружившись бумажкой, присел на край кровати, возле Елизаветы Андреевны. Ее жалко было будить. Но Бенкендорф чувствовал, что больше ждать не может.
– Нам надо поговорить. – Ее рука оставалась вялой. – Душа моя, вопрос серьезный.
Женщина встрепенулась. Вообразила, что ей сейчас станут делать предложение. Протерла глаза, села и как-то воровато натянула его шинель до подбородка.
Шурка всучил ей бумагу. Вздохнул, как перед полыньей. Мысленно перекрестился.
– Вы должны знать, каковы бы ни были мои личные средства, место командира дивизии дает солидное содержание. Ни вы, ни девочки ни в чем не будете нуждаться. Хотя… Версалей не обещаю. – Он потер лоб. Все-таки трудно рисовать женщине перспективы замужества. – Поверьте, я не мотаю…
Мотал, конечно. Но что такое мотовство немца? Пара новых сапог, дюжина рубашек.
– Кроме того, ваши деревни ведь не пропали. Просто не выплачены проценты. Так?
Она закивала, но потом остановилась. Все равно что потеряны. Залог велик. Даже господин Шидловский не хотел браться.
– Он не хотел, чтобы у вас, не дай бог, не появились собственные средства, – успокоил Шурка. – При определенной экономии лет за шесть мы выплатим проценты. Потом… Поглядим. Если мне повезет с повышением, может, и залог.
Елизавета Андреевна недоверчиво вздохнула.
– Кроме того, – Александр Христофорович терпеливо постучал карандашом по подведенной под цифрами черте, – надо думать о наследстве ваших дочерей от отца. Ведь были деревни.
Вдова закрыла лицо руками.
– Их давно оттягали родные Павла Гавриловича. Я покажусь вам беспечной… Но на самом деле, нет. Я старалась… Мы уехали. Потом никто не захотел нас пустить…
Шурке стало больно. Он уже ощущал эту женщину своей. То, что ее судьба вильнула в сторону, дала первого мужа, – чистое недоразумение. Такого не должно было случиться. Разве только по грехам. Его грехам.
– Знаете, сколько народу за войну обокрали родные? – генерал ободряюще обнял Елизавету Андреевну.
Потом он не раз удивлялся ее житейской сметке, отводившей дамоклов меч от его безалаберной головы. Но здесь, в Водолагах, вдова была сама не своя.
– Матант советовалась с господином Шидловским. Он говорит: надо писать в Сенат.
«Правильно».
– А там дела без решения лежат годами.
«И это правда».
– Нужны связи, чтобы протолкнуть.
Шурка невесело рассмеялся.
– Тогда поздравляю вас, мадам. Вы выбрали человека, у которого такие связи есть. – Его позабавил обескураженный вид госпожи Бибиковой. – Денег нет. А связи есть. Попробуем вытребовать девочкам наследство. Вам – вдовью долю.
Его не покидало чувство, что он что-то забыл, посчитал неправильно, напорол чушь.
Елизавета Андреевна наморщила лоб. Ей трудно было сейчас сосредоточиться на цифрах. Но через минуту она взяла из Шуркиных рук карандаш и со вздохом вычеркнула две колонки, которыми генерал ознаменовал выплаты жалования за шесть лет и проценты с ее деревень.
– Женатый командир дивизии должен держать открытый стол хотя бы для офицеров своего штаба, – промолвила она. – И раза три в год давать балы. – Ее рука вычеркнула еще один столбец.