– О ВМП, как я понимаю, речь не идет? – Кир, наконец, понимает всю серьезность ситуации и перестает надо мной издеваться.
– В том-то и дело! – произношу на эмоциях. – Нет!
– Весело, однако, – задумчиво протягивает Кир.
Судя по голосу, он тоже насторожился подобным вариантом решения проблемы. Мне радостно, что я такой не один.
– Поэтому мне нужно узнать мнение со стороны, – говорю, опуская детали. Раз Кир их понял, то озвучивать вслух не стоит, мало ли что.
Уши есть везде, и раньше времени сливать информацию я не стану. Прежде хочу сам досконально во всем разобраться, а уж потом можно будет либо шашкой махать, либо помогать.
Найти реальные способы и возможности для проведения сложнейшей операции мне явно проще, чем Насте. Я варюсь в медицинских кругах, в отличие от нее.
– У тебя есть сомнения в квалификации коллег, которые отправили пациента на операцию? – интересуется Кир как всегда спокойным и здравомыслящим голосом. Я каждый раз поражаюсь его способности держать себя в руках.
Даже тогда, когда у нас на операционном столе оказалась малышка с сильнейшим ожогом пищевода, и мать девочки в открытую заявила Игнатову, что это его дочь, но она не дает согласие на оперативное вмешательство и вынуждает его смотреть, как стремительно ухудшается состояние ребенка. Даже в этом случае он не растерялся. Взял себя в руки и спас дочь.
В тот день Кирюха провел поистине шикарную операцию. Ювелир!
Маленькой девочке очень повезло, что ей попался Игнатов. Никто другой не справился бы так, как он.
– Более, чем, – озвучиваю свои опасения.
Кир – умный и опытный врач, он должен уметь читать между строк.
– А вот здесь можно подробнее? – за моей спиной раздается заинтересованный голос.
Оборачиваюсь и ухмыляюсь. Ну, конечно! Кто бы сюда еще зашел.
– Сань, привет, – здороваюсь со старым другом. Он, блин, словно чувствует, когда и куда ему нужно прийти!
Хмельницкий никогда не пропустит важное событие. Он вечно является в самый нужный момент.
– Если ты разбираешься в кардиологии, то что ж нет, – ухмыляюсь.
Не удивлюсь, если он кандидатскую по кардиологии хотел защитить, а потом передумал и выбрал другую тему.
Хмельницкий – мегамозг, с ним никто не сравнится. А любой, кто рискнет, будет засунут глубоко и надолго.
Санька такой.
– Показывай, что там у тебя, – говорит, присаживаясь на соседний стол.
По глазами вижу, друг заинтригован.
Протягиваю ему все обследования, что мне предоставила Настя, он принимает и вопросительно смотрит на меня.
– Это все? – скептически и с легкой издевкой вскидывает вверх брови. – Серьезно?
– Боюсь, Сань, что да, – киваю, прекрасно понимая его чувства, я сам аналогичные совсем недавно успел испытать.
Когда Настя мне рассказывала про ситуацию с полученным осложнением на сердце после скарлатины и описывала срочность и необходимость операции, я внимательно слушал, а сам параллельно готовился к самому худшему.
Вариантов в моей голове было множество, один страшнее другого и, по сути, от этого не убежать. Нам с Яковлевой нужно быть готовым к самым ужасным последствиям.
Например, к тому, что ожидание оперативного лечения длинною в год могло негативным образом сказаться и на ребенке, и на течение болезни. Она должна была прогрессировать.
В поликлинике должны были держать руку на пульсе. Регулярно сдавать анализы, делать УЗИ, ЭКГ, эхо и прочее. Там одних описаний всего этого должен быть гигантский талмуд.
А его нет.
Когда Настя протянула мне папку с документами, то я, мягко говоря, был шокирован. Поразительно, но из внушительной стопки заключений, эпикризов и протоколов, она протянула мне лишь тонкую папку, где хранится всего несколько выписок, краткое описание стандартных обследований и все.
Помимо этого ни-че-го!
Хмельницкий открывает папку, пролистывает документы, бегло их изучает. Поднимает на меня вопросительный и красноречивый взгляд.
– И ты вот с этим собрался идти к профессору? – недобро ухмыляется.
– Видимо, да, – киваю.
Саня в шоке. Профессор серьезный и страшный человек. К нему соваться с подобными доками – самоубийство.
– Дим, ты головой случайно не ударялся? – подается вперед и театрально меня осматривает. – Зрачки в норме, реакция тоже.
– Да иди в пень, Сань! – вскипаю.
– Нет, в пень я, конечно, могу сходить, но будет ли от этого толк? – принимается разглагольствовать.
Хмельницкий такой, ему палец, блин, в рот не клади. И как только Василиса с ним живет?
– Сань, на основании этих обследований четырехлетнего мальчика отправляют на серьезную операцию, – озвучиваю Саньку всю серьезность ситуации. – Платную! – отдельно подчеркиваю.
– И очень дорогую? – ржет, думая, что я шучу.
– Естественно, – остаюсь совершенно спокойным и не разделяю сарказма друга. Не до смеха сейчас.
– Погоди, – произносит Санек, видя, что я не шучу. – И на основании этих обследований мальчику поставили страшный диагноз?
–Угу, – киваю, прекрасно осознавая в какую степь сейчас мыслит Санек.
Он хмурится все сильнее с каждой минутой.
– Капец! – бросает в сердцах. Спрыгивает со стола. – Они бы еще операцию на открытом сердце, блин, провели!
– А я о чем? – спрашиваю.
– Лично я по результатам проведенных манипуляций не вижу ничего критичного, – произносит Хмельницкий, подтверждая мои опасения.
– Вот и я, Сань не вижу, – киваю задумчиво. – А раз ничего критичного нет, то операция нафига?
Глава 27. Настя
– Дочка, я понимаю, что ты сейчас занята, но у нас беда, – в динамике раздается печальный голос мамы, а у меня от ее слов внутри все обрывается.
Страшно представить, что именно у них произошло.
– Что стряслось? – спрашиваю выдыхая. Меня трясет. – Что-то с Тимой? Ему стало хуже? Он заболел? – тут же заваливаю вопросами. – Мама! Ответь мне!
– Тише, тише, – она пытается остановить начавшуюся у меня панику. Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. – Со здоровьем у Тимоши все без изменений, – спешит заверить.
Выдыхаю.
– Мама, с этого надо было начинать, – произношу, пытаясь возобладать над бушующими в груди эмоциями. – Что у вас произошло? – спрашиваю уже более спокойным тоном.
Раз со здоровьем все в порядке, то со всем остальным уж точно разберемся! Ничего непоправимого произойти не могло.
– Поговори с Тимошей, – мама с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться, и мне это совершенно не нравится. Неужели снова какая-то ерунда в саду?
У Тимоши в детском саду два воспитателя, и если одна – добрейшей души женщина и прекраснейший педагог, то вторая… Там как раз полная противоположность первой, найти общий язык с ней мне так и не удалось.
– Надеюсь, он тебе все расскажет, – продолжает негромко. Она очень расстроена и не скрывает своих чувств.
– А ты? – напрягаюсь мгновенно. Мне совершенно не нравится, что делиться своими проблемами будет ребенок, а не поделится ими сначала взрослый человек.
Я бы хоть пару секунд смогла собраться с мыслями и что-то придумать, ведь порой Тима рассказывает такие вещи, которые необходимо переварить.
– Ты почему не скажешь? – наседаю на маму.
– Потому что он мне ничего не говорит, – вспыхивает. Всхлипывает.
Сердце в клочья.
Викуля словно чувствует мои переживания и начинает ворочаться, ручкой водит по одеялку и ищет мою.
– Насть, поговори с ним, – продолжает делиться своими переживаниями мама. – Как пришли с сада он плачет и ничего мне не говорит. – Я ж не мать, – печально вздыхая признает свое поражение.
Да, Тимоша у меня такой, если что не захочет рассказывать, то клещами не вытянешь. Молчун еще тот.
– Конечно! – соглашаюсь, ни секунду не мешкая. – Давай скорее ему трубочку. Я поговорю, – обещаю.
– Спасибо, – шепчет. По звуку понимаю, что она выходит из кухни и направляется к Тимоше. Видимо, он в моей спальне сидит.
Раз так, то дело совсем плохо. Я-то думала, что родители с Тимом у них живут.
– Мам, а вы чего вернулись к нам домой? – спрашиваю. Мне что-то тревожно.
– Тимоша очень скучает по тебе, Насть, вот и запросился домой, – признается.
– Поэтому ты начала его водить в детский сад? Чтобы не отрывать от привычной жизни? – тепло улыбаюсь. Мама у меня такая… Она молодец!
– Сама знаешь, у него здесь друзья, знакомая обстановка, – перечисляет несомненные плюсы. – Это все очень важно для него.
– Знаю, мам, – вздыхаю.
Ах, как же я соскучилась по своему мальчику! Как мне хочется поскорее его увидеть, обнять.
Но обстоятельства бывают сильнее, и с этим ничего не поделать. Остается только как-то их просто принять.
– Привет, мам, – в трубке раздается тихий обиженный голос сына. Внутри все замирает.
– Привет, мой мальчик! Привет, мой хороший, – произношу, с трудом сглатывая образовавшийся в горле ком.
Я до боли в ладонях хочу обнять своего сына, утешить, прижать к груди. Находиться от него далеко для меня невыносимая пытка, но и Вику я бросить никак не могу.
Разрываюсь между детьми, между чувствами к ним. Держусь и не падаю духом только благодаря пониманию того, что до встречи осталось чуть-чуть.
– Тимоша, как у тебя дела? Как успехи? – вкладываю в голос всю нежность, которую только могу впихнуть. – Бабушка сказала, что ты расстроился. Расскажи, что случилось? Почему ты грустишь?
– Мамочка, мне Нина Семеновна сказала, что ты сегодня заберешь меня после супа, а ты не забрала! – малыш озвучивает свою обиду. Ему настолько горько и больно, что сердце сжимается.
А меня переполняет возмущение.
Че-го?!
– Что она сказала? – обалдеваю. Я не могу сдержать своего удивление.
Если выяснится, что наша воспитательница наглым образом наврала моему сыну, то детскому саду обеспечен грандиозный скандал! Я никому не позволю обижать моего ребенка, если есть какие-то недовольства, то пусть все решают со мной.