Хозяин снова засмеялся:
— Полно, полно вам, Саша. Не надо меня утешать. Во- первых, я и сам люблю свое дело, а во-вторых, все равно поздно переучиваться. Правда, я когда-то и сам был такой. Разговариваешь с человеком, подхваливаешь, а сам себе думаешь: бедный, как же это можно — жить на земле и не быть инженером-текстильщиком, а? Не угадал?
— Не угадали, — вдруг серьезно сказал молчавший до этого момента Геннадий. — В сущности, это означает всех подряд примерять к себе. И соответственно поднимать себя над другими.
— Странно! — протянул Георгий Георгиевич. — А как же тогда насчет любви к своему делу, которое мы всегда ставим превыше всего?
— Разве любить и ставить превыше всего — это одно и то же?
— Господи! — в сердцах воскликнула Оля. — До чего же вы правильный, аж противно. Вы напрасно с ними спорите, Георгий Георгиевич. Их же нашпиговали прописями: «Всякий труд полезен и почетен, а мы должны оберегать людей труда! Милиционер — слуга народа, моя милиция меня бережет». Что, не так?
Она насмешливо посмотрела на него, и Геннадий нахмурился:
— А что же прикажете — думать иначе? Тогда для чего идти в милицию?
— Не задирайте их, Оленька, — мягко попросил Георгий Георгиевич. — Может быть, я не прав — у них действительно своя специфика. Сыграйте-ка нам лучше роль хозяйки — сварите кофе. Вы знаете, как там что найти... А пока, может быть, по рюмочке чего-нибудь крепкого, а? Вы что предпочитаете — коньяк, ром, джин, виски? Или, может, родную рабоче-крестьянскую?
— У вас такой выбор? — удивленно спросил Саша.
Георгий Георгиевич улыбнулся и, приподнявшись, нажал какую-то кнопку, скрытую в тахте. Внезапно одна из полок книжного стеллажа с мелодичным звоном, в котором нетрудно узнать мелодию «Шумел камыш, деревья гнулись», отъехала в сторону, открыв батарею бутылок, выстроившихся в этом замаскированном баре. Тут же хранились самые разнообразные рюмки, деревянные пивные кружки. Саша очень естественно изобразил восхищение:
— Вот это я понимаю! Класс!
Пожалуйста, не считайте меня горьким пьяницей, — сказал хозяин, явно довольный произведенным на ребят впечатлением. — Я один почти не пользуюсь этой игрушкой. Но все же, знаете, кавказский обычай — для гостей...
— У вас громкая фамилия, — заметил Саша.
— Да, да, представьте себе, — смущенно улыбнулся хозяин. — Все по Ильфу и Петрову: бывший князь, а ныне трудящийся Востока. Последний представитель рода князей Орбелиани. Имел в свое время массу неприятностей. Теперь вот, как видите, не боюсь признаться даже представителям власти. — Он засмеялся. — Так что же будем пить? Разберитесь там, Саша. На ваш вкус. Не рекомендую только американские напитки... Это не из квасного патриотизма, а просто дрянь несусветная. Только этикетки эффектные. В этом им не откажешь — умеют. Когда же мы-то научимся себя подавать, а, ребята? Ведь умеем, умеем делать, иногда и не хуже, а вот подавать не научимся, хоть убей!
— Ну, почему же, — вяло возразил Саша, рассматривая бутылки. — Я видел в «Березке»... Такие стоят бутылочки! Не сразу и признаешь в них «Столичную» или «Старку».
— А-а... — Хозяин понимающе кивнул. — Когда надо валюту взять — все умеем. А разве для нас, смертных, реклама не нужна?
— Ну, если речь идет о «Столичной», то какая ей нужна реклама? — вмешался Геннадий. — Скорее уж антиреклама нужна. Предлагали вон, я где-то читал, череп и две косточки рисовать на этикетке. Как на денатурате...
— Что, впрочем, не мешает нашим согражданам вливать его в себя в непомерных количествах, — усмехнулся Орбелиани. — Кстати, знаете, как называют денатурку?
Геннадий пожал плечами.
— Коньяк «Три косточки»! Каково, а? Скажут, как припечатают!
Саша, выбрав наконец, достал бутылку, крохотные рюмки.
— Ого! — восхитился Георгий Георгиевич. — Узнаю знатока! Армянский коньяк! Лучшего напитка не знаю! Думаю, рюмочка и мне не повредит...
Он подержал рюмочку, грея ее в руках, затем задумчиво проговорил:
— Вы, ребята, не принимайте всерьез весь этот камуфляж— автоматы, микрофоны, всю эту ерунду. Так, украшаю свой быт, как могу. От неустроенности это, от одиночества. Сидишь, как сыч, в своем дупле, думаешь, думаешь, ну и надумаешь что-нибудь. Я ведь почти все это своими руками... И все-таки всю зарплату иной раз вбухаешь. Потом до следующей получки пятерки стреляешь. Верите — жалованье получаю солидное, а рубля не накопил. И знаете — ни на йоту не жалею...
Вошла Оля с подносом. На нем — четыре дымящиеся чашки кофе.
— Ну, спасибо, Оленька! Признаюсь, если я и алкоголик, то кофейный. Прямо не могу без трепета и в руки взять чашку хорошего кофе. А у меня кофе фирменный, знаменитый — вот, извольте-ка попробовать.
Он бережно взял чашку, отхлебнул и прикрыл глаза.
