— Прогресс! — невесело пошутил Переславцев, передавая герметически закупоренные банки Алексееву. — При царе горохе монеты в глиняной кубышке держали...
Деньги пересчитали, оказалось: в «моей» — восемь тысяч семьдесят пять рублей, в «Венькиной» — семь тысяч тридцать.
«А сколько же у Курасова и, главное, где они?» — в который раз задавал себе безответный вопрос Алексеев.
То, что у Курасова должны быть немалые деньги, сомнения не вызывало. Он не пропивал их, как это делал его родной братец, не тратил на случайных женщин, как Гайданов, не разбазаривал на разные радиопогремушки, как Ковалевы, в то же время при дележе брал себе за «старшинство» значительно больше. А брать было из чего. В составленном несколько месяцев спустя «Обвинительном заключении по обвинению Курасова В. В. и других» говорилось: «Общая сумма материального ущерба, нанесенного государственным организациям и отдельным гражданам, составляет 100 048 руб. 38 коп». Однако обыск следовал за обыском, а обнаружить награбленные деньги не удавалось. В конце концов было решено проверить каждый метр приусадебного участка. Двинулись с миноискателем и сразу же сигнал: есть! Копнули лопатой подталивую почву и извлекли... изъеденный ржавчиной лемех от допотопного плуга. Потом пошли пустые банки из-под консервов, кусок рельса, моток проволоки, зубья сломанной бороны — все что угодно, кроме денег. Вернулись снова в дом, в сарай, в амбар — результат прежний: пусто.
Курасов ехидничал:
— Ищите, ищите, до второго пришествия Христа, кхе- хе-хе, еще далеко.
— Да нет, — парировал Алексеев, — управимся раньше.
Наверное, в десятый раз вошли в слесарку, где при первом же обыске изъяли обрез с патронами и орудия грабежа: «фомку», ножовки, ножницы по металлу, мешки... В углу громоздились железные заготовки, похожие на круглые пеналы толщиной с руку взрослого человека. Их тоже до этого неоднократно осматривали, ощупывали — ничего, можно бы оставить и в покое. Но Попов не оставил.
— Понянчусь-ка еще...
Стал сосредоточенно, не спеша перекладывать заготовки с руки на руку и насторожился: одна оказалась вроде бы легче, хотя по размеру не отличалась от остальных. Почудилось или в самом деле? Принес железяку из затененного угла к верстаку, на который бил через окно прямой свет. Здесь и лупа не потребовалась, было видно невооруженным глазом, что поперечная риска с волосок разделяет заготовку на две неравные части. Попов, затаив дыхание, ту часть, что короче, осторожно- осторожно повернул против часовой стрелки. «Пенал» открылся. В высверленной в нем полости лежали свернутые в трубочку сторублевые бумажки.
— Ну вот, гражданин Курасов, — укоризненно покачал головой инспектор, — а вы говорили: до второго пришествия.
Курасов намеревался что-то ответить, но что — осталось неизвестным. Он, как рыба, выброшенная штормом на сушу, лишь беззвучно разевал рот и жадно- жадно ловил воздух. Рушилось все, рушились усилия всей его преступной и омерзительной жизни.
Впрочем, одновременно ожесточенно и отрешенно подумал Курасов, была ли она у него, жизнь-то? Подобно дикому зверю, избегал дневного света, из дома выходил на промысел крадучись, по ночам. Выворачивая чужие карманы, очищая чужие квартиры, оставлял после себя людям горе, слезы, а порою и кровь. Делал вид, что никого не боится, однако постоянно дрожал: вот сейчас подойдут, вот щелкнут наручники. Не знал успокоения даже во сне, вскакивал с кровати в обильном поту, рыча, метался по комнате. Но если это и есть жизнь, то будь она трижды проклята, будь проклята! Только что же тогда получается, тогда зачем он родился на белый свет? Тогда, выходит, была права та подольская старушка следователь, которая пыталась все наставить его «на путь истинный»? У вас, говорила, молодой человек, вся жизнь впереди, сделайте ее осмысленной, нужной людям. Одуматься, говорила, исправиться никогда не поздно.
Чушь! И жизни не было, и впереди ничего нет! На Уголовном кодексе зубы съел, не хуже юристов знает, получит теперь ни больше ни меньше — на всю катушку[3]. А ему не двадцать первый, как было в сорок восьмом. Так что если бы и захотел одуматься, поздно. Уже поздно... Выйдет на свободу под семьдесят. Дотянет ли?
А вообще та божья старушка была занятная, разными там изречениями мудрецов была напичкана, сыпала ими без запинки. Особенно любила цитировать этого, как его, ну, такая коротенькая фамилия...
Курасов охватил лицо широкими ладонями, покачиваясь взад-вперед, стал вспоминать. И вспомнил Гёте:
Без пользы жить — безвременная смерть...
«Смерть?»
Ему хотелось выть волком. Но недаром, видно, сказано, что привычка — вторая натура. Он лгал даже себе, лгал, пытаясь убедить себя, что никакой разницы нет, живет ли человек с пользой или без нее. Все равно ведь умрут и те и другие. Какая же разница?
