Не этой же орде татар! Грех был с ней не согласиться.
Тем временем в столовую, где князь угощал родных обедом, вступил дворецкий и доложил, что несколько солдат пришли к дворцу вручить своему командиру оставшиеся после похода знамена.
Гости немедленно поднялись и последовали за хромым хозяином на ступени дома. Там им представилось зрелище возвышенное и жалкое одновременно. Ни у одного из пришедших не было теплой одежды и обуви. Некоторые счастливцы раздобыли сукна обернуть ноги. Но все выражали готовность хоть завтра, хоть сейчас идти в новый поход.
Когда Понятовский показался на крыльце, раздались крики:
– Да здравствует князь! Мы еще повоюем!
Израненные храбрецы начали складывать к его ногам полковые знамена. Со скорбью и нежностью, как матери расстаются с детьми. Грустно улыбаясь, князь заметил, что не хватает одного.
– Оно здесь! Здесь! Подайте «кукушку»! – послышались голоса. С древка сорвало ядром фигурку птицы, и знаменосец стыдился показать флаг.
Солдаты вытолкали вперед молодого парня с рукой на перевязи. Он вытащил из-за пазухи какие-то лохмотья. Это и была «кукушка». Юзеф ободряюще похлопал знаменосца по плечу и бережно принял у него полотно. Поцеловал кромку и положил к остальным.
– Что ж, хоть знамена вернулись домой.
Бедолаги загудели, уверяя, что пушки еще в пути, вот-вот прибудут.
– Они задержались дня на два, не больше. Когда все лошади пали, мы сами впряглись и тащили их.
Князь отдал солдатам все имевшиеся у него деньги, потом пригласил отобедать во дворе, где дамы уже накрыли стол. Служивых угощали шампанским, а те удивлялись, чего с ними так носятся, ведь они всего-навсего выполнили свой долг.
– Несчастные кричат, что пойдут за мной в ад, – прошептал Яне на ухо князь. – Ведь я туда их и веду. – На его ресницах дрожали слезы.
10 декабря в Варшаву прибыл император. В зеленой бархатной шубе с золотыми шнурами, в собольей шапке, надвинутой на самые глаза, Наполеон вышел из кареты у Пражского моста и никем не узнанный миновал Краковское предместье в самый разгар торга, когда повсюду толпился народ. Уму непостижимо!
Вместо того чтобы направиться во французское посольство, он инкогнито занял номер в гостинице «Англетер» и пригласил к себе на совещание только очень нужных людей, среди которых оказался и свекор графини.
Семья изнывала от нетерпения.
Через два часа старик вернулся потрясенный, с посветлевшим лицом и объявил, что не все потеряно.
– Но что же он вам сказал? – всплеснула руками Яна, сама готовая бежать через весь город, чтобы видеть кумира и запечатлеть для потомства малейшие оттенки его речи.
– Он не скрывал, что положение ужасно. Винил себя. Говорил, что слишком доверился своей звезде. А в России она не светит. Но неумолимые стихии не властны над ним в Европе.
– У него нет армии.
– Он ее соберет. – Старик торжественно взял руки невестки в свои трясущиеся от волнения ладони. – Император не сломлен неудачей. Не потерял бодрости духа. И нам стыдно терять надежду.
Графиня слушала свекра с радостным недоверием.
– Ах, Анна, силы Франции воистину огромны. Его Величество остался совещаться с послом Коленкуром и князем Юзефом.
При последнем имени граф укоризненно посмотрел на невестку, но более не произнес ни слова.
На следующее же утро та поспешила во дворец Понятовского. Князь ходил по кабинету, с усилием опираясь на трость. Сумрачный и даже убитый больше обычного. При виде Яны он улыбнулся, но не протянул ей руки. Точно жизненные силы оставили его.
– Мы советовали заключить мир, – прямо сказал Юзеф. – Теперь это было бы наиболее выгодно. И спасительно для нас.
Он обнял гостью за плечи и продолжал еще более убито.
– Император спросил меня: мир или война? Я сказал: мир сейчас, чтобы после вновь взяться за оружие. Он посмотрел на меня, как на труса, и бросил: я предпочитаю заключать мир только после победы.
Юзеф рухнул на диван.
– Если сию минуту, не откладывая, подписать мир, русские не дойдут до Варшавы. И все мы будем избавлены от участи сто раз более горькой, чем смерть.
Яна бросилась утешать возлюбленного. Называла тысячи извинительных причин, заставивших Наполеона быть резким. Подумает и одумается!
– Наверное, до него дошли известия о постыдных предложениях, сделанных мне русскими и пруссаками, – рассуждал Понятовский. – Царь прислал столь выгодные для Польши условия – конституция, прежние границы – что, отвергнув их, я думаю, а не совершил ли куда большего предательства?
Глаза Яны округлились.
– Конституция? Старые границы? Но ведь вы…
– Я ему не верю, – просто ответил князь. – Даст, чтобы отнять, когда мы будем слабы без Франции. Я ответил, что ценой бесчестья ничего не надо.
Графиня выпрямилась, в ее глазах сияло торжество.
– Вы только показали свою возвышенную душу! И обняли ею душу нашей родины, спасая всех от гибельного соблазна.
– Если бы так, если бы так, – задумчиво произнес Понятовский. – Позавчера приезжал князь Антон Радзивилл, муж сестры прусского короля. Они еще не воюют, но уже выгадывают. Сулят мне корону.
Графиня собрала губы в красную точку.
– С этого следовало начинать. И не им. А Наполеону.
– Радзивилл сказал, что настал момент, когда мое право занять престол ни у кого не вызовет возражений. Власть монарха у нас выборная, а выберут меня. Никого другого. Соседи не бросят упрек доблестному полководцу, который решит уйти из-под французских знамен, чтобы развернуть свои.
Яна испытующе смотрела на князя. Было видно, что ему хочется, но он никогда не пойдет на сделку с совестью.
– Я сказал, что не отделю судьбы своей родины от судьбы Наполеона, который один на всем свете протянул нам руку помощи.
Увы, небескорыстно. Оба это понимали, но молчали, ибо что говорить о ясном?
Любовники расстались очень тихо и очень нежно. Спустя пару дней Юзеф уезжал в Краков формировать новые части. Он пришел во дворец Потоцких проститься. Князь был уверен, что не вернется и даже написал завещание. Яне как близкой родственнице досталось поместье Яблонна, которое графиня могла украсить по своему вкусу.
– Не вздумай жалеть обо мне, – мягко сказал Понятовский плачущей подруге. – Если суждено умереть в бою славной смертью, это счастье, уйти полным сил и не видеть страданий отечества.
– Юзеф, – Анна задержала на сердце его руку. – Не знаю, как для кого, а для меня вы были истинным королем.
Он рассмеялся.
– Вспоминайте обо мне как о друге и чуточку как о любовнике. Большего я не заслуживаю. – Понятовский поднял на руки младшего сына графини. – Ну, Мориц, надеюсь, в один прекрасный день мама нашьет тебе на грудь кокарду с белым орлом и расскажет о дяде Юзефе.
Малыш мотал головой, вовсе не понимая, отчего все плачут в такой ясный январский денек, когда небо ярко-голубое и снег скрипит под полозьями щегольских санок. Хорошо бы ехать кататься!
Через неделю русские заняли город.
16–19 октября 1813 года. Лейпциг.
Лейпциг всегда производил сильное впечатление на путешественников. Даже если они ехали на пушках. Пряничные домики за золотисто-белой стеной. Ратуша, собор, часовая башня под бирюзовой луковицей из старой меди. Шпили, шпили, шпили.
Бенкендорф насчитал не меньше десятка точек, откуда французы, если, конечно, вкатят туда орудия, смогут вести прицельный огонь по улицам, куда – опять же если – ворвутся союзные армии.
Впервые в жизни ему не хотелось участвовать в побоище. То ли юность отсвистела в заднице. То ли не ждал добра. Словом, устал. А война все не кончалась. Уже и целой Европой навалились на корсиканца, а тот трепыхался, устраивал союзникам показательные выучки и тянул из Франции последние резервы, 17-летних призывников, которые и пику-то поднимали не с первого раза.
К октябрю стало ясно: если не додавить чудовище сейчас, три союзных государя разбегутся. Александр не мог вечно уступать и улыбаться, ведь за ним стояла реальная сила. Иосиф, тесть Наполеона, – пропускать русских по красной ковровой дорожке к первенству в Европе. Вильгельму терять было нечего: Пруссия только что воскресла и жаждала реванша, но диктат России оскорблял ее национальные чувства… Общая победа сгладила бы разногласия.
Целый день расставляли войска. Цветные квадраты полков. Линии на флангах. Выкатывали артиллерию. Дальние дымы не означали пока ничего нового – пристреливаются.
Шурке надоело любоваться желтизной лип, багрянцем кленов, темной хвоей елок на левом фланге. Природа хороша в меру. Сегодня она будет мешать. Вот идет эскадрон через ельник, а там стрелки… Ну, скорее уже, скорее! Пора начинать!
У него была бригада в составе кавалерийского корпуса. Наконец-то регулярные войска, которым, если скажешь: влево – не будут переспрашивать, твердо зная, за какой повод тянуть. Крыло Винценгероде упиралось в лес. Сейчас его люди отдыхали, даже если и выдвинулись на позиции. А вчера, 14-го, у местечка Либервольховец накрепко сошлись с кавалерией неприятеля. Там Шурка и оставил бедную Жозефину. Французский кирасир так рубанул кобылу по шее саблей, что и добивать не пришлось. Бенкендорф все-таки достал гада из седельного штуцера. А лошадь оплакал, как Александр Македонский Буцефала, и на ее воображаемой могиле возвел город из костей.
Началось лихо. 16-го туман еще не опал, и утренний холод лез за ворот, когда фельдмаршал Шварценберг двинул колонну русских Барклая прямо на батарею противника. Ай да, молодец! Не своих не жалко! Бенкендорф видел это с левого фланга и изнывал в резерве. Мимо его людей, по свободному месту прошли австрийцы – картинка, как на карте, только стрелку пририсовать! Но их весьма быстро откинули назад меткой стрельбой из укрытия. Наши, неся неоправданные потери, тоже отступили от сотни пушек, бивших в лоб.
– Мир еще вертится вокруг меня! – весело заметил Бонапарт. – Кавалерию Мюрата вперед.