— Дудников Ермил Кузьмич. Рождения 1910 года. Русский. Уроженец села Переволоки. Из крестьян-рыбаков. Окончил 4 класса в селе Рязань. В 14 лет взял у соседа сеть ночью. Переправил в село Малая Рязань. Продал. Его уличили. Обошлось поркой. Тянуть сети. Мокнуть в холодной воде. Мерзнуть. До крови сдирать ладони, травя верхнюю тетиву. Мозоли от весел. Не по нутру все это пришлось Ермилке. Подался в Самару. На Троицком рынке стащил хомут. Зачем он ему, рыбаку?.. Попытался сплавить возле Дома крестьянина. Схватили, побили — милиционер не дал расправиться. Назавтра в садике нашел его одноглазый мужчина: «Хочешь иметь монету?». Кто же не желает!.. Среди ночи ограбили лавку на Дворянской. Свезли все в лес к Рождествено. Спрятали товар. Научили пить, курить, скрываться — покатился! Легкая деньга манила, как колдунья, как удав манит кролика. Суд. Тюрьма. Исправительная колония. Как в отпуск — на волю. Самое большее три месяца. Опять воровской круговорот...
В семидесятом, когда случайно был на воле, стукнул пенсионный год. Работал временно грузчиком в магазине на Самарской площади. Заведующая ему: «Оформляйся в собесе!». Пошел. Считали стаж долго. Хмурились. Но не упрекали, не положено: перевоспитывается в труде правонарушитель! Назначили 45 рублей в месяц. Трудно таскал он покалеченную ногу — след побега... Часовой заметил — пуля задела сухожилие.
Дали комнатку в старом городе, в бывшем кооперативном доме. На втором этаже. Туалет — в углу двора. Вода — на общей кухне. Газовая плита. Живи! Покашливать стал — северные края давали знать. Поднимался с трудом по лестнице к себе. Жильцы — в хлопоты. Мается человек. Трудная у него судьба!.. Прислушались к голосу трудящихся — перевели во флигель. Отдельная комнатенка с отдельным входом. Когда-то купец, владелец подворья, надо полагать, прислугу тут держал. Ермил Кузьмич посадил хмель. Оплело листом весь угол. Не любил он, чтобы в окна заглядывали. Знакомства не водил. Изредка к нему наведывались дружки, такие же грузчики, люди без запроса. Выпивали. Курили. Вспоминали всяк свое.
— Вор-рецидивист. Мошенник. Разбойные нападения.
Торговля краденым. — Жуков стал замечать, что частенько сбивается на размышления вслух. Вздохнул: «Старик, мил человек!». Вернулся к справке, перечитал эпизод с подделкой билетов...
Вероятно, в то же время на берегу Самары сидели Гераськин и Знакомый. Сутуловатый морщинистый старик говорил осевшим с годами голосом:
— Сморкачи!.. Жадничали! Сколько раз предупреждал: стряпайте в общие вагоны! И только на проходящие поезда. Эх, паразиты, угробили такое дело!..
Знакомый приметил в винном отделе парня: каждое утро зыркал в поисках третьего. Пил сквозь зубы, медленно и тягуче. Хукал. И уходил. Стороной разузнал: ударник из кафе «Чайка». Так и связался узелок.
— Один выход — покинуть город! И твоей лярве! — Серые, обесцвеченные годами глаза остро щурились. Он покашливал, как ветеран-курильщик. Татуировки на руках выдавали его прошлое.
— А деньги? — Гераськин заискивающе смотрел на Знакомого и, глотая слова, просил: — На дорогу и на первое время... Ни Томке, ни мне нельзя и нос сунуть домой, я так думаю...
— Думаешь законно... Только прежде нужно было думать!.. У меня нет сармака!.. Придется попросить должок. Слушай сюда!
Двое сблизили плечи, тихо разговаривали...
Каждый вечер Кузина выходила на платформу и ждала электричку. Дочка ездила с работы в третьем вагоне. За время стоянки мать успевала передать гостинцы внукам, обменяться новостями. Дочь Кузиной, Галина Архиповна, лет пять назад рассталась с мужем. Тогда она работала продавцом в Оренбурге. Обнаружилась недостача. Суд определил ее вину — два года!
Муж ее покинул, детишек растила мать. По амнистии Галину Архиповну освободили досрочно. Она переехала на Волгу. Мать продала домик на Урале и купила на Самарке, рядом с кирпичным комбинатом. За дочерью ухаживал вдовец, и сегодня должно состояться решительное объяснение.
Кузина нетерпеливо прохаживалась под навесом электроплатформы. Поезд медленно показался на повороте, его прожектора высветили скамейки, помещение кассы.
Первый вагон, второй, третий... Она кинулась к двери. Милиционер преградил путь.
— Нельзя!
— Галя! — Кузина дотянулась до окна слабо освещенного вагона. Вдруг обмякла, сползла на платформу. Какой-то мужчина оттащил ее и положил на скамейку.
Электричка отправилась в город. В третьем вагоне на полу лежала Галина Архиповна. Белая кофточка на ней была в крови.
Бардышев докладывал Жукову о ходе поиска преступников. Фотографии размножены и розданы. Посты милиции на вокзалах всех видов транспорта оповещены. Установлено наблюдение за квартирами Пигалевой и Гераськина. Выявляется круг их родных и близких знакомых... При обыске в мастерской самодеятельного художника Гераськина обнаружены .краски, химикаты, скребки и пачка использованных железнодорожных билетов на разные поезда.
— Без сомнения можно считать, что Гераськин — фальшивобилетчик! Хозяйка квартиры Пигалевой узнала на фотографии его. Так что связь с Тамарой — факт.
— Нашелся и мой давний знакомый, — сказал Жуков, выслушав сообщение Бардышева. — Помните, шла речь об архиве, Годков под семьдесят Ермилке. На пенсии мужик. Живет прилично, тихо. С законом, как считает участковый инспектор, в ладах. — Евгений Васильевич назвал адрес Дудникова, показал снимок рецидивиста.
— В записной книжке Гераськина на букву «Д» записан этот же адрес и ряд цифр. Значение их пока неясно. Скорее всего, доля Дудникова. — Бардышев довольно протирал очки чистым платком.
— Это уж кое-что для начала беседы! — обрадовался Жуков.
А тем временем оперативные сотрудники, участковые инспектора, их добровольные помощники, дружинники, общественный актив милиции опрашивали оркестрантов из «Чайки», мать Пигалевой, жену Гераськина, наблюдали за пассажирами...
Фимка же в КПЗ терзался над своим вопросом: назвать следователю или не назвать Семена и Тамару?.. А если вместе с ними завалишь и Знакомого? Это опасение, как железные клещи, сжимало ему губы, угнетало до головной боли.
— Не отпустить ли нам Солуянова? — спросил Бардышев.
— Надеетесь, что наведет? А если побежит предупреждать хозяина?..
— С ним нужно на чистоту, Евгений Васильевич. И задать задачку. Мужиком он показался мне стоящим. Захвачен чувством ложного товарищества, показного воровского братства... Нарисовать картинку: его предали!..
— Вызывайте! Попробуем рискнуть.
Фимка настроился воинственно: или ордер прокурора на арест—или свобода!
— До каких пор...
Бардышев не дал ему закончить:
— Вспомнили приятелей? Имена, адреса, клички?
В голосе следователя Фимке почудились нотки
торжества. Заговорил менее пылко:
— Мне нечего вспоминать. Прокурор над вами — сроки жмут, а вы на нулях!
— Не скажите, Ефим Сидорович. — Жуков присел на стул напротив. Широкое лицо его было утомленным. — Зря, Фимка, ерепенишься. Поверь мне, старому воробью. С вашим братом без малого тридцать лет воюю. Как считаешь, могу кое-что?
— Вам виднее...
— Тогда слушай, где совру — поправляй. С поезда вы явились на материну квартиру. Там сменили одежду. Прямым ходом в кафе «Чайка». Там встретили Семена Петровича Гераськина, по кличке Чабан. Он отвел вас к Пигалевой Тамаре Федоровне, кличка ее Томка-фикса. Правильно излагаю?
Фимка не скрывал удивления. Хлопал глазами, все больше вжимая голову в плечи. Загорелое лицо его покрывалось серым налетом. Облизывал сухие губы. Билась, как муха в паутине, горячечная мысль: «Влип! Прощай, свобода!». Противно хлюпало в носу.
— Ага.
— Не ага, а так точно! — жестко заключил Жуков, вставая и переходя за стол. — Не был с нами откровенным, себе повредил, гражданин Солуянов. Как слышали, обошлись без вас. Билеты вы реализовали фальшивые!
— Как же кореш мог?! — всхлипнул Фимка. — Он что, раскололся?.. Сам на меня?..
— Мог! Он вор и мошенник. Любитель пожить за счет ближнего своего. Под себя гребут и Томка, и Сенька, и хозяин твой!
— Вы и Знакомого забрили!
Вмешался Бардышев, видя растерянность Солуянова:
— У вас есть шанс, Фимка, помочь следствию.
— Что делать?
— Пока немного. Дадим вам справку, что вызывались как свидетель в милицию. Это для завода. Сами сейчас пройдете в кассовый зал и обязательно покажетесь жене Гераськина. Вот, мол, я — на свободе.
— А вы следом? — понял Фимка. — Подсадной уткой, выходит...
— Считайте, что так. Если нет, вот ордер, подписанный прокурором. Вы так хотели его видеть! А дальше вам дорога ведома: черный ворон, окна в клетку. Позабыт- позаброшен...
Согласился Фимка. Вдогонку Бардышев кинул:
— Комнату твоей матери, Фимка, обещали освободить.
Мимо ушей пропустил Фимка слова следователя.
Владело им одно страстное желание: встретить Чабана и избить до смерти, как шкодливую собаку! Отлупить его кралю!.. А там — будь что положено. Притопал в кассовый зал. Потолкался в очереди перед оконцем, где сидела Клавка. Потом — к окну дежурного по вокзалу, чтобы получше приметила, как свободно он разгуливает. И словно прирос к полу. Замер на полушаге, втянул голову в плечи. Заспешил вон из зала.
Бардышев огляделся: чего испугался Фимка?.. Возле оконца билетной кассы, припадая на согнутую ногу, топтался согбенный старик в темном плаще.
Дудников!
Испытание, лейтенант Бардышев! Что это, место заранее обусловленной явки? Или встреча случайная?.. Куда умелся Фимка?.. Что делает здесь Дудников?.. И все же Бардышев выскочил из кассового зала.
Фимка, увидя знакомого, струсил до онемения. Он знал: позади милицейский «хвост». А если Знакомый посчитает, что Фимка специально навел милицию на него? Это смерть! И он бежал по первой платформе, позабыв договор с Жуковым. Ему не было дела до Чабана и Томки-фиксы. Стремление исчезнуть из города оттеснило все другие чувства. По второму пути двигался грузовой состав. Фимка ловко зацепился за поручни, забрался на тормозную площадку, пугливо огляделся и присел на пол. Бардышев дождался, пока хвостовой вагон скрылся за поворотом к железнодорожному мосту через Самару. Вернулся в кассовый зал, но Дудникова там уже не обнаружил.