— Не понимаю, как люди могут жить без кофе? Да и вообще без разных там маленьких радостей жизни... Глушат водку или того хуже — занимаются накопительством. Отказывают себе во всем, сидят на свежезамороженном хеке, зато сберкнижка пухнет. Сначала на «черный день», потом — на всякий случай, потом — на гостиный гарнитур, потом — на машину... А на какой пес она сдалась — машина? Лежать под ней целыми днями?
— Это вы напрасно, — возразил Саша, прихлебывая кофе. — Автомобиль, опять же по Ильфу и Петрову, не роскошь, а средство передвижения. А если аккуратно ездить — чего же под ней лежать? Распространенное заблуждение.
Георгий Георгиевич проницательно посмотрел на него.
— А-а... вы, я смотрю, тоже автомобилистов душе, — догадался он. — Ну, желаю исполнения желаний. Нет, все-таки мир устроен ужасно: в юности, когда машиной буквально болеешь, она, увы! как правило, недоступна. А когда становится доступна, увы! болеешь уже совсем другими болезнями и, к сожалению, в буквальном смысле. А?
— Каждому свое, — хладнокровно заметил Саша. — А кофе у вас и вправду замечательный!
— Вы находите? — расцвел хозяин. — Я же не случайно обнаружил у вас хороший вкус. Да, Оленька, ради бога простите за невнимательность — все никак не спрошу: как прошла премьера? Я, к сожалению, не мог быть.
— Я заметила. И сразу же позвонила вам на работу. Мне сказали, что вы больны. Вот мы и заявились...
— И прекрасно сделали. Вы прямо оживили меня, честное слово. Но как же все-таки премьера?
— Ничего. Принимали, во всяком случае, шумно. Но я не играла.
— Не играли? Почему?
— То есть как почему? Как будто это зависит от меня. Не поставил Игорь Захарович — и все. Я же, по сути дела, дублерша, второй состав.
— Странно... — задумчиво сказал Георгий Георгиевич. — А мне он гарантировал, что вы будете играть. Неужели забыл? Вообще-то на него похоже. Он будет завтра в театре?
— Конечно. У нас с утра репетиция.
— Пожалуйста, Оленька, передайте ему, чтобы он позвонил мне. Часов в двенадцать. Скажите, я жду его звонка.
— Хорошо... — неуверенно проговорила девушка. — Только... если это насчет меня, то, ради бога, не надо!
— Что вы, Оленька! Разве я могу вмешиваться в дела заслуженных деятелей искусств? Что я за меценат такой?
— Этого я не знаю. Но почему-то все, что вы предполагаете, становится фактом.
Орбелиани пожал плечами.
— Но это же вполне понятно. Просто Игорь Захарович немножко прислушивается к моему мнению — как зрителя, что ли. И потом — я неплохо знаю ваш театр. Вот и все.
— Хорошенькое «все»! — со смехом воскликнула девушка. — Мальчики, поверьте мне: это страшный человек! У нас актеры стараются понравиться в первую очередь ему, а уж потом режиссеру.
— Ох, уж эти мне актерские языки! Злее крапивы, честное слово!
Тем временем Саша снова вернулся к бару, с любопытством разглядывая выставленную там посуду.
— Богатый у вас арсенал, Георгий Георгиевич! — Он внимательно рассмотрел один фужер на свет. — Это что же — чешское стекло?
— Нет, Саша, на этот раз ошибаетесь — настоящий хрусталь. Причем отличный, уверяю вас. Только сделано грубовато...
— Отечественный?
— Ну, что вы! Импорт, конечно. Не помню только чей. Давно покупал, лет пятнадцать назад. Сейчас ведь хорошего хрусталя не найдешь. Но вы смотрите далеко не лучший экземпляр. Там как будто есть и поинтереснее...
— Я вижу, — сказал Саша, закрывая бар. — Завидую я вам, Георгий Георгиевич. Как-то вы удивительно обставили свою жизнь. Все у вас красиво.
— Э-э, Саша, — метнув на него острый взгляд, спокойно сказал Орбелиани. — Поживите с мое — и у вас все будет не хуже. Важно только приобретать эти блага трудом — тогда они вдвойне дороже будут. Кстати, говорят, что вы поймали лжемиллионера? С медными побрякушками под золото?
— Нет, почему же? — удивился Саша. — Золото вполне настоящее, есть заключение экспертизы. Это мы сначала думали, что медяшки, — торопливо добавил он, заметив негодующий взгляд девушки. Геннадий, сидевший за журнальным столиком и что-то листавший, встал:
— Однако пора и честь знать. Нам надо идти, Георгий Георгиевич.
Тот понимающе улыбнулся:
— Виноват, Геннадий. И приношу глубокие извинения. Вот оно — обывательское любопытство. Больше ни о чем не спрашиваю!
Глядя на простодушную, открытую, почти виноватую улыбку Орбелиани, Геннадий явственно почувствовал, что словесная прелюдия окончилась, что вот он начинается, главный разговор, из-за которого их и привели сюда. Вспомнив наставления подполковника: «ни в коем случае не преувеличивать свою роль — они не дураки, сразу раскусят, но и не давать им потерять интерес совсем», он спокойно сказал:
— Да не в этом дело, просто мы ведь этим делом почти не занимаемся, так что и сами пока не много знаем. Мы же, в сущности, новички...
— Но ведь это вы его задержали, так Оленька говорила? — Орбелиани неуверенно посмотрел на девушку, словно ища поддержки.