— Помните! — восхитился Чубаров. — Ну, спасибо. Да, способностями бог не обидел, не жалуюсь. Счастья вот недовесил всевышний малость, ну да бог с ним. Счастье — товар дефицитный, грех не нажиться, не так ли?
Он повернулся и заговорщически подмигнул ребятам.
Подполковник усмехнулся.
— Что-то у вас всевышний на плутоватого завмага похож. Союзника ищете? Свой своего в обиду не даст?
— А как же! В моем положении больше надеяться не на кого...
— Не прибедняйтесь, Михаил Дмитриевич, зачем? Чуть дело дойдет до суда, столько рычагов заработает, что всевышнему и сунуться, будет некуда. Я помню...
— Эх, Иван Николаевич, что там за рычаги! Я ведь тоже не маленький, жизнь как-нибудь знаю. Уж если мне в тот раз не удалось вас, рядового капитана милиции, закружить, что же я нынче с подполковником Хлебниковым сделаю? С начальником ОБХСС. Мне бы помоложе кого, а? Не по зубам вы мне, гражданин подполковник, прямо вам признаюсь. Иначе...
Он присвистнул и вдруг улыбнулся:
— Но рычаги-то, конечно, будут, не сомневайтесь, Иван Николаевич. И неприятности у вас из-за моего ареста тоже будут. И выглядеть вы будете гораздо хуже, это я вам обещаю.
— Потерпим. А коль вы так хорошо считаете, потрудитесь прикинуть, сколько получится по совокупности статей? Перечислить, каких?
— Упаси бог! За кого вы меня принимаете? Я свои статьи назубок знаю, и комментарии к ним, и разъяснения. Неужели я не учитывал возможность нашей приятной встречи?
— Что же у вас насчиталось, если не секрет?
— Секрет, Иван Николаевич, глубочайший секрет. Сколько я насчитал, это мне знать. Сколько вы насчитаете — вот вопрос. Вам-то считать будет потруднее — ваш счет в доказательствах нуждается. А у меня, между прочим, есть и программа-максимум и программа-минимум. Смотря по обстоятельствам. Так сказать, гибкая тактика, вы же меня знаете.
— Ну, вот что, гражданин Чубаров. На этот раз сосчитаем все. С точностью электронной машины. И максимум ваш тяжело тянет, Михаил Дмитриевич, куда тяжелей вашего чемоданчика...
— Давайте сразу договоримся, гражданин подполковник. Этот чемоданчик я вижу второй раз в жизни.
— Что вы говорите?! — притворно изумился подполковник.
— Представьте себе... Нашел между сиденьями автобуса. Дай, думаю, захвачу. Виноват, конечно, но сдать находку не было времени — опаздывал на самолет. Но в Адлере я бы сдал — это же все равно, не так ли?
Подполковник с презрительной гримасой на лице молча слушал. Чубаров, подождав секунду-другую, не скажет ли чего Хлебников, неожиданно улыбнулся:
— Иван Николаевич, вы не сердитесь, — мягко сказал он. — Я вовсе не принимаю вас за идиотов. Но обстоятельства сегодня исключительные: речь идет о жизни и смерти, к сожалению, не в переносном смысле. Я знаком со статьей о хищениях соцсобственности в особо крупных размерах. Соответственно этому и я буду защищаться. Только не толкуйте мне про чистосердечные признания, в данном случае — увы! — ничего не смягчает, а даже наоборот. Я лишен возможности даже объяснить вам, почему.
Поэтому и разговор у нас будет один — я приму только то, что вы сумеете до-ка-зать. И ни миллиграмма больше. В колонии жизнь не мед, я знаю, но все-таки понимаете, Иван Николаевич... — он на секунду прикрыл глаза, — все-таки жизнь...
Он открыл глаза и снова усмехнулся.
— А я как-то привык жить, гражданин подполковник, и очень не хотелось бы расставаться с этой привычкой.
— Во как, гуси-лебеди, — заметил подполковник, когда Чубарова увели из кабинета. — Вместо показаний — шекспировский монолог. И будет стоять на своем. Короче, не он нам, а мы ему должны рассказывать его вторую, главную жизнь. И обязательно с иллюстрациями, то бишь с доказательствами.
— Не понимаю, на что рассчитывает, — сердито сказал Саша. — Яснее ясного: прохвост — пробы ставить негде, жулик, валютчик, спекулянт.
— На нас рассчитывает, лебедь, прежде всего, на нас. На нашу недоработку, небрежность, головотяпство, если хочешь... До чего-то не докопаемся, чего-то не усмотрим, не поймем. Глядишь, и счет окажется не больно велик. Ну, и еще кое на что рассчитывает, сами скоро убедитесь. Ладно, хватит с нас психоанализа. Давайте-ка займемся презренной прозой. У вас, стало быть, список пассажиров завелся? Позвольте взглянуть.
Геннадий Фомин вытащил из папки список, положил на стол.
— Ничего подозрительного, Иван Николаевич. Только... ерунда все это. Что такое фамилия на билете? Какую хочешь, такую назвал. Проверить бы надо.
Подполковник бросил на него быстрый взгляд.
— Ты думаешь, надо? А вот Саша считает...
Антонов обидчиво вскинул голову:
— Что Саша? Ничего я не считаю. Надо — значит, проверим. Ну, совершили глупость, что ж теперь делать- то?