А такая. Люди, подобные Курасову, исчезают бесследно. Были — и нет. У других жизнь продолжается и после них. В построенном доме. Во вспаханном поле. В тропинке, проторенной к роднику...
Вечный бой
Вместо эпилога
Весна 1979 года на Средней Волге выдалась необыкновенно дружной. Она враз взломала лед и вместе с ним клокочущие вешние воды унесли накопившийся за зиму строительный мусор, разный хлам, слизнув все это с освобожденных берегов. fОставляя за собою пенистый след, по бездонной и неоглядной глади богатырской реки двинулись величественные многопалубные электроходы, обгоняя чаек, помчались торпедообразные «Ракеты» и «Метеоры», трудяги-буксиры потянули баржи. Со стороны Жигулей, подернутых синеватой дымкой, ветер- хлопотун нес в город настоенный на цветах и разнотравье неповторимой сладости запах, в зеленых рощах самозабвенно пели иволги, из зачарованных кустов сирени рассыпалась соловьиная трель.
В один из вечеров этой благодатной поры обновления лика земли, закончив очередной трудовой день, Иван Михайлович Садкин и Александр Николаевич Алексеев спустились по Пионерской улице к набережной. Час назад в областном суде Курасову с его сообщниками был вынесен приговор, дело закончено, и теперь можно было позволить себе хоть немножко расслабиться душой и телом, ни о чем не думать, не тревожиться, словом, отдыхать. Однако не думать и не тревожиться Садкин с Алексеевым просто-напросто не могли, не имели права — такая уж выпала на их долю профессия. Еще перед началом суда им стало известно, что из зверохозяйства Куйбышевского облпотребсоюза начали исчезать песцы- щенки. По предварительным сведениям, их похищает шайка из трех-четырех человек. А это значит — новое дело...
Новое и, к несчастью, не последнее. Еще не перевелись воры и аферисты, насильники и убийцы, еще бродят по городам и селам под покровом ночи человеческие отбросы. Конечно, придет время, и с ними будет покончено, а пока приходится охранять, защищать от них все то, что составляет счастье, радость, благополучие честных людей, в том числе, случается, и самою жизнь.
Чудесный ли вечер был тому виною — настраивал на лирический лад, или по какой иной причине, как бы там ни было, а, втягивая в себя полной грудью набальзамированный речной воздух и не отрывая глаз от убегающих к горизонту заволжских далей, Иван Михайлович и Александр Николаевич почти одновременно вспомнили любимые стихи любимого поэта.
И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль...
Стихи поэт написал в другое время, по другому поводу, но они были так созвучны душевному настрою этих двух сравнительно уже немолодых бойцов уголовного розыска.
ГАЛИНА СОКОЛЬНИКОВА. УДАР НА СЕБЯ
Можно ли предугадать, как поведет себя человек в критические минуты?
У каждого своя дорога в жизни и от него самого зависит, ведет ли она к полнокровному, радостному ощущению каждого дня или просто к отсчету времени, к тоскливому подведению итогов прожитого.
Щедры и притягательны мужество, доброта, бескорыстное товарищество. Не они ли основа основ и нравственного жизненного кодекса, и взлета человеческого духа в «звездный час» судьбы? Да, они! — твердо и убежденно отвечают те, кто хорошо знал и навсегда запомнил старшину милиции Чуракова.
Командир дивизиона дорожно-патрульной службы майор милиции П. Записов:
— К нам Валентин Чураков пришел сразу после увольнения из армии. Еще тогда мы заметили в его характере чувство особой ответственности за все то, что ему поручалось. И на втором году службы в дивизионе избрали секретарем комсомольской организации. Потом он семь лет подряд бессменно был им. Ибо на редкость зорко разглядывал Чураков в каждом человеке все лучшее и на этом лучшем поднимал человека.
Песни любил разные, а больше всего про сотню юных бойцов из буденновских войск. С его легкой руки она стала вроде гимна у всех ребят. Готовят ли, бывало, машины на линию или занимаются каким другим делом — напевают, серьезно так, даже торжественно.
Но и спрос был у Валентина с комсомольцев за дисциплину, за соблюдение порядка и законности строгий. Порой мягко, тактично напоминал, что еще гуманисты прошлого века считали величайшую твердость величайшим милосердием. И на его требовательность не обижались, более того, избрали председателем товарищеского суда. Словом, душа и совесть нашего коллектива — вот кто был Валентин Чураков. Сломается машина у товарища, он поможет отыскать неисправность, поделится запчастями. Забуксует на дороге автомобиль — не проедет мимо, даже если у него давно закончился рабочий день, поспешит на выручку.
Спортом занимался...
Инспектор дорнадзора лейтенант милиции В. Мордовии:
— Не просто занимался, был классным спортсменом. На зональных соревнованиях в Краснодаре старшина милиции Чураков к нашей радости и гордости занял третье место среди лучших милицейских многоборцев России. Он вошел в сборную РСФСР, и ему присвоили звание кандидата в мастера спорта по автомотоспорту. Ребята рассказывали: всегда старался там на номер впереди идти. На себе проверит трассу, потом подсказывает, как легче и быстрее ее преодолеть. Улыбается, а у самого руки от напряжения дрожат. Спрячет их за спину и успокаивает: