— Товарищ прокурор! Этот вопрос рассмотрен составом суда. Причины неявки свидетельницы в судебное заседание признаны уважительными. Суд располагает ее письменными показаниями, которые будут оглашены в процессе заседания. Нет смысла настаивать на ее вызове.
Реплика судьи на заявление государственного обвинителя в ходе судебного заседания
В то время как в одном из кабинетов управления внутренних дел на разные лады склонялась фамилия Орбелиани, сам ее обладатель, нимало не подозревая об этом, благодушествовал на своей тахте. Казалось бы, провести целый день в горизонтальном положении — с короткими перерывами на завтрак, обед и ужин, ради чего приходилось шлепать на кухню, — труд нелегкий. Но Георгий Георгиевич недаром утверждал, что чувствует себя человеком лишь тогда, когда облачится в халат и, закрыв ноги пледом, возляжет на тахту.
Он считал это лучшим отдыхом, во-первых, и наиболее удобным положением для умственной работы, во-вторых. Когда тело пребывает без каких-либо движений, вдвойне трудится мозг. Георгий Георгиевич самым серьезным образом утверждал, что все мало-мальски стоящие идеи пришли ему именно здесь, на тахте.
Он мог лежать целыми часами с какой-нибудь толстенной книгой, то вяло прочитывая страничку-другую, то отложив том и подолгу всматриваясь неподвижным взглядом в потолок.
Впрочем, вечером его одиночество было прервано приходом Ольги.
В самом ее появлении не было ничего особенно странного, хотя Оля и не баловала его своими визитами. Но как-никак положение больного имеет и некоторые преимущества.
Но вот состояние девушки, сразу отмеченное его опытным глазом, несколько встревожило и насторожило.
Была она непривычно резка, взвинчена, разговаривала как-то отрешенно, без интереса. А потом стала к окну и долго смотрела на затянутую дымом улицу — какие-то темные фигуры суетились у костров, сжигая оставшийся от зимы мусор. Георгий Георгиевич не выдержал молчания, позвал:
— Оля!
Девушка не шелохнулась, не отозвалась.
— Оля!— в голосе Георгия Георгиевича прозвучала настойчивость.
— Я слушаю, — она ответила, не оборачиваясь.
— Я понимаю, что слушаете. Но еще и о чем-то думаете — вот это меня не устраивает.
— Серьезно? — с вызовом сказала Ольга. — Я уже и думать не имею права... бесконтрольно?
Георгий Георгиевич укоризненно покачал головой.
— Оленька! По-моему, я такого упрека не заслужил.
Девушка резко дернула плечом.
— Прошу прощения! Вы вообще ни в чем не заслуживаете упрека. Как рыцарь, который еще и без страха, — в тоне ее явственно звучала насмешка.
— Мда... — задумчиво произнес Орбелиани. — Мы давно не говорили откровенно, девочка. Кажется, я в чем- то провинился перед вами...
Оля, быстро обернувшись, деланно улыбнулась.
— Нет, что вы, Георгий Георгиевич! Как вы можете провиниться! Все «о'кей», все в ажуре, как говорит ваш великолепный приятель Костя.
Георгий Георгиевич поморщился.
— Не надо, Оленька! Я же вам объяснял...
— Помню, помню. Потрясающий педагогический эксперимент: превратить подонка в мыслящую личность. Исключительно методом личного магнетизма.
— Оля, — строго сказал Орбелиани. — Не надо над этим смеяться. У парня, кроме меня, никого нет. Он же пропадет, если я оттолкну его. И его тотчас подхватит улица. А между прочим, какой бы он там ни был, а тянется он пока явно к нам.
— К кому — к нам?
— Ну, ко мне, да и к вам тоже, в общем, к людям с духовностью.
Девушка села в кресло, взяла сигарету, помяла ее в пальцах, положила. Внимательно посмотрела на Орбелиани, покачала головой.
— Не знаю, Георгий Георгиевич... То ли вы совсем за дурочку меня принимаете, то ли ошибаетесь сами. Нужна ему ваша духовность, как рыбке зонтик. Ему ваш коньяк нужен, не больше. А ко мне он точно тянется, это вы верно подметили. Вчера вышла на кухню, за кофе, — он тут как тут. Только он человек деловой, без лишних слов — хвать.
— Что вы говорите! — вскинулся Орбелиани, но тут же увял, проговорил со вздохом. — Трудно с ним, Оленька, очень трудно. Никак не могу отучить его от дурных привычек. Нет-нет да и проявятся. Но и вы тоже... что же вы не сказали-то?
— Ну, конечно! Этого только не хватало. Просто мы сыграли с ним сценку без слов. Он попытался меня поцеловать или что там, не знаю, а я пыталась разбить о его голову кофейник. Обе наши попытки были безуспешными. Ничья, ноль-ноль.
Георгий Георгиевич усмехнулся:
— Да, не завидую этому нахалу. Кофейник достаточно увесистый. То-то он сразу ушел, не простившись...
— Почему же, — зло ухмыльнулась девушка, — со мной простился — показал кулак.
— Ну, вы не обращайте на него внимания. Я с ним поговорю.
— Знаете, Георгий Георгиевич, кого вы мне напомнили? Мне мои милицейские рыцари рассказали анекдот. Идет по улице интеллигент в пенсне. Навстречу — хулиган. Подставил интеллигенту ногу, столкнул в грязь и грозит пальцем: «Ты чего это, а? Смотри у меня!». И пошел. А интеллигент отыскал в луже пенсне, нацепил и говорит задумчиво: «А действительно... Чего это я?!».