— Исправлять, больше ничего, — равнодушно сказал подполковник, не отрываясь от списка. — Вот этих, пожалуй, можно исключить. — Он быстро поставил несколько галочек в списке. — Я их знаю. Стало быть, остается примерно половина. Тут уж ничего не поделаешь...
— Как проверять, Иван Николаевич? Всерьез или как? — спросил Фомин.
— А-а, — протянул подполковник. — Зачем же всерьез? В чем, собственно, мы их подозреваем? Нам нужно одно: все ли пассажиры летели под своими фамилиями. Ну, и хотя бы чисто формальные данные.
— Понятно, — проговорил Саша и тут же показал подполковнику еще фамилию в списке. — Вот этого еще можно исключить, Гнедых А. С.
— Почему?
— Мы с Фоминым его знаем. Он режиссер, в НИИ работает, в киноотделе. Какие-то производственные фильмы снимает. Собственно, и всю его группу можно исключить. Вот эти четверо на съемку летели.
— Откуда же у вас знакомства в киносферах? — насмешливо спросил подполковник.
— Так, встречались в Доме актера...
— Во-он вы куда вхожи! — с искусственным трепетом протянул подполковник и поставил в списке еще несколько галочек. — Сражен! Сражен!
В дверь постучали, и на пороге вырос дежурный.
— Товарищ подполковник! К вам кинорежиссер Гнедых.
Подполковник вопросительно посмотрел на ребят.
— Ваш?
Антонов коротко кивнул.
Подполковник повернулся к дежурному:
— Давай заказывай пропуск. Повращаемся и мы в киносферах.
Оля
— Скажите, в каких отношениях вы находились с этой девушкой?
— В товарищеских. Но, я думаю, это к делу не относится.
Из допроса Геннадия Фомина в судебном разбирательстве
Геннадий и Александр вышли из управления. Длинные тени исполосатили всю улицу. Солнце с того берега реки, словно привстав на цыпочки и ухватившись лучами за верхушки деревьев, чуть выглядывало из-за них, как из-за забора.
Друзья двинулись через площадь со сквером посередине, где вокруг памятника все еще «кипела» ребятня, а на скамеечках восседали отдыхающие старики: кто с газетой, кто с шахматами, кто с вязаньем, а кто просто наблюдал за прохожими. Друзьям не нравились эти пристальные изучающие взгляды, и они, не сговариваясь, прибавили шагу. Кафе находилось неподалеку — в самом устье вливающейся в площадь улицы.
Собственно, кафе не было таковым в полном смысле этого слова. Самый обыкновенный «стояк», которых немало развелось в последнее время во всех наших городах. В них почти все можно определить словом «мини». Мини-удобства, мини-выбор, но зато и мини- затраты времени. Благодаря именно последнему «мини» такие «стояки» пользуются успехом, главным образом, у молодежи.
Взяв подносы, ребята с очередью поплыли мимо витрины, уставленной небогатой снедью. И если Геннадий сумел выловить оттуда лишь бледно-розовый винегрет, пару пирожков да чашку кофе, то поднос следовавшего за товарищем Саши Антонова оказался заполненным до последнего квадратного сантиметра. Больше того, тарелочку с куском студня Саше пришлось нести в другой руке. Кассирша так долго считала Сашины приобретения, что Геннадий почти покончил с ужином, когда Саша, балансируя подносом, подошел к столику.
— У вас свободно? — Он бесцеремонно составил на соседний столик пустые тарелки и стал расставлять свою разнообразную снедь. Геннадий, хмуро поглядев на это обилие, покачал головой:
— Опускаешься.
— Геныч, мы с тобой в разных весовых категориях. А ничего студень! — Саша отправил в рот солидный кусок.
— Между прочим, на востоке говорят: завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу. Саша мгновенно отпарировал:
— Хочешь, могу считать это обедом. Придется поужинать позже, только и всего. Хочешь ватрушку?
— Нет уж, опускайся один. — Фомин, улыбнувшись, отрицательно покачал головой. — Я тебе не попутчик.
На лице Саши вдруг явственно проступил ужас:
— Караул! Опускаюсь! Тону! — Он чуть не целиком отправил в рот трубочку с кремом. — Спаси, друг!
Фомин не выдержал и фыркнул. Он знал Сашину давнюю привычку много есть, доставлявшую столько хлопот тренерам общества «Динамо». Был случай, когда в самый канун спартакиады выяснилось, что Антонов почти на пять килограммов вышел за пределы своей весовой категории, и этот излишек два тренера, сменяя друг друга, выгоняли из него вениками в парной. Да, собственно, и в финал первенства Европы Саша не попал по той же причине. Перед встречей с болгарином Жечевым пришлось париться до изнеможения. А у Жечева Саша обязан был выиграть: все предыдущие схватки между ними закончились в пользу Антонова. Ну, а теперь, вдали от тренеров, удержать Сашу будет просто немыслимо. Все- таки, когда Антонов принялся за вторую чашку кофе, Геннадий заметил:
— А немцы говорят: первая чашка кофе — лекарство, вторая — яд.
— Геныч! Ты глубоко, хотя и несколько узко образован, — тотчас отозвался Саша. Он задумчиво оглядел пустые тарелки и сказал с сомнением в голосе: — Повторить, что ли?
— Не дури! — уже всерьез забеспокоился Геннадий. Он быстро допил кофе. — Пошли, пошли отсюда...
—