Георгий Георгиевич нахмурился.
— Вы мне устраиваете настоящую экзекуцию. За что, Оленька?
Оля пожала плечами.
— Не знаю. Просто, наверное, зло срываю по-бабьи.
— Нет, похоже, что не просто, — уверенно заключил Георгий Георгиевич. — Может быть, объяснимся?
— Как хотите, — тихо сказала девушка.
— Сядьте ко мне, Оля, — властно произнес Орбелиани.
Девушка молча встала, присела на край тахты. Георгий Георгиевич взял ее руку, спрятал между ладонями.
— Что случилось? — мягко спросил он, заглядывая ей в глаза.
— Ничего, честное слово, ничего, я же вам сказала, — тихо ответила Оля.
— Тогда что же?
— Просто... Я не могу так больше, Георгий Георгиевич. Я измучилась, издергалась, начинаю думать бог знает что... Я хочу какой-то определенности, вот!
— Определенности... — с горечью повторил Орбелиани. — А разве я не хочу определенности? Только что же мы с вами можем определить, девочка? В нашем-то положении?
— Я ничего не понимаю, Георгий Георгиевич. Вы всегда говорите о каком-то нашем странном положении, но в чем же его странность? Обычное положение.
— Оля! — взволнованно сказал Георгий Георгиевич. — Когда-то мы с вами условились говорить друг другу только правду. Чтобы никакая, самая крохотная ложь не стояла между нами.
— Я понимаю, — негромко отозвалась девушка.
— Поэтому давайте поставим все точки над «и». Оленька, не сердитесь, что я скажу сейчас за вас... Я знаю, что вы меня любите.
Девушка, опустив голову, молчала.
— Больше того: я знаю, что если бы я сделал вам предложение, вы бы могли его принять. Так?
— Да, Георгий Георгиевич, — вдруг громко выговорила Оля. — И не фарисействуйте — не могла бы, а просто приняла.
— Ну, не злитесь, — ласково поглаживая ей руку, сказал Орбелиани. — Я все-таки не хочу быть уж слишком самоуверенным.
— Вы продолжайте, пожалуйста, — негромко, но требовательно сказала девушка.
— Хорошо. Скажу вам откровенно: ваша любовь, Оленька, — это единственное, чем я живу, чем дышу, на что молюсь. Поверьте, я ведь никогда вас ни в чем не обманывал. Нет даже мгновения, чтобы вы вдруг исчезли из моей души. Я разговариваю с людьми, постоянно советуясь с вами, даже работаю — на своей постылой, почти непереносимой службе, среди махровой пошлости и самой низкопробной мелочности — только с думой о вас. И только благодаря вам — милой, нежной и поэтичной — я еще как-то держусь, не срываюсь.
— Переходите-ка сразу к «но», Георгий Георгиевич, — мягко прервала его Оля.
Орбелиани восхищенно уставился на нее.
— Умница! — воскликнул он. — Господи, какая же вы умница, Оленька! Вот это и есть главное «но», девочка моя, — он вздохнул. — Поверьте, будь вы просто краси*- вой девушкой, даже в меру умной, — я бы не колебался ни секунды. У меня ведь тоже есть кое-что за душой, я это сознаю. Вроде бы не кретин, не демагог, не ретроград. Я бы создал вам мир, достойный вас, окружил всеми мыслимыми и даже немыслимыми благами...
Он вздохнул и, повернув ее голову к себе, сказал с горечью.
— Но вы-то? Что я могу предложить вам, Оля? Такой необыкновенной? Чьей женой стать? Директора модного ателье? Я знаю: сейчас вам это безразлично. Вам со мной, смею думать, интересно. Вы сейчас готовы простить мне даже мою пошлую службу...
Оля что-то хотела возразить, но Георгий Георгиевич предостерегающе поднял руку.
— Подождите, Оленька. Лучше не возражайте. Я знаю, что говорю. Жизнь есть жизнь. Вам двадцать три... Вы молоды, интересны, умны, ироничны, современны, вас постоянно окружают восхищенные молодые люди вроде тех бравых ребят из милиции.
— Господи! О чем вы говорите! — Оля укоризненно покачала головой, улыбнулась. — Эти мальчики... Зачем они мне?
— Ну, не эти, так другие. Дело не в этом, Оленька. Главное, вы все время на виду и еще долго-долго будете на виду. И когда-нибудь вам захочется сравнить сидящую дома и тоскливо ждущую вашего прихода старую развалину с одним из этих обаятельных молодых людей. Помните Ильфа и Петрова: женщины любят молодых, длинноногих, политически грамотных. Боюсь, что моя участь будет тотчас же решена... А я... я не вынесу этого.
— Да-а! — протянула Ольга. — Вы нарисовали очень ясную перспективу. В ней, правда, не хватает крошечной детали — меня.
— Оля!
— Да, да, я тоже знаю, что говорю, Георгий Георгиевич. Вы не захотели учесть пустяка: того, что я вас люблю. Но, в общем-то, это вам без надобности, верно?
Она встала.
— Я, пожалуй пойду, Георгий Георгиевич.
— Подождите! — ой схватил ее за руку. — Вы неправильно меня поняли, Оленька. Вы думаете, я объяснил вам, почему я отказываюсь от вас? Как бы не так! Я не могу и не хочу от вас отказываться! И буду держать вас так, что вся молодежь мира во главе с Всемирной федерацией не отнимет вас у меня. Я жду, Оля, и, по- моему, скоро дождусь.